– Когда я была на этой телепрограмме, – продолжала она, – ну, где пары, и партнеры должны были узнавать друг друга и выбирать одного из троих, я узнала о любви гораздо больше, чем за всю предыдущую жизнь. Я резко повзрослела, поняла, что меня приучили думать об этом чувстве совершенно неправильно. С тобой я не была готова уступить ни на йоту. А без этого дело, в общем, не идет. Необязательно уступать во всем, но нужно быть к этому готовыми – хотя бы теоретически. Отдавать, меняться, нет, секунду, не меняться, это не то слово. То слово – это, наверное, «быть верным». Наиболее вменяемые пары на той программе воссоединялись потому, что каждый из партнеров был готов слегка «потеряться» и довериться второму, чтобы он вел. А те, кто хотел просто какой-нибудь прикол, который будет хорошо выглядеть на их внутреннем резюме отношений, поднимет стоимость их акций в собственных глазах, – им было труднее всего. Это были одинокие люди, которые просто живут вместе. Ладно, ты не любила меня. Я понял. Она немного выпрямилась и придвинулась ко мне, наклонилась, ее лицо оказалось прямо перед моим. – Ведь все начинается с доверия. Ты готов отказаться от чего-то в себе, от мелочей, но только ради того, на кого ты полагаешься во всем, правда? – спросила она. Я молчал. – Так вот, сейчас я верю в тебя и тебе. Хорошо? А может быть, после того, как все это закончится, мы попробуем вместе потеряться. На этот раз я хочу любить по-настоящему, а не как будто. Не успел я подумать, что ответить, как она меня поцеловала. Поцелуй мягких прохладных губ, губ Кармен, но под ними были знакомые энергия и тепло, темп и активная жажда жизни, без которых так трудно. Она умела и лечить причиненную боль. Через тысячу лет, когда мы оторвались друг от друга, она выпрямилась и села, посмотрев на меня с полуулыбкой. Комната вновь стала неподвижной, и Тамар сказала: – А если и сейчас ты начнешь ржать, как дебил, я не знаю, что тебе сделаю. 16 Так что же было между нами? Не так уж и много. Мы сидели до поздней ночи, читали статьи, анализировали распечатки мейлов и пытались расшифровать аннотации и графики, которые были за пределами нашего понимания. В какой-то момент я сходил в маленькую пиццерию за пиццей. Это вряд ли выглядело невинно: я шел по улице в солнечных очках после захода солнца, но это была единственная наша интеракция с внешним миром. Мы сидели на полу, одной рукой держа кусок пиццы, а другой – распечатку, кажется, расчетов модели конца света (на самом деле, видимо, это был какой-то черновик, который по ошибке сдали вместе с экзаменом по статистике для продвинутых студентов). Ночью стопки бумаги стали меньше, но знаний у нас не особенно прибавилось, и уж точно нам не удалось нащупать ничего, что помогло бы понять, почему Кармен Уильямсон пытались убить. Сколько же рекламы раздают в университете! Почти треть того, что я запихнул в рюкзак, оказалось рекламой типографии, прачечной, мероприятий, которые организовывал студсовет, кинопросмотров со скидкой для штатных сотрудников. Еще там были статьи, которые казались косвенно связанными с работой Уильямсон, но все это выглядело как абсолютно банальное академическое чтиво. Единственным исключением, которое нас удивило, была ксерокопия статьи из ежемесячного журнала: сто один совет по выживанию в дикой природе, вдали от цивилизации. Мы отложили его в сторону, чтобы потом просмотреть подробнее, но, видимо, это было всего лишь ее хобби или простое любопытство. Каждый имеет право читать и то, что не связано непосредственно с его работой. Не хотелось жадно набрасываться на каждую бумажку. Всякий раз, когда мы находили еще что-нибудь, таблицу непонятного происхождения или потертую блок-схему, мы ломали себе голову: а вдруг это часть чего-то осмысленного? Было очень много карт с обозначением приступов. Видимо, Уильямсон состояла в штате проекта, в задачи которого входило зафиксировать как можно больше приступов, чтобы что-нибудь о них понять. Мы знали, что она предпринимала попытки прогнозировать приступы (и, видимо, в каком-то отношении преуспела в этом), и это было частью методики. Впрочем, это не объясняет, зачем нужно пытаться ее убить. И еще был шарик. Это началось с картинки, на которой был в подробностях изображен металлический шарик, разобранный на составные части: около каждой части были подписи: «внешняя оболочка», «блокатор частот», «декодер», «кабель питания». В конце концов, это был всего лишь кусок металла – шарик с глубокими бороздками, вроде теннисного, с небольшой дыркой в одной точке. Заголовок картинки содержал всего три буквы: «SGB». Позже мы обнаружили листок из какого-то документа под заголовком «Первые оперативные выводы о модели SGB». Остальных страниц не нашлось. Но зато нашлись мейлы о необходимости заказать еще шарики, был мейл профессора Стоуна: тот был в ярости из-за задержки в производстве шариков. У нас осталось мало времени, писал он, не удивлюсь, если эти дегенераты пришлют нам их через две недели после того, как все завершится, когда будет уже слишком поздно и уже некому будет принять посылку и заплатить этим говнюкам. Да, именно такими словами. Но даже эта картинка нам особенно не помогла. Оставалось непонятным, в чем предназначение шариков. Оно не упоминалось ни в одном из мейлов или бумаг, которые оказались в нашем распоряжении. Очевидно, что, когда появлялась аббревиатура SGB, все знали, о чем речь, и очень старались не болтать лишнего. На полях и на обороте одной из трех страниц, на которых излагалось устройство шарика, мы обнаружили спешные наброски человеческих фигур: они были нарисованы парами, держащимися за руки. Обычные наброски вроде тех, что рисуют от скуки, когда слушают или когда думают. И мы двадцать минут пытались понять, есть ли в них какой-нибудь скрытый смысл. – Кажется, я знаю, кого спросить, – сказала Тамар. – Кого? – спросил я. – Знакомый браслетный инженер, возможно, сумеет понять эту картинку, – ответила она. Мы лежали на спине на большой кровати, все еще одетые, уставившись в потолок и касаясь друг друга мизинцами, как в старые добрые времена, только на сей раз по-настоящему. – Я был браслетным инженером несколько лет, не меньше, – сказал я, – и это не помогает мне понять, о чем речь. Здесь ничего не выглядит как механизм обменов. Нет ядра, а еще… – Ой, да ладно, ты был просто взломщиком браслетов, это не одно и то же, – сказала она. – Вы искали пути обхода. А у моего знакомого есть доступ к нескольким базам данных, и, может быть, он сможет найти похожие картинки или патент на это изобретение. – А чем, по-твоему, это может быть? – Какая разница? Если это способ делать деньги, нам этого хватит, – ответила Тамар. – Деньги – достаточно хорошая отмазка для большинства людей, правда? Она повернулась ко мне, приподнялась на руке, наклонилась и снова поцеловала. Долго, нежно, просто. Когда я открыл глаза, она смотрела на меня с улыбкой. – Я все еще предпочитаю, чтобы мы спали по отдельности, – сказала она. – Ты и правда изменилась, – ответил я. – К худшему. – Я не до конца освоилась в этом теле, чтобы в нем обниматься. – Ты все еще не уверена во мне? – Я-то уверена. Дело не в этом. Потерпи немного, идиот. Я пока еще не твоя. Я пожал плечами. Моя, твоя, ну, блин. Моей личной кроватью стало джакузи с постеленными туда двумя толстыми одеялами. Уж ладно. Мы лежали в темноте: она в постели, а я в джакузи с одеялами, вокруг меня были стопки бумаг, мне было видно две мерцающие звезды. Я был бы рад смотреть на панораму иерусалимских гор, но в целях безопасности мы плотно закрыли все шторы, и мне оставалась лишь узенькая щель между косяком окна и шторой, которая подарила мне три сантиметра неба. И в общем, мне было хорошо. Может, простые люди правы: добро – это то, что приносит в мир любовь, а зло – то, что уменьшает ее. Все остальное – детали. Сегодня вечером меня дважды поцеловали, я все еще жив и больше не обязан хранить свою личную тайну. Может, из-за усталости, но, лежа в этом джакузи, я немного успокоился. Я вдыхал холодный воздух, ощущал тяжесть в теле и смотрел на звезды. – Насколько тебе важно вернуться в собственное тело? – спросил я пустоту комнаты. И услышал, как Тамар ворочается в постели. – Если честно, – сказала она, – не так уж важно. Пусть моим телом наслаждается Ламонт. Мне главное – остаться в живых, в этом теле. Что я и хотел услышать. Думаю, что в конце концов вы привыкнете друг к другу – ты и это тело. – Спокойной ночи. – Спокойной ночи. Тамар поворочалась еще немного. Я лежал на спине, смотря в небо, пытаясь сложить в голове целостную картинку ситуации, в которой мы оказались. Через несколько минут я услышал, как ее дыхание становится медленным и глубоким, но решил еще подождать. Только когда я полностью уверился, что она спит, я потихоньку поднялся, бесшумно надел обувь, взял рюкзак и ключи от комнаты и тихо вышел на улицу, осторожно закрыв за собой дверь. 17 Восемь с половиной улиц. Вот примерно все, что было в деревеньке, где мы прятались. Была пиццерия, она находилась в убогом местном торговом центре, маленькое отделение банка – по совместительству отделение почты, продуктовая лавка и площадь, где по вечерам молодежь может встречаться, чтобы жаловаться друг другу, что в этой дыре нечего делать. Была осиротевшая остановка; номер автобуса, который останавливался там, давно стерся с железной таблички. Были большие дома: со стороны фасада ухоженный палисадник, а позади, за забором, сосновый лес, испещренный полянами. Были длинные дорожки, которые вели через лес к уединенным домикам, сдававшимся посуточно; там без помех могли провести ночь влюбленные пары, пары, влюбленные наполовину, и пары, которые убегают от тех, кто пытается их убить. В это время на улице не было ни души. Я несколько раз обошел деревню, держа руки в карманах, от моего дыхания шел пар. На третьем круге, когда проходил мимо закрытой пиццерии, я заметил его на скамейке возле автобусной остановки. До этого, незадолго до закрытия, я зашел в пиццерию. Я был единственным клиентом, и, пока моцарелла медленно плавилась, я вдруг собрал, включил телефон и позвонил ему. Мы назначили час и место, и я выключил телефон. Теперь он сидел там, как в старом фильме нуар. Последние полтора дня мне казалось, что я живу в кино. Вначале, еще дома, у виска свистели пули, потом огромный амбал взломал дверь в квартиру Уильямсон, потом мы убегали через окно – совершеннейшее киношное клише. И вот теперь эта ночная встреча. Как будто два дерзких шпиона знают, что в комнатах повсюду жучки и камеры, и потому встречаются на улице.