– Идея очень простая, а простота, как оказалось, весьма ценится продюсерами и каналами, – кивок в сторону Петрункевича. – Жанр – костюмная приключенческая драма, условное название проекта: «Мушкетер государя императора». Немногие знают, что в российской армии в конце восемнадцатого века создали мушкетерский полк. А у нас действие, по крайней мере первого сезона, будет происходить в Российской империи начала девятнадцатого века. История начинается с того, что молодой и красивый разгильдяй из современного мира – в его роли я вижу вас и только вас – однажды странным и удивительным образом вдруг попадает из наших дней туда, в эпоху императора Александра Первого и Наполеоновских войн. Грузинцев слушал со всем вниманием. И Илья Ильич, молодец, подыгрывал: важно кивал, будто с сюжетом хорошо знаком и одобряет, хотя слышал историю в первый раз. – И вот этот парень становится мушкетером Томского полка. Ему приходится претерпеть немало приключений, военных и любовных, выстроить кучу интриг, найти, потерять и снова обрести свою любовь. А во время Отечественной войны двенадцатого года он не только при Бородине будет драться, чуть не захватит в плен Буонапарта, но возьмет в полон наполеоновского маршала и прекрасную польскую графиню. Вдобавок спасет курчавого тринадцатилетнего подростка, будущего российского гения, Сашу Пушкина. Богоявленский недаром про Пушкина пробросил: хотел посмотреть, как артист прореагирует. Знает ли он, чей перстень носит? Но, как показалось, нет. Никакой приличествующей реплики не подал: а у меня, мол, печатка на руке – пушкинская. Даже не коснулся ее, не покрутил, не поправил. Поэт и дальше продолжал разливаться соловьем. Очаровывать мужчину оказалось в целом проще, чем даму. Все то же самое: полное внимание к объекту, обаяние включить на «очень сильно», только полностью убрать сексуальную составляющую. Петрункевич на секунду оторвался от еды, взял телефон, набрал на нем пару слов. В кармане у Богоявленского беззвучно дернулся телефон. Поэт заглянул в него – пришло сообщение от продюсера: «Красиво излагаешь! Прям захотелось поставить». Тайком от Грузинцева он под столом показал Петрункевичу кулак. Пересказав, кратко, ярко и сильно, сюжет, Богоявленский стал понемногу закругляться: – Хоть сценарий принят, работа над хорошим контентом, как известно, продолжается до тех пор, пока режиссер на последней смене не скажет: «Всем спасибо, все свободны», и не станет группу на «шапку» приглашать. Этим поэт дал понять, что он тоже в теме, обычаи и сленг киношников ему ведомы и близки: «шапкой» называли вечеринку, на которой гуляет вся киногруппа после съемочного периода – название такое оттого, что раньше, в советские времена, шапку пускали по кругу, скидывались, а нынче за все обычно платит продюсер. – Поэтому мне, конечно, нужно для сценария наполнение. Словечки, ухватки, ужимки, темы. Ведь главный герой – его зовут Иван Гончаров, тот самый, который в прошлое переносится, – он ведь и впрямь как вы. Тоже актер, и красавец, и косая сажень в плечах, и на лошади умеет скакать, и фехтовать, и драться. Посему я рассчитываю на вашу, уважаемый Андрей Палыч, – по киношным правилам хорошего тона он называл Грузинцева, хоть и совсем молодого, по имени-отчеству, – деятельную помощь. Позвольте мне пару-тройку дней побыть с вами, сопровождать вас, когда возможно, на съемки, на репетиции. Я, конечно, прошу прощения, что набиваюсь, но мне для пользы дела хотелось бы, хотя б на время, с вами подружиться. Да, кстати! Я скоро в моем загородном доме планирую вечеринку по случаю выхода новой книги. Это ничего, что книжка появилась уже полгода назад – кто проверять будет! – И я вас обоих приглашаю, – продолжал рассыпать брызги своего обаяния Богоявленский. – И тебя, дорогой Илья Ильич, и вас, Андрей Палыч. Приходите оба, с женами – у тебя-то, Ильич, сын – подросток, ему будет неинтересно, а вы, Андрей Палыч, можете и с девочками младшими приехать, и с падчерицей. Дом у меня большой, а я живу один, всем места хватит. – Большое спасибо, – проговорил актер. Он, очевидно, впечатлился и тем вниманием, которое ему оказывал поэт, и приглашением в гости. Как только покончили с деловой частью, актер приступил к своему салату – раньше не ел, оказывая говорившему уважение, только минералку прихлебывал. Руководствуясь вдохновением, Богоявленский вдруг решил: а, была не была, может, простой путь окажется самым верным и ни к чему огороды городить? – Какая у вас печатка красивая, – с замиранием сердца обратился он к актеру. – Продайте ее мне! – О нет! При всем уважении, ни за что. – Почему же? Ох, сейчас выяснится, что он все знает и про Пушкина, и про дальнейший путь перстня, тогда добыть его станет гораздо труднее. Но нет, Грузинцев ответствовал: – Раритетная вещь. Антиквариат. Подарок любимой женщины. И только-то? Ни о какой связи с Пушкиным (и другими) ты не ведаешь? Фу, тогда слава богу. – А позвольте полюбопытствовать? Актер молча снял с указательного пальца кольцо и положил, согласно приметам, на стол. Богоявленский благоговейно взял, рассмотрел: золото, сердоликовый камень, иудейские буквы. Да, оно самое! Как на картинах Тропинина и Мозера, как на оттиске, что на десятках писем в Пушкинском Доме! Боже мой! Как он может не знать, не догадываться? А если вдруг его кто-то надоумит? Тогда пиши пропало: за кольцом будет куда более пристальный пригляд, и цена его, если вдруг начнешь торговаться, до небес взлетит. Поэтому действовать надо быстро, пока этот простак истинной ценности вещи не прочухал. Скрепя сердце, он так же, через стол, вернул печатку хозяину. Расставались они почти друзьями. – Учтите, я теперь вцеплюсь в вас и больше не выпущу – по крайней мере, пока сценарий до полного блеска не доработаю, – говорил Богоявленский. – Скажите: когда и где мы встретимся снова? – У меня сегодня вечером спектакль. Могу организовать контрамарку. Придете? – Конечно. – На два лица сделать? – Кто же нынче в одиночку в театры ходит! «Не хватало еще, чтоб Грузинцев стал подозревать: я скрытый голубой и поэтому его преследую. А найти спутницу для похода в театр не проблема. Это со зрителями мужского пола у нас вечно дефицит». – Оставлю вам у администратора проходку. – Мы и в грим-уборную к вам после спектакля пожалуем. Расскажем, что понравилось, что нет. Это актеру не слишком пришлось по вкусу, и поэт поспешил объясниться: – Ничто так ни производит впечатление на девушку, как знакомство со звездой. – Гляди, – вмешался продюсер, адресуясь к Богоявленскому, – не рискуй! Грузинцев, звезда, девушку-то у тебя отобьет! – Я знаю, – ответствовал ему поэт, – что Андрей Палыч женат и супругу свою любит. – Истинно так! – подтвердил артист. Он сказал, что ему пора бежать. Спросил, сколько должен за свое угощение. – Я плачу как приглашающая сторона, – безапелляционно отстранил его Богоявленский. Артист встал, еще раз сказал, что оставит контрамарку, и откланялся. Поэту он понравился, достойный противник: спокойный, хитрый, себе на уме, знающий себе цену. Пока Грузинцев шел к выходу из ресторана, его перехватили две дамочки и упросили с ними сфотографироваться. Когда они остались за столиком одни, продюсер с усмешкой вопросил: – Как потом за базар отвечать будешь? Когда никакого сериала снимать так и не начнут? – Как не начнут?! Я же тебе идею рассказал. Сам бог велел – записать за мной, да потом в сценарий облечь. Петрункевич только хохотнул: – Хочешь, сам изложи, синопсис рассмотрим. – То есть мысль в принципе тебе понравилась? – Я говорю: закрепи идею на бумаге. Разговоры вещь эфемерная, я их продать никому не сумею. – Ну, ок. И если Грузинцев начнет спрашивать, буду втирать, что ты проектом вовсю занимаешься. – Не знаю, что ты затеял, да и знать не хочу, но мужик ты не подлый, поэтому желаю тебе успеха. Да, пришлю тебе сценарий для переделки. И договор под него: двадцать процентов аванс, еще тридцать по сдаче и остальное – по приемке заказчиком. Ну, бывай. – Продюсер похлопал поэта по плечу и тоже поскользил к выходу, по пути доставая из кармана телефон. Богоявленскому было немного неприятно, что тот держит себя с ним свысока: вот это похлопывание по плечу, «я пришлю тебе сценарий», «изложи на бумаге, и мы рассмотрим» и все такое. Но что делать – таковы нынешние времена: рулят те, у кого больше денег. А у Петрункевича их явно больше. Поэт заказал капучино и немедленно взялся названивать, искать себе спутницу на вечер. Хоть он перед сотрапезниками и (главное) перед самим собой куражился, мол, компаньоншу отыскать не проблема, а все равно понимал: день в день сдернуть кого-то непросто. У всех свои дела и планы, а дамочки ведь еще и не любят сюрпризов. Обязательно подумают, когда их пригласишь: а как я нынче выгляжу? Подходяще ли одета для визита в театр? Достойна ли прическа? А маникюр? А как я пойду без свежей укладки? Да и вообще: стоит ли тратить вечер на Богоявленского, перспективны ли сейчас с ним отношения? Поэтому первой поэт позвонил Кристине. Давно, лет чуть не пятнадцать назад, Кристинка, тогда совершенно юное существо, только что с университетской скамьи, устраивала его презентации в качестве пиарщицы издательства, где выходили его книги. И у книголюбов, и у издательств денег тогда было много, книжка печаталась немыслимым нынче тиражом в тридцать тысяч. Поэтому книгопродавцы закладывали в расходную часть рекламный бюджет. Богоявленский выступал, под присмотром Кристинки, в «Библио-Глобусе», в Доме книги на Арбате и в «Молодой гвардии», а потом они даже съездили с ней вместе в Питер, Казань, Ростов и еще куда-то, кажется, в Екатеринбург. Кристинка уже тогда, несмотря на юный возраст, была замужем и обременена дочкой двух или трех лет, с которой оставались сидеть маменька и муж. Богоявленский вел себя с ней безукоризненно, очаровывал, блистал интеллектом, читал свои и чужие стихи, даже написал ей очаровательное, снисходительное восьмистишие – однако держал дистанцию, под юбку залезать не пытался, даже пальцем не прикоснулся и заметил, что впечатление в итоге произвел немалое. Потом они встретились года через полтора на многолюдном литературном приеме – в Доме Пашкова с видом на Кремль. Кажется, вручали какую-то премию, где он оказался в коротком списке, но ничего в итоге не получил. Потом, на банкете, Кристинка изрядно наклюкалась и сама подошла к нему: «Увези меня отсюда. Прямо сейчас». Он отвез ее в свою московскую квартиру на улице Докукина. Они полночи пили водку, и она плакалась ему, каким мерзавцем оказался муж, как все нескладно у нее дома, – и проснулись они в одной постели. Кристина оказалась по-настоящему хороша: с большой красивой грудью, беззастенчивая, страстная. Они стали встречаться, он даже устроил им поездку в Париж и стал подумывать, не упросить ли ее уйти от мужа. И жениться – в четвертый раз. Он посвятил ей цикл: шесть небольших, но очень страстных, поистине любовных стихотворений. Да, да, именно о Кристинке он написал свой самый пронзительный цикл последних лет, озаглавив его: «Холере» – за заглавие очень чувствительно получил тогда на парижском балконе острым кулачком в глаз, притом что от самих стихов Кристинка растекалась, плакала и отдавалась ему с особенным чувством. Гостиница находилась на площади Мадлен, с длинного балкона на шестом этаже была видна макушка Эйфелевой башни, на том балконе они сидели ночи напролет и пили красное вино. А через три месяца она вдруг сказала: «Юрочка, извини, я возвращаюсь к Валере (так звали ее мужа, ничтожное, вялое существо), он ведь так любит меня и дочку, совсем без меня пропадет». Он разозлился, обиделся, решил навсегда вычеркнуть ее из списка знакомых. Но почему-то так получалось – все эти минувшие двенадцать-тринадцать лет Кристинка то и дело вдруг появлялась в его жизни: «Я сейчас к тебе приеду. Доставай из своих подвалов коньяк или водку. Мы будем пить, а ты станешь читать мне стихи». Но со временем и Богоявленский начал порой ее использовать. Она не была стандартной, писаной красавицей, но присутствовала в ней манкость, чертовщинка, которая заставляла мужиков сворачивать шеи, а других дам – ревниво скрежетать зубками. Поэтому, когда требовалось где-то появиться с эффектной спутницей, поэт старался прежде всего выцепить ее. Причем не гнушался, без обиняков говорил: «Баш на баш. Я тебя коньяком поил? Стихи посвящал? Отрабатывай. Ты мне нужна тогда-то». Правда, недавно она позвала его на собственный юбилей – сороковник ей уже исполнялся, что ли? Или еще только тридцать пять? Или уже сорок пять – «дама ягодка опять»? Он терялся в женских возрастах. Нет, вряд ли сорок пять или сорок. Специально, приглашая, подчеркнула: «Праздновать буду в семейном кругу». «Значит, и муж будет?» «Да, и он. Ты ведь почитаешь посвященные мне стихи? Те, что тогда в Париже читал?» Но ему-то зачем это нужно было – становиться камнем раздора в чужом браке, косточкой, которой дразнят неугодного супруга? Он предложил взамен съездить тет-а-тет в загородный отель, а от семейного торжества отказался – как и она от загородной эскапады. После этого обидки, что ли, начались? Во всяком случае, года полтора ни он ей не звонил, ни она на его горизонте не появлялась. «Все будет зависеть от того, в каком градусе находятся сейчас ее отношения с этим вечным мужем, – думал он. – Если снова наступила идиллия, то пусть тогда лучше идет лесом. А если благоверный опять ею послан и она свободна – скорее всего, прибежит». Богоявленский удивился, что помнит номер возлюбленной наизусть – набрал по старинке, не пользуясь записной книгой в телефоне. Она сразу ответила, и голос показался проникновенным, ласковым: «Ой, Юрочка!» «Придет», – по первой же фразе понял он.