*** Сидя в уютном салоне «тойоты», Лина и Фил катались по вечерней Москве. На часах было девять вечера. В телефоне пять пропущенных от мамы Марты, в душе — гремучая смесь чувств. Близкое присутствие Филиппа слишком волновало Лину — от взглядов и прикосновений путались мысли, а слова не складывались в нужные предложения. И хотя между ними оставалась недосказанность, все серьёзные разговоры Лина решила отложить на потом. Хотелось всё обдумать наедине с собой, не отвлекаясь на эмоции. — Мама, со мной всё в порядке, я скоро буду дома, — заверила она Марту, как только появилась возможность перезвонить. Свернув с центральной дороги, Филипп погонял по тихим улицам и снова влился в поток машин. В этой части города Лина бывала не часто и не слишком хорошо ориентировалась на местности. Сделав круг, Филипп остановился недалеко от сталинской высотки. — Я живу в этом доме. Давай зайдём ко мне? — с улыбкой предложил он. — Ух ты, — замялась Лина, — но ведь поздно уже, и дядя Эдик … может, всё же в другой раз? — В глубине души ей очень хотелось побывать у Филиппа в гостях, проникнуться атмосферой дома Полянских, поиграть на рояле тёти Марины. — Отец в командировке в Питере или где там… зато тётя Нина дома, по пятницам она иногда ночует у нас. Как раз и познакомитесь. — Но мне неудобно как-то … — нерешительно пробормотала Лина. — Мама была бы очень рада тебе, — перебил её Фил, до скрипа сдавив руль. — В белой гостиной всё остаётся так, как было при ней. Иногда мне кажется, будто она ненадолго вышла и вот-вот вернётся. Я долго жил этой иллюзией, но… — Филипп внезапно замолчал, будто смутился от собственных слов. — Это нечестно! — прошептала Лина, чувствуя, что сдаётся. — Я с удовольствием. — Она улыбнулась сквозь слёзы, найдя в себе силы обернуться к Филиппу. Он выглядел грустным и немного подавленным, но в тот же миг глаза его ожили. Он отыскал её руку и крепко пожал ладонь. Спустя пять минут они подъехали к высотке. Филипп помог ей выбраться из машины и повёл к парадным дверям, больше не выпуская её руку из своей. В холле дома-дворца Лина с интересом рассматривала декорированные мрамором стены, рельефные колонны и витражный узор над лифтами, всё больше удивляясь роскоши и великолепию этой исторической постройки. Пройдя мимо улыбчивого консьержа, они вошли в деревянные двери лифта и поднялись на шестнадцатый этаж. — Вот это масштаб! — восторженно протянула Лина, когда они с Филиппом оказались в широком коридоре с чистым паркетным полом и зеркалами на стенах. — Я давно уже привык ко всей этой помпезности, даже не представляю, что может быть по-другому, — усмехнулся он, увлекая её за собой в деревянную арку. Однако их подстерегала досадная неожиданность. Привалившись спиной к стене, сидя у дверей квартиры Полянских, дремала Олька. — Привет, — поднялась она на ноги, как только Филипп и Лина вошли в коридор. Олька скользнула обиженным взглядом по Лине и с вымученной улыбкой уставилась на Филиппа. — И что ты тут делаешь? — Фил возмущённо отпрянул и крепче сжал ладонь Лины. Олька явно растерялась, но глаз от Филиппа не отвела, а улыбка сделалась приторно-ангельской. — Я тут принесла кое-что, — пропела она ехидным голоском. — А тебя так долго не было, и я решила дождаться… Сейчас. Я сейчас. — Она суетливо порылась в карманах и протянула ему белую баночку. — Вот. Ты у меня прошлой ночью забыл. Глава 23. Филипп За несколько дней до концерта Лины тётя Нина сообщила по телефону об отъезде отца в командировку, и Фил вернулся домой. Хотелось остаться наедине со своими бесами, перестрадать «симптомы болезни» и вновь вернуться к жизни, без иллюзий и самообмана, с чистыми помыслами и лёгким сердцем. Назад … назад — в своё одиночество! Каждый последующий день «без допинга» давался ему труднее предыдущего. Эйфория утекала как песок сквозь пальцы, и суровая реальность надвигалась. Наученный собственным горьким опытом, Фил знал, сколько времени сможет продержаться на плаву — четыре, пять дней относительно нормальной жизни. Однако пустота и мрачная обстановка родных стен лишь усилила тревогу: бессонница возвращалась, всюду слышались шорохи и чьи-то тихие шаги, тоска давила на грудь и всё ожесточённее выедала мозг, а страх перед скорой болезнью накатывал всё острее. «My life — is my shot» (Моя жизнь — мой выстрел) — крутилось в его голове, как заезженная пластинка; теперь излюбленная фраза Макса воспринималась им как насмешка над собственной глупостью. Отец не звонил вот уже два месяца и восемь дней. Безразличие родителя напрягало, и Фил, смакуя обиду, вычёркивал дни в календаре, проведённые в разлуке с домом и отцом. Ещё одна привычка из детства, от которой он так и не смог избавиться. Несколько раз Филипп порывался набрать его номер и высказать всё, что накопилось в душе, однако достоинство и упрямство — неотъемлемые черты характера всех Полянских — не позволяли Филу первым сделать шаг к сближению. Да и о чём говорить? Они давно уже стали друг для друга чужими людьми. С Олькой тоже было всё сложно. Фил сразу определил границы их недоотношений. Они не встречались с того суматошного дня, как вернулись с дачи, но Олька продолжала названивать и ныть, выдумывая причины одну нелепее другой. После тщетных попыток разжалобить его Олька неожиданно сменила тактику: — Полянский, ты извращенец! Тебе нравится страдать? — отчитывала его Олька в трубку. За этим вступлением следовала долгая утомительная тирада. Олька приводила не слишком убедительные примеры из жизни. Поначалу Фил терпеливо слушал — Олькин речитатив неплохо накладывался на музыку Людовико Эйнауди, но потом, устав от нотаций бывшей подружки, отодвигал смартфон подальше от уха и варился в собственных мыслях. Так ничего и не добившись, Олька обиженно фыркала: — Ну, окей, продолжай в том же духе. — И тут же бросала трубку. Однако не проходило и часа, как снова звонила. За день до концерта Лины Фил слонялся по квартире как сомнамбула, дремал в наушниках под старые треки группы, но в ночь ему удалось заснуть на пару часов. Он будто завис в вакууме, ощущая себя ничтожной частицей в замедленном броуновском движении. Конечности онемели и не слушались, но он истошно искал выход из пустого безжизненного пространства, так и проснулся в испуге навсегда остаться там, в жуткой метафизической реальности. Фил рывком поднялся с постели, распахнул оконные рамы и, высунувшись из окна, с ужасом отпрянул. Шумный город с множеством ярких огней показался ему зловещим и чужим, а разверстая пропасть под подоконником — смертельной воронкой, засасывающей в ад. Раньше Фил не боялся высоты, но страх, неожиданно всколыхнувшийся в нём, сковал внутренности льдом. Эй, что происходит?! Помнится, в детстве они с мальчишками пробирались на технические этажи дома и свободно бегали по крыше. Фил натянул джинсы, вышел из квартиры и поплёлся по лестнице вверх, реагируя на каждый подозрительный звук. Через несколько минут он стоял на краю балюстрады с закрытыми глазами, не решаясь посмотреть вниз. Паника подступила к горлу удушливой волной, грудь перехватило спазмом, сердце скатилось в пятки и затрепетало. Всего лишь один шаг — и проблема решится сама собой! 156 метров высоты — наверняка в полёте притяжение земли ощущается острее! Его душа выпорхнет прежде, чем плоть размажется по асфальту, и он обретёт желанную свободу! Фил набрал полные лёгкие воздуха и раскинул руки в стороны. «Ну давай же, давай…» — нашёптывал ему страх голосом Ольки. Тело покрылось липким потом, ноги подкосились, и он повалился спиной на жестяную крышу, но, кажется, не ушибся и даже не почувствовал боли. Фил задрожал, из глотки вырвался хриплый стон, и глаза обожгло слезами раскаяния. Нет, смерть — не самый лучший выход из дерьма, в котором он увяз. К тому же Лина… что она подумает, как оценит его безрассудный малодушный поступок?! Отчего-то рядом с ней отступали все тревоги и тягости. А нежный голос и её весёлый смех были для него как бальзам для израненной души. Он вспомнил её улыбку и улыбнулся сам. Дрожь постепенно улеглась, а сердце сбавило темп и забилось ровнее. Фил вскарабкался на ноги, больше не рискуя смотреть вниз, и побрёл домой. Он обязательно увидит её на концерте, и если она отвернётся, то будет права! Но он постарается достучаться и вернуть её доверие. Ведь ради такой девушки, как Лина, можно умереть и заново родиться! Он твёрдо решил бороться до последнего, и был уверен, что сможет выстоять! Взять хотя бы крылатое выражение на латыни, смысл которого … Фил силился вспомнить. Эту фразу так часто повторяет отец! Чёрт! Человеческая память не безгранична, но и латинский не так-то прост. Стоило забросить учебники, и мозг с трудом извлекает из памяти, казалось, давно и прочно заложенное учёбой, а может, причина совсем в другом?! «Cūra tē ipsum» — «Исцели себя сам» — наконец-то отыскал он в учебнике, как только вернулся домой. Да… «Лингва латина нон пенис канина» — «латинский язык, не хрен собачий». Это смешное выражение, придуманное самими же студентами лет двадцать назад, до сих пор гуляло в обиходе. Фил хорошо запомнил пару таких смешных фраз — странно, но всякий шлак запоминался гораздо лучше, чем полезная информация. Фил развалился в кресле и прикрыл глаза. Завтра на концерте Лины он должен выглядеть достойно! И ни взглядом, ни жестом не выдать своих леденящих нутро мыслей. Телефон в очередной раз запиликал, и Фил, тяжко вздохнув, обречённо ответил на звонок. — Филь… Филь, пожалуйста, приезжай, у папы сердечный приступ, его забрали в больницу, и мне страшно одной. Я даже из комнаты выйти боюсь. — «Не выходи из комнаты, не совершай ошибку…» — пробормотал Филипп строки из известного стиха, морщась от собственного позёрства и пафосности. — Тебе на меня пофиг, да? Тебе всегда было пофиг. Вдруг он умрёт? Что я тогда буду делать? Как жить? — Олька жалобно всхлипнула и громко разрыдалась в трубку, и в сердце Фила шевельнулась жалость к бывшей подружке. — Филипп, приезжай, а? — подвывала Олька. — Мы ведь прежде всего друзья. Вместе будем страдать, так легче… На часах было три ночи. Фил с трудом поднялся и накинул ветровку. — Ладно, скоро буду, жди. Только без глупостей. — Конечно, я же не нимфоманка, друзья так друзья, — шмыгнула носом Олька. — Нимфоманка, — усмехнулся Филипп, и Олька хрипло рассмеялась. Фил по привычке нащупал в кармане баночку. Он так и носил её с собой, не решаясь выбросить, а может, испытывал себя на прочность? *** Остаток ночи они просидели на кухне. Разговор не клеился. Олька много курила, хлестала кофе и без умолку трещала, сетуя на злодейку судьбу и тупое невезение. Развалившись на диване, Фил наблюдал за мытарствами бывшей подружки и изредка вставлял нужные реплики в Олькин монолог, однако всё чаще говорил невпопад. Ему вдруг вспомнилась маленькая Лина, подглядывающая за игрой мальчишек из-за смородинного куста и та смешная растерянность, и наивность, что искрилась во взгляде в моменты её разоблачения. Лина за фортепиано, Лина в цветочной клумбе, Лина у окна удивляется радуге над лесом. В душе у Фила воцарился покой и то особое настроение, переполнявшее его в минуты общения с девчонкой. От удовольствия веки смежились сами собой. Он так увлёкся картинками, что перестал слышать Олькину речь и потерял нить разговора. — А чему ты так улыбаешься? — встряхнул его подозрительный Олькин голосок. — Я уже не раз замечаю эту твою дурацкую улыбочку. — Олька рвано выдохнула, скрипнув зубами, ноздри её заметно затрепетали. — Колись, о ней думаешь, да? — Она не мигая смотрела ему в глаза, будто обладала способностью видеть насквозь. — Неважно! — Фил почувствовал себя неловко, прочистил горло и уселся ровнее. — Нет важно, мне всё важно, всё, что связано с тобой! — Ещё одно слово — и я уйду, — вскипел он. — Ну, Филь. — Дрожащей рукой Олька вынула из пачки сигарету и нервно затянулась. — Ну всё, прости, я же по старой памяти, — сдавленно процедила она, явно пытаясь усмирить взыгравшие эмоции. И Фил, борясь с желанием придушить неугомонную подружку, заставил себя промолчать. Ближе к рассвету сон сморил обоих. Фил проснулся первым в двенадцать дня. Олька сопела рядом, подпирая щекой его плечо и цепко обвивая рукой. Он с трудом выбрался из объятий бывшей и направился в ванную. Плеснув в лицо холодной водой, Филипп оглядел себя в зеркале, прошёлся пятернёй по волосам, подмечая, что вид у него не так уж плох. Крадучись, прошёл в прихожую и, тихо прикрыв за собой дверь, покинул квартиру в надежде никогда не возвращаться. Уже выходя из подъезда, Фил по привычке пошарил рукой в кармане и на секунду притормозил. Кажется, он потерял баночку с транками где-то по дороге, а может, Олька снова вздумала пошалить?! Как же достала… Он раздражённо стиснул челюсти, но, поразмыслив, тряхнул головой и уверенно зашагал к машине. Ну и пусть… пусть всё остаётся в прошлом! *** В компании Лины день пролетел незаметно. Сомнения и страхи улеглись, и Фил ощутил себя свободным от пут ядовитого Аспида. Иногда ему казалось, что время повернулось вспять, возвратив их в детство, в то самое лето, когда для них всё так печально закончилось. И те волнующие моменты, что он испытывал рядом с девчонкой, вселяли в него надежду, что он всё ещё жив. Про Ольку он даже не вспомнил. Телефон разрядился и вырубился, избавив Фила от назойливых звонков. А потому, встретив её у дверей своей квартиры, Фил испытал состояние близкое к шоку. — Вот. Ты у меня прошлой ночью забыл. — Олька протянула баночку и приторно улыбнулась, но в глазах плескалось что-то недоброе, обида, разбавленная злостью. «Что и требовалось доказать!» — всем своим видом говорила она. Фил отшатнулся. Страх разоблачения липким комком перекатился в желудке. Не готов он был к таким весёленьким сюрпризам и тем более не хотел, чтобы Лина видела их разборки. — Да катись ты со своей… — процедил он сквозь зубы. — А это… — кивнул он на баночку, — можешь оставить себе на память! — Я … наверное п-пойду, — запнулась Лина, попятившись к выходу. — Это было не очень хорошей идеей и… — Лин, подожди, это просто … ерунда какая-то. Я всё объясню. — Фил поймал её запястье и бросил на Ольку взгляд, не суливший бывшей подружке ничего хорошего. Но та продолжала стоять на месте и нагло ухмыляться. — Я хочу уйти. Отпусти меня, пожалуйста! — дёрнулась Лина. — Лин, выслушай меня. — Фил тут же убрал руки, наблюдая, как она разворачивается и идёт к лифту. — Ладно, тогда я с тобой. Уйдём вместе! — намеренно громко сказал он и шагнул следом.