– Я только что нашел убийцу Эске Таммены, – гордо заявил Руперт. – И поэтому прячешься под столом? – Нет, я уронил ручку. – А, ручку. Он крепко ухватился за столешницу и поднялся, превозмогая боль. – Да, ручку. Что тут такого? Из динамика раздался нервный голос Тьярка Ойтьена: – Алло? У вас там вообще кто-нибудь работает? – Не получив ответа, он заявил коллегам: – Иногда я начинаю подозревать, что вы курите там у себя в Аурихе что-то нелегальное. Потом он повесил трубку. * * * Доктор Вольфганг Штайнхаузен не стал оставлять машину в подземном гараже под «Рэдиссон Блю». Там стояли камеры наблюдения. Они беспокоили его даже теперь, когда он изменил внешность. Он бы не хотел оставаться там на ночь. Возможно позже, после концерта, он еще пойдет выпить в бар. Раньше он с удовольствием делал так после концертов в конгресс-центре Гамбурга, порой прихватив с собой какую-нибудь фанатку, которая вообще-то пришла познакомиться с солистом, но тот, вероятно, уже давно погряз в пороках в борделе или заснул в кровати с пультом в руке, сокрушаясь о том, что ему приходится разыгрывать из себя цирковую лошадь и быть звездой. Он припарковался на Моорвайденштрасе, прямо напротив отеля «Вагнер» в Даммтор-Палас. Здесь, как он думал, его никто не станет искать. Люди вроде него не останавливаются обычно в трехзвездочных отелях. Но для него это маленькое, тихое гнездышко рядом с университетом и вокзалом Даммтор было то, что нужно. Он еще немного пошатался по округе. Выпил в «Турмбаре» на Ротенбаумшоссе. Всего одну порцию. Он стал солидным. Времена, когда он заказывал по восемь-десять «Джин Физзов» подряд, были позади. На вокзале Штайнхаузен купил жареную сосиску и бутылку воды. Сосиску он съел стоя. Это напомнило ему о временах в Рурской области. Он почувствовал себя молодым и продувным. Рядом с ним двое мужчин спорили на ужасной смеси немецкого языка и английских выражений. Он сделал глоток воды и с интересом подслушивал. Он рассмотрел билет. Боб Дилан, конгресс-центр Гамбурга, правая сторона, ряд 12, место 3. Он улыбнулся. Возможно, несколько английских слов в немецком языке вполне уместны, подумал он, иначе конгресс-центр Гамбурга пришлось бы называть конгресс-центрумом [9]. Кто бы захотел ходить туда развлекаться? Теперь, когда Тумм был мертв, он чувствовал себя хорошо. Иногда ему казалось, что сила противника переходит к нему. Смерть, подумал он, – старше, чем человечество. Наше благословение. Дарящая покой. Дающая энергию. Перед конгресс-центром стояло несколько молодых людей с табличками. Они искали свободные билеты. У него даже был лишний билет, а какая-то рыжая девушка с написанной вручную табличкой нервно подпрыгивала на месте. Формой черепа она напомнила ему Эши. Но он не хотел, чтобы рядом с ним сидел такой нервный человек. Ему хотелось послушать мастера в покое, а она, судя по ее виду, могла периодически громко вскрикивать, выражая свои восторги. Штайнхаузен в одиночку зашел в конгресс-центр. На эскалаторе дружелюбный плечистый охранник, которому явно еще не было тридцати, попросил его сдать бутылку с водой. Свои напитки проносить запрещено. На молодом человеке был черный костюм и черный галстук. Но в этой одежде, которая должна была придавать ему и его коллегам внушительный вид, он на самом деле выглядел, так словно явился сюда с похорон своей безвременно умершей тещи. Он послушно отдал бутылку и наблюдал с эскалатора за слегка полноватой блондинкой в футболке Боба Дилана, которую заставляли открыть сумочку. Там было что-то, чего она не хотела показывать молодому человеку в похоронном костюме. Она ярко покраснела и начала громко ругаться. Он отправил ее в гардероб и предложил оставить все там. – Я по-другому представляла себе рок-н-ролл! Какой-то тип в черном костюме заставляет меня сдавать сумку в гардероб! Боже мой! – громко вопила она. – Дилан! Это семидесятые! Восьмидесятые! Ты тогда еще не родился, мальчишка! Он язвительно возразил: – Вообще-то это фолк, а не рок-н-ролл. Штайнхаузен отвернулся. Он отдал им свою минералку. Хотя бы поэтому он больше не мог делать здесь глупостей. Но «Беретта» и засапожный нож по-прежнему были с ним. Он купил наверху в фойе еще бутылку воды и бокал сухого белого вина. Места и справа, и слева от него оказались свободны. Он сел, широко развалившись. Ему было прекрасно видно сцену, она была совсем рядом. Но, к сожалению, рядом оказался и динамик. Уже через первые тридцать секунд ему захотелось пристрелить ударника или хотя бы звукооператора, потому что бас-барабан рокотал так сильно, что Штайнхаузену казалось, будто кто-то бьет его в грудь. Звук отдавался болью во всем теле. Он предвкушал прекрасный концерт с привычной губной гармошкой. И этим несравненным голосом. С гитарой, возможно, роялем и контрабасом. Но не это. Было больно, и теперь он понял, почему на билете было написано: «Громкая музыка может повредить слух. Защищайте уши». Но он не хотел идти на концерт, словно его бабушка в постель: с берушами. Он побежал к выходу. В фойе песни звучали гораздо лучше. С ним заговорила студентка факультета германистики: – Для вас тоже слишком громко? Он кивнул. Она очаровательно картавила и сразу его к себе расположила. На первый взгляд она показалась ему азиаткой. Маленькая, с большими миндалевидными глазами. При этом в ней было что-то очень европейское. Ее словно окружал магический ореол, укрощающий всех мужчин. – Мне подарил билет папа, – улыбнулась она. – Вообще-то, мы собирались пойти вместе. Но он, к сожалению, попал в больницу. Я должна рассказать ему, как все прошло. Но этого я ему, конечно, не расскажу. Дилан – его герой. Она явно была не прочь с ним пообщаться. У нее были очень приятные манеры. Штайнхаузен предложил ей вместе поискать места получше, где не так громыхают басы. Наверху, на дешевых местах, еще оставалось несколько свободных. Они сели рядом, и концерт наконец начал доставлять удовольствие. В перерыве он угостил ее бокалом шампанского. Ее звали Инга, и она писала реферат по литературе «Группы 61». Когда она перечисляла имена поэтов, у нее горели глаза. Макс фон дер Грюн. Хуго Эрнст Койфер. Рихард Лимперт. Йозеф Бюшер. Он не знал ни одного, но кивнул, будто читал их книги. Ты, весело подумал он, так и просишься на освободившееся место Эши Таммены. Инга нравилась ему все больше. Он уже был не прочь подцепить ее. Отчасти дело было в ее вкрадчивом голосе. В туалете он быстро пробил в интернете имена авторов, которые она называла, и упомянул в разговоре, что как-то раз присутствовал на чтениях Макса фон дер Грюна. Весьма сильная личность. Она пришла в восторг от того, что встретила человека, лично знакомого с объектом ее исследования. Тогда он добавил, что пил с Максом фон дер Грюном пиво, и этот Бюшер тоже был с ними тогда, в Дортмунде. Она хотела знать больше. Антракт пролетел слишком быстро. Они дослушали концерт до конца и потом, после исполнения на бис, вместе отправились в бар отеля «Рэдиссон Блю». Они пили шампанское и съели «Биг Мак» на двоих. * * * Анна Катрина поехала в Ганновер на поезде. Она чувствовала, что сегодня не лучший день для вождения. Ее мысли были слишком захвачены прошлым, и она не могла полагаться на свою быструю реакцию в дорожном движении. От Лера были только автомобильные перевозки. Сидя в автобусе, она погрузилась в себя, и окружающие были достаточно вежливы, чтобы ее не беспокоить. После Ольденбурга движение снова нормализовалось. Анна оказалась в отсеке одна и была этому очень рада. Она смотрела в окно. Там, среди коров на пастбище, она увидела косулю, которая выглядела изящной и хрупкой среди грузных животных. Она откинулась на сиденье и закрыла глаза. И снова услышала голос умершего отца. «Анна, народная мудрость гласит: за деревьями не увидеть леса. И в ней много правды. Если подойти к предмету слишком близко, о нем невозможно составить общее представление. Иногда стоит сделать несколько шагов назад, чтобы увидеть целую картину, потому что целое – нечто большее, чем сумма нескольких частей». Она открыла глаза. Ей казалось, будто он был с ней рядом, в отсеке вагона. Она видела в оконном стекле призрачное лицо отца, такое, каким оно было в тот момент, когда он говорил эти слова. И сразу снова вспомнила свой сон. Об убийце, который крался возле дома. У нее по телу побежали мурашки. Она задрожала, поднялась с кресла и твердо встала на ноги. Больше всего ей хотелось мерить пространство шагами, как на допросах: три шага, поворот, три шага. Но для этого отсек был слишком маленьким. А потом ей показалось, что у нее раскалился позвоночник и боль пронеслась со спины вверх, до кончиков волос. Она обратилась к оконному стеклу, будто там действительно был ее отец: – Ты что, серьезно хочешь сказать мне, что тут есть связь? Будто обиженный ее вспыльчивостью, отец вдруг исчез. Умер. Был похоронен. А голос, которым он иногда говорил, умолк. Она приехала в Ганновер в состоянии полной растерянности и постоянно твердила себе: «Отец разговаривает с тобой не по-настоящему. Он не наблюдает за этой ситуацией. Это лишь воспоминания о человеке, которого ты очень любила». Но все равно по дороге в министерство она чувствовала, что за ней кто-то наблюдает. На этот раз ей показалось, что он сидит рядом с ней в такси. Она чуть не попросила его пристегнуться. Она колебалась между благодарностью за то, что у нее по-прежнему была такая сильная связь с отцом, и мыслью о том, что, возможно, ей следует поговорить об этом с женщиной-психологом. После распавшегося брака с героем-терапевтом мужчины-психологи были для нее полностью исключены. «Но возможно, – думала она, – тогда я только разрушу что-то очень ценное. Эту эмоциональную связь с отцом, которая существует до сих пор». Умный, образованный комиссар полиции в ней говорил, что духов и привидений не существует, что ее отец мертв, и если она слышала его голос, виной тому было лишь ее душевное состояние. И сразу напрашивался диагноз: она особенно часто слышала его в моменты сильной неуверенности в себе, когда ее внутренняя маленькая девочка нуждалась в сильном отце, который был для нее словно утес посреди прибоя и с помощью своего жизненного опыта мог отгородить ее от проблем, словно дамба. В министерстве внутренних дел ей не удалось пройти мимо охранника. Ее полицейское удостоверение совершенно не впечатлило его. – Если у вас не назначена встреча и вас никто не ждет, я не могу вас пропустить, вы ведь должны это понимать, госпожа Клаазен.