Он прочитал и возмутился: – Я должен заплатить двести пятьдесят евро этой адвокатской конторе? Но за что? Беата повернула экран в сторону Руперта – почти с наслаждением. – Давай же, грязная сучка! – требовал кто-то. Руперт даже не взглянул. – За то, что ты смотрел эту порнуху! – ехидно объяснила Беата. – Но… Но просмотр фильма не может стоить двести пятьдесят евро! – Значит, ты признаешься? – констатировала Беата. – Нет! Ни в чем я не признаюсь! Соседка хлопнула в ладоши. – Прямо как мой муж! Тоже все отрицает. Ну что за люди! Не хотите отвечать за свои поступки! – Уж простите, что я родился на свет, госпожа великий инквизитор! Или лучше сказать, госпожа гестаповец? – огрызнулся Руперт. Соседка издала шипящий звук и пожаловалась: – Двести пятьдесят евро за эту дрянь, а денег на новую газонокосилку так и нет. Самые большие суммы в чеке шли на услуги прокурора и определение IP-адреса. Он попытался подключить все свои познания в юриспруденции и с видом знатока заявил: – Во-первых, даже если я был на этом сайте, что я активно отрицаю, и потом они установили мой IP, хотя на самом деле это невозможно, потому что я не был на этом сайте… Но даже если все это было бы правдой, прокурор все равно не смог бы получить мой адрес. Чтобы узнать его, необходимо соответственное судебное постановление. У нас в стране есть такая штука, как защита личных данных… Руперт вздохнул. По его меркам, он произнес перед женским трибуналом очень длинную речь. И ему постоянно приходилось конкурировать со сладострастными стонами, не слишком совпадающими с движениями губ. Теперь они ускорились, перейдя в быстрое стаккато. Эдельтраут не выдержала: – Может, кто-нибудь это выключит? Беата нажала на кнопку. – И вообще, еще существует тайна переписки, а письмо было адресовано мне! – разошелся Руперт. Соседка погрозила ему указательным пальцем и принялась обороняться: – У вас никого не было дома. Поэтому почтальон отдал все нам. На нашей улице так поступают всегда. У нас принято помогать соседям! – Помогать соседям? – простонал Руперт. – Да, помогать соседям! – Возможно, – заговорила теща, – женщины этой улицы должны преподать наглядный урок и съехаться вместе. Пусть мужья живут в домах с большими винными подвалами и большими телевизорами, а жены – в домах с… Ей не удалось ничего быстро придумать, и она осеклась. Руперт возразил, что у них на улице нет подвалов, а тем более винных – здесь, рядом с морем, любой подвал непременно превратился бы в бассейн. Она с отвращением отмахнулась от его замечания, словно стерла с плиты жирное пятно. Руперт показал на монитор и сказал: – Я в жизни не смотрел этого фильма. В отличие от вас. Если просмотр стоит двести пятьдесят евро, то теперь придется заплатить еще двести пятьдесят. Кто будет платить? Разде́лите сумму между собой или повесите все на меня, потому что это мой IP-адрес? – Но… – пролепетала Беата. – Но мы ведь включили его, просто чтобы узнать, что ты смотрел… – На твоем месте, Беата, я бы подала на развод! – заявила теща его жене. * * * Нееле Шаард была в полной растерянности от того, что ей рассказал Юстус. Виртуальные деньги. Нелегальные деньги. Опционы «пут» и «колл». Но она любила мужа и была готова на все, лишь бы спасти свое маленькое счастье. Этот мир был по-прежнему ей обязан. Она обрушит биржу, если это так необходимо, чтобы выжить в этом лживом мире. Биржевой курс не знал справедливости. Не знал морали. Не знал пощады и сострадания. Это был лишь произвол. У нее было еще шесть пузырьков, и она чувствовала, что готова пойти на этот шаг. Но еще она чувствовала необходимость оправдаться. Она написала письмо: Вы все же попытались обмануть меня. Эта женщина, которая отрывала бороды Санта-Клаусам в Лере, была полицейской, которая хотела меня поймать. Но для этого вы недостаточно умны… Вы нарушили условия соглашения. И это мне совсем не понравилось. Я преподам вам урок… Она отправилась на велосипеде на почту, чтобы отправить письмо. И даже оплатила его. Но потом, уже подъезжая, вдруг увидела полицейский патруль, идущий к почтовому отделению по площади, такой сонной и мирной, украшенной рождественскими гирляндами, как и все дома вокруг, и решила проехать еще несколько метров. Рождественская ярмарка уже закрылась. Пустые деревянные домики казались ей предвестниками того, во что скоро превратятся Норден, Норддайх и Гретзиль. Города-призраки. * * * Тем утром Петер Грендель едва успел вовремя добежать до туалета. Как и многие другие обитатели побережья. В старших классах гимназии Ульрих отменили все занятия, потому что заболели шестеро учителей. Всего три матери привели своих отпрысков в детский сад, остальным стало слишком плохо. Клиника Уббо-Эммиуса оказалась переполнена уже к восьми утра. Пациенты лежали на кроватях даже в коридорах, и за ними едва успевали ухаживать. Прокурору Шереру тоже нездоровилось, и когда в полицейском участке прочитали письмо, первой реакцией госпожи Дикманн было предостеречь население ни в коем случае не пить водопроводную воду. Кипячение тоже не могло гарантировать чистоту воды. В нескольких кварталах оттуда сотрудники департамента водоснабжения, природной и береговой охраны Нижней Саксонии, двое из которых уже сражались с поносом и рвотой одновременно, были застигнуты врасплох этим сообщением. Вопреки всем правилам, ничего не было согласовано. На водопроводной станции сообщение сперва приняли за шутку. Регулярные проверки не допускали никаких случайностей. Больные в городе, всеобщее предупреждение – этого оказалось достаточно. Люди либо додумали остальное сами, либо произошла утечка информации. В любом случае, слух, что кто-то отравил питьевую воду, пронесся по Остфризии быстрее, чем вчерашний ураган. * * * Анна Катрина Клаазен позвонила старшему полицейскому советнику Дикманн. И сразу заподозрила что-то неладное. Дикманн разговаривала так подчеркнуто дружелюбно, что у Анны Катрины в голове раздался сигнал тревоги. Словно ей пытались внушить впечатление полной безопасности, чтобы лишить ее защиты перед атакой. Прежде чем отправиться в кабинет к Дикманн, Анна Катрина, вопреки обыкновению, посмотрелась в зеркало. Пришла в ужас и задалась вопросом, за что ее все еще любит Веллер. Она выглядела абсолютно измотанной. Если лицо являлось отражением ее души, то душе было чертовски плохо. Но жизнь – вовсе не конкурс красоты, подумала она и открыла дверь. Дикманн разговаривала с двумя мужчинами, которых Анна Катрина еще не видела. Они умолкли, когда Анна Катрина вошла, и оценивающе на нее посмотрели. Она почувствовала, что ее рассматривают, как ветчину на рождественской ярмарке. Дикманн сразу перешла к делу. Она сидела, мужчины стояли. – Госпожа Клаазен, своими – скажем так – неподобающими действиями в последние дни вы создали много трудностей себе и нашему начальству. Эта повальная болезнь – результат ваших ошибочных действий. Настоящая катастрофа. Денег нет, воду все равно отравили… – Надеюсь, штормовой прилив и ураган произошли без моего содействия? – цинично возразила Анна Катрина. Она совершила еще одну попытку защититься, но сразу поняла бессмысленность своих действий. Приговор уже вынесли. Для любых защитительных речей было слишком поздно. – Но на водопроводной станции утверждают, что вода в порядке, – сказала Анна Катрина. Старший советник Дикманн выдвинула подбородок и прошипела сквозь сжатые губы: – Именно поэтому клиника Уббо-Эммиуса уже переполнена. Она поерзала на стуле и посмотрела на обоих мужчин, которые медленно, почти незаметно передвигались по комнате, занимая позицию между Анной Катриной и дверью. Анна Катрина это заметила и задалась вопросом, хотят ли эти двое незаметно ускользнуть или собираются отрезать ей путь к отступлению. Но в этом не было никакого смысла.