Гидисмани захихикал тоненько и привалился к стене. Глаза у него закрывались. – За сколько же? И у кого? – Нина потормошила его, чтобы не засыпал. – А? Что за сколько? Тунику? Я ее не купил, только ты никому не говори… Я ее нашел, – драматическим шепотом вымолвил Гидисмани. – Где же можно такую тунику найти? Ты что-то путаешь, почтенный. – А я вот нашел. В банях Аркадия. – Это что же – кто-то голышом из бань ушел? – опешила хозяйка. Гидисмани опять пьяно захихикал и погрозил ей пальцем. – Экие у тебя греховные мысли, почтенная Нина… Не ведаю, как он ушел, да только мне свою тунику оставил. Ты смотри – никому… – Почтенный аптекарь привалился к стенке, склонился на скамью и уснул. Подмастерье осторожно заглянул в комнату. Умница, слышал, что разговор, заходить не стал. Нина поманила его, велела сбегать к Гидисмани домой, попросить носилки. – Не пойму, зачем он ко мне-то пришел, – вымолвила Нина в задумчивости. – Да вся улица судачит, что Нину-аптекаршу во дворце привечали. Сегодня уже и медник приходил, бутыль вина приносил, и мой батюшка масло оливковое в красивой амфоре приготовил. Только они мне в руки давать боялись, мол, расколочу опять. Просили передать, что завтра зайдут. Да матушка хотела зайти, рассказ про дворец послушать. Зиновия, опять же, приезжала на носилках богатых. Грозилась завтра зайти. Может, и еще кто был, да я сам пришел после полудня. Вот и Гидисмани дружбу с тобой теперь хочет водить. – Ладно, беги скорее, а то темнеет уже. Нина подложила аптекарю подушку под голову, одернула его непристойно задравшуюся тунику. Вышла во дворик, ополоснула чашу из-под вина, что Гидисмани уронил. Голова Павлоса опять показалась над забором – видать, услышал ее шаги во дворике. Нина покачала головой, попросила не приходить сегодня. Он тоже поинтересовался, как там во дворце. Она пообещала завтра все рассказать. Сходила в дом за хлебом и запеченными яйцами для парня, пообещала следующим вечером сытным ужином накормить, до утра распрощалась. Она все еще надеялась, что Василий наведается. Проверила, что калитка открыта. Вот будет незадача, если придет великий паракимомен, а у нее на лавке пьяный мужчина храпит. Нина разозлилась на аптекаря, решила, что сейчас же его растолкает и выставит на улицу. Пусть сам до дома добирается как хочет. До его лавки недалече – как-нибудь добредет. Как будто ей хлопот мало. Но едва она вошла обратно в аптеку, как в дверь постучали, и на пороге показались два рослых носильщика. Они, с шутками про то, как аптекарь к аптекарше пришел, погрузили тяжелого Гидисмани в носилки, унесли домой. Подмастерье тоже убежал к себе, пообещал с утра прийти пораньше. Нина вернулась к своим травам. Но застыла, задумавшись. В голове вертелся разговор с Лукой. Кто в бане тунику мог оставить? Может, там тоже кого отравили или хотят отравить? Неужто опять к сикофанту идти? Она так на бесполезных подношениях разорится. Вина от силы полкувшина осталось, надо в лавку отправляться. Мед тоже на донышке горшка блестит. Да и не хочется идти к этому ходоку по вдовам. И Гликерии голову задурил, и на Нину тоже давеча таращился, аж в краску вогнал. Аптекарша от волнения и переживаний проголодалась, отрезала хлеба, крупной солью посыпала, масла плеснула прямо на ломоть. Откусив, потянулась было к вину, как услышала, что тихо хлопнула калитка. Аптекарша кинулась на задний двор, едва не плача от облегчения. Василий, закутанный в плащ, шел ей навстречу. Пройдя за хозяйкой в аптеку, он привычно сел на скамью с подушками. Нина заперла дверь, загородила окно. Обернувшись к гостю, справилась о здоровье его и Романа. От волнения забыла даже предложить вина или угощения. Василий ответил, что наследник здоров. Рассказал, что императрица довольна разговором с аптекаршей, что после Нининого ухода две патрикии не поделили что-то из принесенного товара, шум стоял – едва до драки дело не дошло. Так теперь и их мужья в разладе. Нина слушала его неспешные разговоры, кусая губы. Василий наконец спросил, зачем она просила прийти. Собравшись с духом, рассказала она про услышанное во дворце. Василий долго молчал, задумавшись. Нина замерла, ожидая, но в конце концов не выдержала: – Что скажешь, великий паракимомен? Ведь про яд говорили, похоже. Убийца мальчика-то из дворца? – Может, и из дворца. Тогда совсем недоброе дело получается. Ты кому-нибудь про тот разговор рассказывала? – Он пытливо глянул на Нину. Та отрицательно помотала головой, не желая впутывать Феодора. – Что же делать, почтенный? – шепотом спросила перепуганная аптекарша. – И туника та, с птицами, на аптекаре Гидисмани была. А он говорит, что в бане нашел. Ко мне сегодня пьяный пришел, так я у него и выведала. Надо бы теперь в банях Аркадия разузнать, но мне-то туда идти несподручно. – Непросто все, Нина. Туника желтая с птицами – моя. Нина ахнула, прижала ладонь ко рту. А Василий молчал, глядя на Нину, но как будто сквозь нее. Внезапно за окном послышался шум, в дверь заколотили. Нина бросилась открывать. На пороге стоял невысокий тощий мужчина, судя по бедной, но чистой одежде, чей-то слуга. Волосы у него были всклокочены, глаза испуганно бегали, на левой стороне лица вспухло красное пятно. – Мой хозяин, почтенный Гидисмани, за тобой послал. Говорит, что ты его отравила, молит, чтобы ты немедленно к нему пришла. – Что?! – подскочила Нина. – Я отравила? Да как он посмел меня в отравлении обвинить? Перепил вина неразбавленного, а на меня поклеп возводит! – Ему очень плохо, почтенная госпожа Кориари. Прошу тебя, пойди к нему. Василий тем временем набросил на голову плащ и скрылся во внутреннем дворе, уйдя привычным путем. Нина же кинулась собирать суму, в панике заметалась, опрокинула со стола кувшин с вином. Стукнувшись о скамью, кувшин раскололся. Но Нине было не до того. Помимо обычных снадобий, сунула в сумку отвар девясила, морскую соль с золой. Едва закрыв аптеку, кинулась за слугой в сторону лавки Гидисмани. У него дом не спал. Стойкий запах рвоты перекрывал ароматы курившихся благовоний. Слуги метались с тряпками, мисками. Гидисмани лежал на широкой лавке на боку, глаза его были закрыты, он постанывал. Бледная кожа покрыта мелкими капельками пота. Мавра, жена его, вбежала с миской горячей воды. При виде Нины лицо ее перекосилось. – Ах ты змея, пришла смотреть, как он умирает, тобой отравленный?! – Господь мне свидетель, не травила я мужа твоего, – широко перекрестилась Нина, достала принесенную соль. – Разведи вот это в половине секстария горячей воды. И не смотри на меня так – я сама выпью, чтобы ты поверила. Обернувшись к Гидисмани, Нина опустилась на колени рядом со скамьей, положила руку ему на грудь, послушала сердце. Он открыл глаза: – Нина, прости меня, дай противоядие. Не бери грех на душу… – И ты туда же! Да не травила я тебя, сколько раз у меня бывал! Рассказывай, что за яд, что чувствуешь? – Чувствую, что умираю. Сердце то стучит, то останавливается. И по всему телу как будто мурашки бегают, да пальцы немеют. – Что пил уже? – Молоко с медом. Девясила настой. И все обратно выходит. – Это ты правильно сделал. Молодец, хороший ты аптекарь, Лука. И не вздумай умирать – кто мне, неразумной, скажет, как аптеку вести? Гидисмани опять застонал, но глаза приоткрыл. – Давай-ка соли с золой выпей теперь. – Нина взяла принесенный Маврой кубок, глотнула сперва сама, поморщившись. – Видишь, я выпила, теперь ты пей. По чуть-чуть, не спеши. Просидев в аптеке у Гидисмани до поздней ночи, Нина еле живая добралась до дома. Отпоили они с Маврой почтенного аптекаря. В конце концов рвота прекратилась, кожа слегка порозовела, он уснул, обессиленный. И Мавра согласилась, что зря они на Нину клевету наводили – видать, выпил он просто больше, чем тело могло принять. А сразу в крик, что аптекарша отравила. Хотя, когда Лука про мурашки сказал, у Нины закралось подозрение, что и правда отравили почтенного аптекаря. Но все обошлось, был бы в самом деле тот яд, да в достаточном количестве, – не спасли бы, наверное, ни отвары, ни соли. И хоть были у Нины в аптеке корни, что при отравлении этом помочь могут, да приготовить отвар время надобно, могли и не успеть. Но обошлось, хвала Господу. Войдя в аптеку, Нина из последних сил заперла все двери и калитку и, не раздеваясь, повалились спать. День сегодня выдался – хуже не придумать. И приснился Нине сон, тревожный, страшный. Будто бежит она за кем-то, догнать никак не может. И блестит край туники расшитой, и туфли арабские с затейливым шитьем вдоль подошвы. И чувствует Нина, что будет беда, и знает, что не догнать ей того человека. Крик поднимается у нее в горле. Кажется, так громко она кричит, чтобы остановился незнакомец, а он не оборачивается, не останавливается. Наползает густой туман, и Нина начинает задыхаться, рвет ворот туники, мурашки у нее по коже бегают. И вдруг Анастас вытаскивает ее из плотного, как вода, облака и хрипло шепчет: «Аконит это, Нина. Не успеть. Не успеть уже». Глава 13 Аконитум, он же волчий корень. Ядовит. Все растение отравить может, и корни, и стебель, и цветы. Хранить можно в малом количестве только да применять в мазях от ломоты в суставах и спине. Собирать на рассвете, после утренней росы. Голой рукой не брать, а обязательно рукавицу надеть. Резать и сушить на отдельной доске, что после сжечь. Хранить вытяжку в запертом сундуке. Использовать для отваров и настоев для питья запрещено. Из аптекарских записей Нины Кориари Нина проснулась с колотящимся сердцем, со все еще рвущимся из груди безмолвным криком. Вот опять наваждение это. Сны Нине снятся часто, да такие, что порой просыпается и понять не может, то ли наяву это было, то ли во сне. И сны те то ли вещие, то ли нет, но только порой во сне и подсказки какие приходят. Может, кристалл тот, что Анастас перед смертью дал, сны пророческие наводит? Странно это, непонятно. Нина даже на исповеди об том говорить боится. Греха-то вроде нет – сны видеть, а все ж как колдовство порой какое-то. Так и в этот раз – что это было? За кем она бежала? Аконит-то, аконит, да только почему не успеть? Нина чуть не разрыдалась в отчаянии. Неужто Гидисмани все же преставился? Да что за жизнь такая пошла – что ни день, то новые беды. Погоревав да помолившись, Нина решила, будь что будет. Если Бог посылает ей испытания, значит, провинилась она перед ним и людьми. Аптекарша вышла во внутренний дворик. День был пасмурный, того и гляди дождь польет. Она перевернула столы для сушки трав, хотела накрыть плотной промасленной холстиной. Подняв тряпку, увидела под ней топор, что использовала по зиме для дров. Нина уставилась на него в недоумении. Обычно все хозяйственные приспособы хранились у нее в сундуке уличном. И не доставала она топор давно уже. Вспомнился тут и ночной гость несколько дней назад, и открытая дверь во дворик, и калитка, и пропавший сундук.