Он снабжал мотоциклетные клубы, русские банды предпочитали с ним договариваться, швабы боялись его гнева. Власти предоставляли ему свободу действий, потому что он обеспечивал нечто вроде природного равновесия и всегда придерживался правил игры: никаких наркодилеров на школьных дворах и никаких трупов наркоманов в его зоне продаж. Рассредоточенность сцены позволяла ограничивать наркомафию и держать в страхе банды из Китая, Украины и России. Серкан Шмидтли оказывал полиции некоторое содействие. Он передал правосудию грабителя ювелирного магазина, который открыл безумную стрельбу прямо на улице, практически на золотом подносе. Такие люди только мешали вести дела. Тем временем Серкану Шмидтли уже исполнилось пятьдесят восемь. Он сидел в инвалидной коляске. У него были живые лучистые глаза, и он мог решить большинство задач в уме быстрее, чем его сотрудники с помощью своих мобильных. Даже хотя он больше не чувствовал ног и был парализован практически по пояс, он по-прежнему любил женщин с широкими бедрами. Женщин с меньшим размером одежды, чем 48–50, он просто не признавал. Они были для него девочками. И сиделку он себе искал по размеру таза. Петра Виганд стала для него абсолютной звездой. Она весила как минимум сто килограмм, носила белый халат с черными чулками и была единственной радостью для глаз Серкана. Он переписал в ее пользу свое завещание. Его кончина должна была сделать ее богатой женщиной, но она этого не знала, потому что его бандитской душе было спокойнее, когда никто не видел выгоды в его смерти. Официально он платил ей две тысячи евро в месяц, тринадцать раз в году. Он знал, что это не слишком много, и потому каждый месяц доплачивал ей небольшую сумму. Иногда пятьсот, иногда шестьсот евро, в зависимости от положения дел и его настроения. Он всегда клал деньги за целлофан коробки шоколадных конфет. Таков был их маленький ритуал. Конфеты лежали на столе, и она каждый раз радовалась им, словно совершенно не ожидала подарка, и он должен был минимум два раза заверить ее, что ей это совершенно необходимо, а она минимум два раза отвечала, что это все совершенно необязательно. Потом она разрывала целлофан, с треском сминала прозрачную упаковку и клала комок на стол, где он начинал шевелиться, как живой, и медленно разворачиваться. Она прятала деньги, не пересчитывая. Нет, не в кошелек. Серкан подозревал, что у нее вообще не было ничего подобного. Скабрезным движением, которое он так любил, она засовывала купюры в бюстгальтер. При этом она на него многозначительно смотрела. Потом демонстративно съедала конфету, прежде чем положить еще одну ему в рот. И для него, владельца пяти ночных клубов, имеющего долю в доброй дюжине борделей, это было высшим эротическим наслаждением. У Шмидтли было еще четыре другие сиделки, но Петра Виганд стала его любимицей. Прямо у нее на глазах он дал пощечину одному из своих накачанных телохранителей, а потом уволил его – за то, что тот назвал ее «жирной задницей». С тех пор его персональные охранники, которых он называл «своими рыцарями», обходились с ней как с принцессой. Они с Петрой часто сидели рядышком в гостиной у камина и смотрели на огонь, как старая семейная пара. Они слушали радиопьесы. У него была обширная фонотека, не меньше двух тысяч постановок. Он не любил быстрые, яркие картинки в телевизоре. Утверждал, что они убивают его фантазию. По телевизору он любил смотреть новости и иногда политические дискуссии, но истории предпочитал слушать. Было несколько чтецов, которых он особенно ценил. Катарина Тальбах, Йоханнес Штек, Кристиан Рудольф и Роберт Мисслер. Эти голоса были его любимыми. Он часто слушал с закрытыми глазами. На печке для ног стоял чай, в комнате пахло миндальным печеньем и ванилью, и никто не отваживался ему помешать. В комнате могла находиться только Петра Виганд. Она почти десять лет проработала в доме престарелых, примерно столько же продлился ее брак, и она не знала, что из этого было хуже. Теперь же, как она считала, наступило лучшее время в ее жизни. С ней обращались в высшей степени уважительно, с финансами обстояло лучше, чем во время брака, и она жила с возвышенным чувством, что ею восхищаются. Серкан Шмидтли никогда ее не лапал и вообще не злоупотреблял полномочиями. Для этого, на ее взгляд, он был слишком утонченным и образованным человеком. Он только с удовольствием смотрел на нее, когда что-нибудь падало на пол и она наклонялась, чтобы поднять, – она специально делала это медленно и наслаждалась сиянием его глаз. Он по-прежнему крепко держал все под контролем, хотя торговля интересовала его в меньшей степени. Был один человек, о котором он хотел знать все, и она уже разузнала о нем очень многое, хотя ей никогда не позволялось присутствовать на встречах и разговорах с его людьми. Он называл этого человека то «грязной крысой», то «мразью». И она знала, что это имеет какое-то отношение к случаю, приковавшему Серкана к инвалидной коляске. В определенном смысле она была обязана этому человеку рабочим местом. Она видела его фотографии. Изображения как-то раз лежали на столе. Она привыкла не задавать вопросов. Конечно, она знала, что занятия Серкана не совсем легальны. У того, кто нанимает телохранителей, должны быть враги. Но его пищеварение волновало ее куда сильнее, чем его дела. Он с довольной улыбкой посмотрел на экран компьютера и потянулся. В тот раз он уже испугался, что Анна Катрина Клаазен убьет Крысу быстрее, чем он. Для него это стало бы кошмаром. Он считал, что это преимущество причитается ему по праву. И испытал огромное облегчение, когда узнал, что она лишь прострелила ему колено. Серкан Шмидтли тогда сам лежал в больнице, у него была опасность тромбоза. Потом еще добавилось воспаление легких, которое чуть его не прикончило. Все эти операции, не давшие никакого толку… На днях он бросил курить сигары. Он хотел дожить до дня, когда увидит страдания Крысы. Он подозревал, что мразь, которая его переехала, выпустят на свободу. Типы вроде него никогда не остаются надолго в заключении, ни в одном государстве мира. Ведь они, по сути, выполняют поручения высокого уровня. Еще когда он лежал под капельницей и пил из поильника, ему в голову пришла блестящая идея. Он нашел контакты врача, который должен был заштопать Крысу, и попросил вживить своему ненавистному противнику под кожу крошечный датчик. Это было просто. Дешево. И эффективно. Крыса больше никогда не сможет он него спрятаться. Он увидел этот способ в фильме по телевизору – речь шла про морильщика грызунов, который усыпил крысу и установил ей под кожу датчик. Так он смог проследить за ней и уничтожить гнезда в населенном крысами здании. Поэтому Серкан Шмидтли только посмеялся над мнимой смертью Крысы. Он использовал заключительную пластическую операцию, чтобы установить новый датчик с еще большим охватом. За деньги сегодня было возможно все, а это оказалось вовсе не так дорого, как он предполагал. Посредник обошелся дороже, чем лечащий хирург. А теперь мразь перебралась в Гамбург. Шмидтли уже получил на компьютер первые фотографии. Его новая девчонка показалась Шмидтли ужасно тощей. Чем может привлечь мужчину такая женщина? Но судя по тому, как мразь смотрела на эту вешалку, Крыса в нее влюбился. И это нравилось Серкану, потому что он решил уничтожать все, что дорого Крысе, и всех, кого он любил. Любая связавшаяся с ним женщина умрет. Кроме профессионалок, их Серкан Шмидтли жалел. Смерть – слишком большая милость для тебя, думал Шмидтли. Ты должен страдать, каждый гребаный день. К сожалению, у Крысы не было детей, а родители уже умерли – их бы Серкан Шмидтли убил первыми. Настоящих друзей у таких, как он, не бывает. Оставались лишь женщины, и их он отберет. Он знал, что это значило для Крысы больше, чем просто потеря подруги или возлюбленной. Нет, это было далеко не все. Каждый раз ему приходилось терять целую личину, сбрасывать кожу, подобно змее, чтобы не угодить в центр событий. Ему требовались новые деньги, новые бумаги, новый дом и новый круг знакомств. Каждый раз игра начиналась сначала, с самых азов. Он заставит его вечно находиться в бегах. Да, затравит до смерти… * * * Руперт сидел дома за кофейным столом с женой Беатой и своей тещей Эдельтраут. Неизменный кремовый торт с шоколадной глазурью и кофейными зернами сверху возвышался над безвкусными рождественскими украшениями. Елочные шарики, еловые ветки, и все в сопровождении этой медитативной трещаще-звенящей музыки, напоминающей Руперту, будто кто-то бежит по битому стеклу. Но что по настоящему беспокоило Руперта, так это разговор между Беатой и ее матерью. Сейчас их отношения находились в благоприятной фазе, они прекрасно понимали друг друга, да, вместе занимались спортом, хотели оставаться здоровыми даже в старости и единодушно решили, что благодаря ежедневным тренировкам не оставят кремовому торту ни единого шанса осесть на талии. Сейчас они планировали рождественский вечер и решили собрать вместе всю семью. – Не дело, что мы видимся только на похоронах. Теща пребывала в возбуждении. Она любила остров Юйст и считала, что лучшего места просто нельзя представить: – Если приглашать всех, придется потрудиться. Нужно приготовить еду, и у нас недостаточно комнат. Если я правильно посчитала, нас как минимум пятнадцать, а то и восемнадцать, если Харальд решит взять детей. Но кто знает, может, они останутся у его бывшей… Думаю, нам всем стоит встретиться на Юйсте. Возможно, в доме Ворш. Ты же с удовольствием жила там с нами в детстве, и у всех о нем, несомненно, остались только хорошие воспоминания, к тому же, там есть безлактозный и безглютеновый завтрак для Микаэлы, – воодушевленно вещала она. – Веганы тоже смогут там позавтракать, так что все в порядке. Цены вполне приемлемые, и никому не придется напрягаться… Для Руперта это семейное сборище и так представлялось кошмаром, а на таком крошечном острове, как Юйст, где совершенно некуда бежать, – оно становилось для него настоящим филиалом ада. Слова вроде «веган» и «безглютеновый» бесили его. – Но Юйст – это же очень дорого, – заметил он. Теща, как обычно, не стала считаться с его мнением: – Чепуха! У них вполне приличные цены. К тому же это не твоя забота, платить буду я. Да, я приглашаю всю семью. «Проклятое дерьмо, – ужаснулся Руперт. – Если она платит, то мы вообще не сможем выйти из номера». Во взгляде жены сиял чистый восторг. – Тогда я наконец увижу детей Харальда. Говорят, малышка просто очаровательна и прекрасно играет в теннис. Притом что ей всего семь или восемь. Руперт откашлялся. Он почувствовал зуд во всем теле. – Несомненно, это просто блестящая идея, но я боюсь, что не смогу составить вам компанию. Я… Обе женщины уставились на него. – Почему нет? – Понимаете, сейчас я руковожу отделом практически в одиночку. – Ты руководишь отделом? – изумленно переспросила Эдельтраут. Руперт кивнул. – Да, ну, неофициально. Наша новая начальница, госпожа Дикманн, занимается делом государственной важности. И, по сути, ей некогда заботиться об Аурихе и Нордене. – Но как же Анна Катрина? – спросила Беата. – Уж она-то точно не упустит такой шанс? Она только и ждет возможности забраться вверх по карьерной лестнице. – Ох, боюсь, из этого ничего не выйдет, – ответил Руперт и запихнул в рот огромный кусок кремового торта, чтобы выиграть время на раздумья. Он нарочито жевал и глотал куда дольше, чем следует. А потом заявил: – Анна Катрина натворила дел. В Ганновере, перед министерством внутренних дел. Устроила потасовку с двумя сотрудниками. Думаю, один из них уже может снова принимать твердую пищу. Она там совсем распоясалась, а потом швырнула банку из-под пива прямо в голову министру внутренних дел. Беата скрестила руки на груди и откинулась назад. Ее матери никак не удавалось закрыть рот. – Ну да, и получается, что теперь я практически руковожу отделом, а у нас повисло это убийство в Лере, и еще одно дело, о котором мне нельзя говорить… – Но нам-то ты можешь рассказать, мы ведь твоя семья! – В нашем служебном регламенте такого понятия не существует. Я не имею права разглашать, на карте судьба всей области. Его теща явно была впечатлена. – Нижней Саксонии или… Руперт многозначительно покачал головой. – Боюсь, драгоценная теща, проблема значительнее. Куда значительнее. Обе женщины были твердо уверены, что он не сможет сохранить тайну дольше трех минут, но на этот раз они ошиблись. Это все ерунда, думал Руперт. Главное, что на Рождество мне не придется ехать на Юйст. К тому же ему нравилось, что его жена и ее родственники уедут. Пока они будут корчить из себя святое семейство на Юйсте, он получит в свое распоряжение свободную квартиру. Сможет носить удобные шмотки, пить виски, смотреть старые фильмы с Хамфри Богартом, избежать всей этой приторной рождественской суеты и наслаждаться вместо этого жареными колбасками с карри, картошкой и двойной порцией майонеза, пока они будут сосать на Юйсте свои недоваренные веганские овощи. Он считал свой план просто великолепным. * * * Веллеру было сложно звонить по телефону, когда Анна Катрина так на него смотрела. Он начал потеть. Ситуация напоминала ему детский ужас во время школьных экзаменов. Ему казалось, что он все делает неправильно и ни с чем не справится. Он знал, как много это для нее значит, и очень хотел произвести на нее впечатление. Этим он только усложнял себе задачу.