Спать перестала, спасалась сонным отваром с валерианой и конопляным маслом. Днем от этого мысли становились тяжелыми, неповоротливыми. Нина исхудала, не могла есть. Гликерия едва не насильно ее заставляла проглотить немного хлеба да вина выпить. Она сама также убивалась, когда осталась без мужа, помнила, как Нина с Анастасом помогали Феодору ее выхаживать, отпаивали настоями своими. И не через день-другой, но со временем оправилась Нина. От эпарха да от гильдии пришлось отбиваться. Стоит аптека почти на самой Мезе – лакомый кусок и для казны, и для других торговцев. Да и видано ли, чтобы женщина одна эргастерий держала? Где-то подношениями умаслила, где-то сговорилась на будущие заказы, где-то и поругаться пришлось – Нина это умела. А иной раз и через жен, что без Нининых красок и притираний обходиться не собирались. Оставила она таки аптеку за собой. Тяжело вдове одной дела вести, но Нине приходилось всем в аптеке заправлять, пока Анастас в путь отправлялся за новыми списками и травами, привыкла уже. Да и жена аптекаря Гидисмани к ней за средствами для красоты приходила, а не к кому другому. Умеет Нина такие мази приготовить, какие даже из франкских земель не привозили. И кожа от них наливалась сиянием, и волосы блестели, а уж про средство для помощи в постельных утехах и говорить нечего. Тот секретный список привез Анастас из восточных земель, заставил Нину наизусть выучить да сжег его. Так что горожанки Нине долго горевать не дали, стали вскоре приходить за заказами, как прежде. И уже лишь изредка по вечерам выходила она на городскую стену, подставляя лицо соленому ветру. Смотрела на отблески заходящего солнца, на ненавистные волны, свинцовой тяжестью перекатывающиеся по водной глади. Вспоминала, как стояла тут с Анастасом, когда горевала по Доре и отцу. И, как ни уговаривала себя отпустить, не получалось. Не могла она примириться никак ни с этим морем, ни с Богом. Глава 11 Пастила для лечения подагры Порошок высушенного и растертого в ступице колкихума добавить к перетопленному гусиному жиру, перемешать. Добавлять прокаленной муки, пока не загустеет, как тесто для хлеба. Скатать в длинный жгут с палец толщиной, порезать острым ножом на пастилки тонкие, размером с овсяное зерно шириной. Больным давать с осторожностью, начинать с малого количества. В большом – много вреда нанести может. Из аптекарских записей Нины Кориари Так и не дождавшись Василия в прошлый вечер, Нина наутро решилась было идти во дворец сама. Но солнце едва встало, богачи так рано не просыпаются. Василий еще почивает, наверное. Со двора послышался стук калитки и разговор. Нина выглянула. Павлос разговаривал с «Галатеей», выпятив грудь, оглаживая свои густые, взлохмаченные со сна волосы да пощипывая едва появившуюся бородку. «Галатея» поглядывала на него неприязненно, пряча усмешку. Нина вышла, поблагодарила Павлоса, вынесла ему еще хлеба кусок да твердого соленого сыра. И распрощалась, уводя отрока переодетого в дом. Павлос с явным сожалением покинул Нинин двор, оглядываясь. А Галактион рассмеялся: – Вот надутый индюк. Нина его оборвала: – Не бери грех на душу. И так всех горожан в обман вводим. Хоть веди себя, как полагается девице. – Долго мне еще девицей-то рядиться? Уже сил нет больше. Ходил вчера к ипподрому. Конюхи меня прогнали, сказали, что девкам тут не место. А мне они, дураки полуголые, и неинтересны. Я к коням ходил. Нина покачала головой: – Вот ты сам подумай, что делаешь! Не приведи Господь, тебя узнают да схватят. Нас же казнят вместе с тобой. Неужто ты так нам отплатить хочешь? К вам сикофант приходит, думаешь, просто так? А ну как есть у него подозрение какое? – Прости, почтенная Нина. На ипподром больше не пойду. А сикофант к нам по другому делу теперь ходит, – усмехнулся Галактион. Нина удивленно подняла бровь, но расспрашивать мальчика не стала. Сама у Гликерии узнает, что опять случилось. Поручив Галактиону наточить ножи да подлатать покосившиеся полки, Нина задумалась. Надо бы Аглаю, мать отравленного мальчика, проведать. Как она там? Горе такое, что одной-то и не вынести. Поразмыслив, Нина оделась поскромнее. Собрала в корзинку половину круглого каравая, кувшин отвара успокоительного да свои обычные снадобья на случай несчастий каких и вышла на улицу. Велев Галактиону запереть аптеку изнутри и никому не открывать, она направилась опять на третий холм – помнила, куда отправила носилки с несчастной матерью. Идти пришлось неблизко, но утро было раннее, солнце еще не успело раскалить воздух. Добравшись до бедного квартала, начала спрашивать прохожих, как найти семью, чьего сына отравили. Несмотря на ранний час, народ уже спешил по своим делам – кто в богатые дома, где подрабатывали, кто на улицы с товаром за спиной. Дойдя до лачуги, на которую указал ей плечистый разносчик воды, Нина постучала по косяку распахнутой двери. В домике слышалось хныканье ребенка, изнутри доносились сомнительные ароматы скисшей еды, гнилой соломы и прочие запахи, присущие нищему человеческому жилищу. Нине приходилось бывать в таких лачугах нечасто, однако они с Анастасом никому в помощи не отказывали. – Хозяева, есть кто дома? Изнутри донесся не то стон, не то вздох, послышалось шебуршение, что-то глухо упало на земляной пол. Наконец в дверях показалась та самая женщина, которую Нина утешала на дворе у кузнеца. Волосы не прибраны, падают неухоженными прядями. Огромные глаза ввалились, лицо ее с тонкими чертами уродовал синяк. Она тяжело опиралась на косяк, щуря глаза от солнца. Нина с сочувствием охнула: – Кто это тебя так избил, уважаемая Аглая? Женщина, не отвечая, махнула рукой, приглашая Нину зайти в тесную каморку. Сама она, сдвинувшись вглубь от двери, тут же опустилась на перевернутую рассохшуюся бадью, стоящую у входа. Нина сделала пару шагов, ушиблась о скамью, на которую и опустилась осторожно. Пытаясь разглядеть темную после солнца комнатку, Нина прищурилась. Постепенно обозначились контуры небольшого, грубо срубленного стола с несколькими чашами и мисками, старыми, но чистыми. Тощие тюфяки в углу на низких лавках, небольшой кривоватый сундук. На полу разбросанные травы уже сгнили, окошки были крохотными, загорожены покосившимися деревянными панелями. Тяжелый запах нищего человеческого жилья был густым, Нина едва удержалась, чтобы не прикрыть рукой нос и рот. Поверх всей смеси ароматов Нина уловила и запах рвоты, всмотрелась внимательнее в хозяйку. Аглая, опершись о колени и склонив голову, спросила: – Ты по какой надобности, уважаемая? Лицо мне твое знакомо, только не могу вспомнить откуда. – Я Нина-аптекарша. А не помнишь меня, потому что у кузнеца встретились, когда ты в горе была. В таком состоянии и немудрено, что ты меня не запомнила. Женщина прикрыла рукой лицо: – Вспомнила. Ты мне еще денег дала да бутыль с отваром каким-то. Благодарствую, да только все это не поможет. Зачем пришла-то? Нина от ее грубого ответа слегка опешила. – Проведать тебя. Хлеба принесла да отвару еще. А с чего ты со мной так неласкова? Али я тебя обидела чем? – С чего вдруг ты такая добрая? – устало ответила Аглая. – Зачем меня проведать пришла? Мало тебе моего сына отравленного, за следующим охотишься? – Да Господь с тобой, что ты несешь?! За кем я охочусь? Я к тебе с добром, в таком горе-то одной плохо, миром всегда помогали, коли в доме беда. Что это ты обвинять меня вздумала? – Да вы, аптекари, и ядами торгуете, и детей травите. Убирайся из моего дома. – Хозяйка говорила эти слова таким измученным и слабым голосом, что их смысл не совпадал с тем, как слова произносились. Однако от этого ранили они не меньше. – Одумайся, Аглая! Что ты выдумала, какие яды? Я десять лет людям помогаю, облегчение приношу, а ты меня ни за что поносишь! Я с добром пришла, побойся Бога! Аглая уткнулась лицом в колени, зарыдала. Ребенок, что хныкал, когда Нина стучалась в лачугу, услышав мать, зашелся слабеньким плачем. Аптекарша метнулась к тюфякам, взяла ребенка – худого мальчика лет двух – на руки. Он был слаб и горячий весь. Нина размотала тряпку, которой малыш был закутан, огляделась. Увидев кадушку с водой у печки, смочила в ней лежащую рядом тряпицу, обтерла малыша, невзирая на усилившийся плач. Неловко, одной рукой застелила жидкий соломенный матрасик, положила на него малыша. Достала свой отвар и мерную чашу, налила немного, заставила выпить. Малыш, видать, от жажды мучился – проглотил горьковатый отвар и не поморщился. Похныкал, потом прикрыл глаза, повернулся на бок и тяжело засопел, засыпая. Тем временем Аглая затихла, лишь сидела, согнувшись и раскачиваясь. Нина подошла к ней, плеснула отвара в стоявшую на столе треснутую чашу, капнула туда опиумной настойки. Наклонилась к хозяйке дома: – Ты не в тяжести, Аглая? Последние регулы когда были? Аглая прошептала: – Седмицу назад только. Нина подняла ей голову, влила в рот едва не насильно содержимое чаши. Женщина закашлялась, слезы опять покатились по лицу. Аптекарша отвела ее к скамье с тюфяком, уложила. Аглая, успокоившись немного, сказала: – Народ болтает, что аптекари людей травят. Прости меня. Я не в себе. И мне нечем тебе заплатить. Ты, главное, уйди, пока муж не вернулся. А то и тебя поколотит, и меня опять. Он тоже по сыну горюет, все кричит, что аптекари виноваты. – Мало ли на базаре глупостей болтают. Баламутят реку, чтобы рыбку в мутной воде половить. Да и не это сейчас важно. У тебя малыш болен. И ты нездорова. Я к тебе так далеко не нахожусь, ты скажи, есть у тебя подруга или соседка, что помочь может? Я к ней схожу, поговорю. А завтра пришлю трав, чтобы ты сама заваривала да его отпаивала. Ему пить надо много. Я пока вот кувшин с отваром оставлю, его понемногу можно давать, в горячей воде разведи пополам, остуди и давай пить. И сама тот же отвар пей – он поможет с болью справиться. Слышишь меня, Аглая? Аглая слабо покивала. – Муж тебя куда бил? Мне бы тебя раздеть да осмотреть. – Не надо. Он меня по лицу ударил вчера, когда я на него накинулась, за дочку-то… А я упала да о скамью и стукнулась головой опять же. Он ушел, я вроде ничего, поднялась, а потом все кругом пошло, да стравило меня. И вот никак не оклемаюсь. Похожу и опять с нутром прощаюсь. Она схватила Нину слабой рукой за пальцы и заговорила с отчаянием: – Вот как так жить можно, скажи? Сына убили, дочку в лупанарий продали, младшенький болеет. Муж меня ударил, когда я дочь с ним не отпускала, да не возвращается теперь. И как я одна-то с мальцом? Вот что дальше, как жить-то? – Нет у меня для тебя ни совета, ни спасения. Один Бог только знает, зачем нам испытания посылаются. А я тебе так скажу, тяжело – проси помощи у соседей и друзей, но и сама выкарабкивайся. Сына не вернуть, так второго не упусти. И если муж опять буянить начнет, бери малыша да иди к монастырю Липса. Спроси мать Иоанну, скажи, что от Нины-аптекарши. У нее при монастыре есть приют для женщин, там и работу тебе найдут, и кров, и с малышом помогут. А на мужа подай жалобу эпарху. За тебя никто это не сделает, все сама. Так к кому мне сходить сейчас, чтобы за тобой да за сыном приглядели? – Третий дом по этой же стороне, где курица нарисована на доске. Там Ираида живет, торговка яйцами. Она не откажет мне. Ой, что-то мне неможется, глаза закрываются. – Глаза закрываются правильно. Я тебе опиума накапала. Он и боль снимает, и сон навевает. Отлежаться тебе надо. Аглая закрыла глаза. Нина проверила малыша, у того жар начал спадать, щечки порозовели. Аптекарша сняла платок, осталась в мафории, волосы смотала в клубок, чтобы не выбивались. Платком укрыла малыша. Потом повернула Аглаю на узкой скамье на бок, подложила свернутый тюфяк под плечи.