– Нам понадобится подробное объяснение того, что случилось вчера. Если вы придете завтра в бостонскую полицию, мы запишем ваши показания на видео. Вот, возьмите мою визитку. – Они оба мертвы. Какое это теперь имеет значение? – Правда всегда имеет значение, вы так не считаете? Эверетт Прескотт задумался на секунду, снова устремил взгляд в окно. – Правда, – тихо произнес он. – Приезжайте завтра на Шрёдер-плаза, скажем, около десяти утра, хорошо? А если вспомнятся какие-то подробности, запишите их. Все, что вспомните. – Есть кое-что. – Он посмотрел на нее. – Кое-что, что вы должны знать. 39 Эверетт придет сегодня. Я не видела его с того дня, когда неделю назад нас выписали из больницы, – нам обоим нужно было прийти в себя. И уж конечно, время требовалось мне, ведь столько всяких дел навалилось. Прочитать завещание отца. Придумать, что делать с отцовской собакой, которая так и сидит в будке. Привести в порядок весь дом, спальню, заляпанную кровью. А еще эти постоянные разговоры с полицией. Я уже три раза говорила с детективом Риццоли, и мне иногда кажется, что она хочет выскоблить мой мозг, узнать в мельчайших подробностях, что произошло в тот день. Я ей каждый раз повторяю, что больше ничего не помню и мне нечего ей сказать. Кажется, она уже готова оставить меня в покое. Слышу звонок. Несколько секунд – и в дверях появляется Эверетт с бутылкой вина. Как всегда, он пришел точно вовремя. В этом весь Эверетт, такой предсказуемый, но еще и немножко нагоняющий скуку. Впрочем, со скукой я справлюсь, поскольку в данном случае она являет себя в такой привлекательной, роскошной упаковке. Иметь богатого бойфренда никогда не повредит. Он входит в мою квартиру какой-то усталый и подавленный, и его поцелуй – всего лишь вымученный клевок в щеку. – Открыть бутылку? – предлагаю я. – Как хочешь. Это что еще за ответ? И где сегодня его энтузиазм? Раздраженная, я иду с вином в кухню, и, пока ищу в шкафчике штопор, он стоит и смотрит на меня, не предлагая помощи. После того, что мы пережили вместе, я полагала, что он захочет отпраздновать, но он даже не улыбается. Напротив, он выглядит так, будто в трауре. Я вытаскиваю пробку, наполняю два бокала и протягиваю один ему. Запах у каберне сочный, насыщенный – вино, вероятно, дорогое. Эверетт делает всего один глоток и ставит бокал. – Я должен сказать тебе кое-что, – говорит он. Черт побери. Я должна была догадаться. Он хочет разорвать отношения. Как он смеет порывать со мной? С трудом сдерживаясь, я гляжу на него поверх бокала. – И что? – спрашиваю я. – В ту ночь в доме твоего отца… когда мы почти что умерли… – Эверетт испускает глубокий вздох. – Я слышал, что ты говорила Билли и что он говорил тебе. Я ставлю бокал и смотрю ему в глаза: – Что конкретно ты слышал? – Все. Это не была галлюцинация. Я знаю, кетамин затуманивает разум, человек видит и слышит то, чего нет на самом деле, но то, что слышал я, не было фантазией. Я слышал, что вы сотворили с той маленькой девочкой. Что вы оба с ней сотворили. Я спокойно беру бокал и делаю еще глоток: – Это все игра воображения, Эверетт. Ты ничего не слышал. – Слышал. – Кетамин затуманивает память. Поэтому-то насильники им и пользуются. – Вы били ее камнем. Вы оба убили ее. – Я ничего не делала. – Холли, скажи мне правду. – Мы были совсем детьми. Неужели ты думаешь, я бы могла… – Хоть раз скажи мне правду, черт тебя подери! Я резко ставлю бокал: – Ты не имеешь права так говорить со мной. – Имею. Я был влюблен в тебя. Вот это уже просто смешно. Если он был настолько глуп, что влюбился в меня, то это дает ему право требовать от меня честности? Ни у одного мужчины нет такого права. По отношению ко мне. – Лиззи Дипальме было всего девять лет, – говорит он. – Ее ведь так звали, верно? Я прочел о ее исчезновении. Мать видела ее в последний раз в субботу днем, когда Лиззи ушла из дома в своей любимой шапочке из Парижа, вышитой бисером. Два дня спустя какой-то ребенок нашел ее шапочку в автобусе «Яблони». Поэтому подозрение пало на Мартина Станека и его обвинили в похищении и убийстве девочки. – Эверетт делает паузу. – Ребенок, который нашел шапочку, – это ты. Но на самом деле ты нашла ее не в автобусе. Так? – Ты пришел к массе выводов, не основанных ни на каких свидетельствах, – холодно, рассудительно отвечаю я. – Билли дал тебе камень, и ты ударила ее. Вы оба ее убили. А потом ты взяла шапочку. – Эта сказка никогда не выдержит проверку в суде. Ты был под воздействием кетамина. Тебе никто не поверит. – И это твой ответ? – Он с отвращением смотрит на меня. – Тебе больше нечего сказать о маленькой девочке, пропавшей столько лет назад? О ее матери, чье сердце было тогда разбито? Все, что ты можешь сказать, – это «не выдержит проверку в суде»? – Не выдержит. – Я снова беру бокал и беззаботно делаю глоток. – К тому же мне было всего десять лет. Вспомни, чего только ты сам не делал в десять лет. – Я никогда никого не убивал. – Там не так все было. – А как там было, Холли? Ты права, в суде это дело развалится, так что ты вполне можешь сказать мне правду. Я больше не собираюсь встречаться с тобой, поэтому тебе нечего терять. Я смотрю на него несколько мгновений, взвешивая, что он может сделать с правдой. Пойти в полицию? Выболтать какой-нибудь газете? Нет уж, я не настолько глупа. – Ради матери этой маленькой девочки – она двадцать лет ждала, что Лиззи вернется домой. Дай ей хоть это. Тебе достаточно просто сказать, где тело. – И испортить собственную жизнь? – Твою жизнь. Все дело в тебе, верно? – Он покачивает головой. – И как я, черт возьми, не разглядел этого раньше? – Брось, Эверетт. Ты делаешь из мухи слона. Я протягиваю руку и прикасаюсь к его лицу. Его пробирает дрожь, и он отшатывается назад. – У нас ведь было кое-что вместе. Хорошее времечко. – Я улыбаюсь. – Отличный секс. Прошу тебя, давай оставим это позади и забудем все, что случилось. – В том-то и дело, Холли: все случилось. И теперь я знаю, что ты такое на самом деле. Он разворачивается и выходит из кухни. Я хватаю его за руку: – Ты ведь никому не скажешь? – А если скажу? – Тебе не поверят. Скажут, что это месть отвергнутого бойфренда. А я скажу, что ты надругался надо мной. Угрожал мне. – И ты это сделаешь, правда? – Если потребуется. – Мне не нужно ничего никому говорить. Потому что тебя слушают прямо сейчас. Каждое твое слово. Мне требуется несколько секунд, чтобы осознать услышанное. И как только смысл его слов доходит до меня, я хватаю его за рубашку и рывком расстегиваю ее – он даже не успевает прореагировать. Летят на пол пуговицы. Эверетт стоит в распахнутой рубашке, а я смотрю на красноречивые провода у него на груди. Я отскакиваю от него и начинаю бешено прокручивать в голове все, что сказала ему и что наверняка слышала полиция. Я ни в чем не призналась. Ничто из сказанного мной нельзя рассматривать как признание в убийстве. Да, я могла показаться бессердечным манипулятором, но это не преступление. В мире сколько угодно таких людей: успешные топ-менеджеры и банкиры, чье бессердечие не наказывается, а вознаграждается. Они просто ведут себя как те существа, которыми они и родились. Эверетт другой. Он не из нашей породы. Он молча поправляет на себе рубашку, пряча под ней провода, и я вижу боль, даже скорбь на его лице. Смерть иллюзии. Иллюзии по имени Холли Девайн, девушки, которую он полюбил. Теперь перед ним стоит настоящая Холли Девайн, и он не хочет иметь со мной ничего общего. – Прощай, – говорит он и выходит из кухни.