Кудрин поблагодарил их и направился к выходу из кафе. Выйдя на улицу, Женя прямиком направился по адресу, где проживал Борис Иванович Волк. Благо, что этот дом находился в шаговой доступности, и уже минут через двадцать он уже названивал в квартиру на четвертом этаже блочного пятиэтажного дома. Дверь никто не открывал, а вот из соседней квартиры дверь открылась, и на пороге показалась пожилая женщина, плечи которой были укрыты теплым пуховым платком. Кудрин предъявил ей свое удостоверение личности и спросил, не знает ли она, где сейчас ее сосед. — Да как не знаю, в больнице он, совсем плохой стал после того, как вернулся из тюрьмы, — ответила она. — А в какой он лежит больнице? — спросил Женя. — Да здесь рядом, в онкологической, рак у него нашли, — грустно проговорила соседка. — Жалко мужика, один он остался после смерти матери. Я никогда не верила, что Борька может убить человека, — продолжала она, — он всегда такой тихий был, муху не обидит. Ну пил он, конечно, особенно после получки, попадал иногда в медвытрезвитель, но чтобы убить человека — это не про него. Не верю! Поблагодарив ее за информацию, Женя вышел из подъезда и направился в онкологический центр, башня которого виднелась из-за стоящего рядом продовольственного магазина. В регистратуре он, предъявив свое удостоверение личности, попросил найти номер палаты, где лежит Борис Иванович Волк. Медсестра кому-то позвонила, а потом сказала, что ему нужно пройти к лечащему врачу в кабинет номер двадцать. Когда он зашел туда, то увидел сидящую за столом женщину средних лет с вьющимися светлыми волосами. Женя представился ей и повторил свой вопрос. — Меня зовут Ирина Сергеевна Громова, — сказала она. — Кем вам приходится больной? — Ну вы же поняли, что я из милиции, — ехидно проговорил Женя, — мне надо срочно с ним поговорить. — Вы знаете, у него рак четвертой стадии и он может умереть в любую минуту, — ответила она. — А тут он несколько дней отсутствовал, и мы думали, что он просто сбежал, видя свою безысходность. Но вчера вечером он с трудом пришел в больницу: состояние его стало критическим. — Но поговорить с ним можно? — не унимался Женя. — Не более получаса, — пожав плечами, сказала Громова. Они вышли в коридор, поднялись на лифте на пятый этаж и остановились у палаты под номером 515. — Заходите, но не более получаса, — повторила она и, передав Жене белый халат, пошла дальше по длинному коридору клиники. Когда Женя в халате вошел в палату, то увидел человека, лежащего на кровати, с худым изможденным лицом. Впавшие глаза и бледный вид лица говорили о его болезненном состоянии, а левая рука, выступающая из-под одеяла, казалась неживой и висела плетью почти до самого пола. — Борис Иванович, вы можете говорить? — спросил Женя. — Вы кто? — ответил вопросом на вопрос Волк и посмотрел в сторону Кудрина. — Я — инспектор уголовного розыска Кудрин Евгений Сергеевич, — ответил он. — А я ждал, что кто-то из милиции ко мне придет, — проговорил Волк, — сердце мне подсказывало, что кому-то должен же я все рассказать. — Слушаю вас, Борис Иванович, — проговорил Женя, — у нас мало времени. — Действительно, времени у меня осталось совсем немного, — грустно проговорил Волк. — Когда меня посадили по ложному обвинению, — начал он говорить, — я решил отомстить тем гадам, которые упекли меня за решетку. Тогда в кафе я просто напился и лежал на лавке у входа. Ни с кем я тогда не дрался и тем более никого не убивал. Очнулся я уже в отделении милиции, где опер по фамилии Маврин стал меня в своем кабинете избивать и говорить, чтобы я признался в убийстве молодого парня, но я все отрицал. Тогда Маврин пригласил в кабинет другого подлеца — Широкова, который прямо заявил, что это именно я ударил камнем по голове того парня. Ведь, кроме него, никто из других свидетелей прямо на меня не указал. А потом суд, который не принял во внимание мои объяснения, и долгие годы мучений в колонии, — продолжал говорить Волк, — и все эти годы у меня была единственная мечта — отомстить этим гадам; она согревала меня и не давала расслабиться. После освобождения из колонии я, будучи уже больным, собрал всю свою волю в кулак, вычислил их и стал следить за каждым. Маврин каждое воскресенье ездил к себе на дачу, где парился с приятелями в бане, а Широков больше проводил время у себя дома с разными женщинами. Я отремонтировал старенький горбатый «запорожец», который достался мне от отца, и целый месяц ездил за Мавриным на его дачу. Как мне показалось, он, видимо, работал и жил как на «автомате»: приехал на участок, разжег баню, выпил с друзьями, потом идут в баню и снова выпивают. Затем еще два захода, после чего начинается крутая пьянка, и они засыпают прямо за столом. Я решил использовать это клише в поведении Маврина в своих интересах. В тот воскресный день я рано утром сбежал из больницы, — продолжал Волк, — на своей машине подъехал к дому Маврина, открыл капот его «Волги» и оторвал провод с клеммой, ведущий к аккумулятору. Я подумал, что, когда его машина не заведется, он наверняка пойдет к Широкову и они вместе поедут на дачу. Я тогда сел в сквере и стал ждать. Так это и случилось, где-то часов в пять вечера в подъезд дома Широкова вбежал Маврин, а минут через двадцать он вышел один, без Широкова, сел в его маленький «москвич» и уехал. Конечно, немного пошло не так, как я думал, но деваться было некуда, и я поехал следом за Мавриным. Путь до его дачи я хорошо узнал за месяц, поэтому ехал спокойно, не спеша. Он заехал к гастроному, в машину сел какой-то полный мужчина, после чего они, никуда не сворачивая, поехали по Каширскому шоссе в сторону Сватеево. Когда я подъехал к даче, — продолжал рассказывать Волк, — и спрятал машину в небольшом пролеске, Маврин с тем мужиком уже стали растапливать баню и одновременно выпивать за столом. Примерно через полчаса они разделись и зашли в баню. Я видел, как он, раздеваясь, снял кобуру с пистолетом и повесил ее на крючок под рубашку. Маврин, видимо, любил носить оружие или чего-то боялся, я и в те разы, когда следил за ним на даче, видел, как он расхаживал по участку с кобурой поверх рубашки. Через некоторое время распаренный Маврин вышел из бани, закурил сигарету и жадно затянулся, а зажигалку положил на пенек, стоящий у ее входа. Следом из бани вышел второй мужчина, и они пошли к столу и начали обильно выпивать. К этому моменту у меня уже окончательно созрел план мести; я аккуратно вышел из своей засады, — продолжал говорить Волк, — надел резиновые перчатки и быстро зашел в баню. В предбаннике под рубашкой я нащупал кобуру с пистолетом, вынул его и положил к себе в карман. Так же тихо я вышел из бани и направился к пролеску, попутно прихватив лежащую на пеньке зажигалку. Ну а потом — поехал в сторону Москвы и вскоре уже был у дома, где жил Широков. Когда он открыл мне дверь, — с надрывом сказал Волк, — то я увидел, что на его лице удивление, и понял, что Широков узнал меня. Я зашел в коридор и с размаху ударил его кулаком в лицо. Он упал, из носа потекла кровь, и он стал ползком пятиться к стоящему в комнате дивану. А когда увидел в моей руке пистолет, то закричал, что это Маврин во всем виноват и он заставил оговорить меня. Но я, не обращая внимания на него, поднял лежащую на полу подушку, прижал ее к голове Широкова и выстрелил ему прямо в лоб. Выстрел оказался совсем не громким, но пух от подушки разлетелся по всей комнате. Широков отпрянул назад, раскинув руки на диване, а из его головы потекла кровь. Я аккуратно взял пистолет за дуло и обмакнул его рукоятку в крови Широкова, а потом поднял лежащее на полу небольшое полотенце и завернул в него пистолет. Потом вышел из квартиры, оставив дверь открытой, не спеша вышел из подъезда и сел в свою машину. А дальше — быстро поехал снова в Сватеево. Когда я туда приехал, — продолжал Волк, — пьянство было в самом разгаре. Их уже было трое, причем один уже спал, уткнувшись носом в стол. А двое других что-то громко выясняли по поводу футбольного матча, который, видимо, ранее передавался по радиоприемнику, стоявшему на столе между пустыми бутылками. Я так же осторожно зашел в баню, вынул пистолет из полотенца и аккуратно вложил его в кобуру. Попутно еще вложил туда маленькую открытку с изображением волка, которую купил несколько дней назад в киоске. Это, чтобы он вспомнил обо мне и испытал такую же боль, которую когда-то пришлось мне пережить. А потом я вышел из бани, зарыл в землю полотенце и спокойно опять поехал в Москву. Дело было сделано. Я был доволен, что исполнил то, о чем думал все эти годы, и немного расслабился, но ночью мне стало очень плохо, и утром я снова явился в больницу. Вот и все, — сказал Волк и закрыл глаза. — Вы, конечно, можете меня арестовать, но дни мои и так сочтены, а за свой поступок я совсем скоро предстану перед Богом. В этот момент в палату вошла медсестра и сказала, что пора заканчивать разговор, больному нужно сделать укол. Женя на листочке бумаги написал телефон отделения милиции, отдал его медсестре и попросил ее информировать о состоянии больного. Выйдя из больницы, Кудрин направился на работу, находясь под сильным впечатлением от беседы с Борисом Волком. Когда он приехал в отделение милиции, Николаева на месте не оказалось, и, чтобы не терять времени, позвонил дежурному по исполкому за информацией о Нефедове. Там ему ответили, что он уже не работает в исполкоме, а в настоящее время трудится начальником ЖЭКа в Хлебозаводском проезде. «Так это же здесь совсем рядом, на нашей же улице, — подумал Кудрин, — надо прямо сейчас туда сходить». Уже через полчаса Женя входил в цокольный этаж девятиэтажного дома, где располагался ЖЭК. Он подошел к двери, на которой висела табличка «Директор», и зашел в небольшой кабинет. За письменным столом сидел немолодой человек с красиво уложенными волосами на голове. Он восседал на стуле как сорокалетняя бальзаковская женщина на пуховых креслах после утомительного бала. С первого взгляда ему нельзя было дать больше сорока лет, но проступающая седина и морщины на лице говорили об обратном. В то же время ухоженность рук и ровно подстриженные усы явно намекали на его принадлежность к особой «касте» советского общества. Нефедов встал из-за стола и ленивой походкой подошел к вошедшему Кудрину. Женя увидел его неподвижные глаза, которые говорили о глубокой грусти этого человека, а взгляд — проницательный и тяжелый — оставлял неприятное ощущение. — Вы ко мне, молодой человек? — спросил он. — Да, к вам, Михаил Николаевич, — сказал Женя, показывая ему свое удостоверение личности. — Прошу вас, Евгений Сергеевич, присаживайтесь на стул, — сказал хозяин кабинета, рукой указывая на одиноко стоящий у стены стул. — Я к вам по одному неординарному вопросу, — начал говорить Кудрин. — Шесть лет назад у кафе на Старокаширском шоссе была драка, в результате которой погиб молодой парень. Казалось бы, что виновный найден и понес заслуженное наказание, но, просматривая недавно в архиве то уголовное дело, я отметил в нем много нестыковок и непонятностей. К тому же работники того кафе сказали мне, что тогда эту драку инициировал и потом ударил камнем парня ваш сын Дмитрий. Как рассказывал официант, Дмитрий часто туда заходил со своими дружками и зачастую в пьяном виде затевал драки и приставал к девушкам. — Но ведь убийцу же нашли тогда и посадили, — проговорил Нефедов. — У меня в связи с вновь открывшимися обстоятельствами складывается ощущение, что тогда посадили невиновного человека, — ответил Кудрин, — может быть, вы мне расскажете, как все было на самом деле. Нефедов достал носовой платок, вытер пот со лба и накатывающие слезы на щеках. — Моего сына уже нет в живых, — выдавил из себя Нефедов. — Извините, не знал, — ответил Женя. — Несколько лет тому назад, — продолжал он, — Димка поехал летом с друзьями в Ялту. Там он напился и избил мужчину, который оказался прокурорским работником Крыма. А потом — арест, суд и три года колонии. Я сколько раз его предупреждал, пытался оградить его от сумасбродства в нетрезвом состоянии, но все оказалось тщетным. А в прошлом году он погиб на зоне, как позже сказали — в результате несчастного случая. Тогда мы и похоронили нашего Диму, а я лишился своей работы в исполкоме и был назначен на эту, так сказать, «блатную» должность. — Я соболезную вашему горю, — тихо проговорил Кудрин, — но, может быть, вспомните про тот трагический случай у кафе. Нефедов немного успокоился и снова уставился на Женю своим тяжелым взглядом. — Спасибо за соболезнование, — коротко ответил он, — как ни странно, но вы мне симпатичны и чем-то напоминаете мне сына. Дело прошлое, и я, пожалуй, расскажу правду о том трагическом происшествии. В тот вечер, — начал говорить Нефедов, — я задержался на работе, а когда собрался домой, в кабинет буквально ворвался Димка. Был он изрядно пьян и прямо с порога сказал, что в драке у кафе он ударил камнем по голове какого-то парня, которого скорая помощь увезла в больницу. Я тогда еще спросил у него, видел ли кто-нибудь эту драку, но он ничего не мог вспомнить. А потом зазвонил телефон, и в трубке я услышал голос, представившийся оперативником из отделения милиции Мавриным. Мне однажды приходилось с ним сталкиваться, когда украли посуду из исполкомовской столовой. Отвратительный человек, скажу я вам, грубый и, как мне тогда показалось, — очень жадный до денег. Так вот тогда он мне по телефону и сказал, что натворил мой сын, — продолжал Нефедов, — а еще предупредил, что есть свидетели, которые все это видели и готовы дать показания. Я тогда умолял его что-нибудь сделать, чтобы вытащить Диму из этой истории; он мне тогда и назвал сумму в пять тысяч рублей за отмазку сына. Я согласился, а вечером к моему дому подъехал Маврин и я отдал ему эти огромные деньги, которые мы собирали с женой для покупки дачи. Ну вот, собственно, и все, — выдохнув, проговорил Нефедов, — а потом я узнал, что задержали какого-то мужика и суд, признав его виновным в убийстве того парня, отправил его за решетку. — И не было вам, тогда еще ответственному работнику исполкома, жалко того невиновного человека, которого арестовали вместо Дмитрия? — спросил Кудрин. — Нет, я тогда об этом не думал, для меня тогда главным было вытащить сына из этой истории, — ответил Нефедов. — Видите, как его судьба сложилась, — задумчиво проговорил Кудрин, — как веревочке ни виться, конец получается закономерным. — Смалодушничал я тогда, — сказал Нефедов, — но вы должны меня понять. — Я бы хотел, чтобы вы написали на бумаге о том, что мне рассказали, — проговорил Кудрин. — Нет, ничего писать и подписывать не буду, — резко ответил Нефедов, — Димку все равно уже не вернуть, а лишнего в его сторону говорить я не позволю. Мне искренне жаль того человека, который невинно пострадал, но вы лучше предъявите обвинение Маврину, который все это сфабриковал. Я ведь тоже, в какой-то степени, потерпевший от его корыстного умысла; он, по сути, меня шантажировал и ограбил на огромную сумму денег. — Ну что же, не хотите писать, не надо, — сказал Кудрин, — дело действительно прошлое, невиновный уже отсидел на зоне и вернулся в Москву, да и сына вашего уже нет в живых. А Маврин свое получит, и я думаю, что это произойдет совсем скоро. На этой мажорной ноте Женя попрощался с хозяином кабинета и направился в сторону отделения милиции. «Ну и денек сегодня выдался, — подумал он, заходя к себе в кабинет, — такая круговерть, что мало не покажется». Женя сел за свой стол стал проигрывать в голове все то, что произошло за этот день, но позднее время и дикая усталость не дали сосредоточиться и подвести его итог. На следующее утро, когда Женя пришел на работу, все коллеги уже сидели в кабинете за своими столами. — Ну ты совсем заработался, — проговорил Витя Колосов, — два дня мы видели только твой «хвост», проносившийся из кабинета в кабинет и убегающий на очередную встречу. — А у меня есть новый анекдот, — с улыбкой сказал Ерихин, — и мне кажется, что ты его еще не знаешь. Значит, так, — начал он, — врач зашел в палату и говорит лежащему на кровати больному: «Операцию вы перенесли плохо: вырывались, кричали, кусались. А вот ваш знакомый с соседней койки вел себя еще хуже!» «Еще бы, — ответил больной, — нас ведь в больницу послали мыть окна…» Все громко рассмеялись, а Женя вынул из кармана свою записную книжку и записал в нее этот смешной анекдот. Неожиданно в памяти всплыло общение с врачом скорой помощи о времени смерти Широкова. Он открыл верхний ящик своего стола и достал оттуда небольшой листок бумаги, в котором констатировался факт смерти потерпевшего. В конце стояла размашистая подпись врача и четко написанная его фамилия — Бублик. Женя усмехнулся, и моментально в голову пришла недавно услышанная фраза: «Бублик — это запасное колесо проголодавшегося организма». Он набрал номер телефона скорой помощи, и ему ответила женщина с отвратительно писклявым голосом. Представившись, Женя спросил ее о местонахождении доктора по фамилии Бублик. — Иван Иванович Бублик сейчас находится в больнице № 12, — сказала она и дала его номер телефона. Женя набрал указанный номер и услышал знакомый голос врача. — Добрый день, Иван Иванович, — сказал он, — это звонит вам инспектор уголовного розыска Кудрин Евгений Сергеевич, мы встречались на происшествии в квартире по Старокаширскому шоссе. — А, помню вас, — ответил врач. — У меня к вам есть чисто профессиональные вопросы, — проговорил Женя. — У меня сейчас как раз есть свободное время, — ответил Бублик, — так что приезжайте в больницу в кабинет № 7 и потолкуем. Она находится на Варшавском шоссе, рядом с бассейном «Труд». Через сорок минут Женя уже входил в небольшой кабинет, где за письменным столом сидел тот самый знакомый молоденький доктор. Он был без халата, поэтому и похож был на обыкновенного мальчишку, случайно зашедшего в эту больницу. Поздоровавшись, Кудрин сразу перешел к делу. — Тогда, в квартире потерпевшего, вы сказали, что его смерть могла наступить приблизительно от семи до восьми часов вечера, — проговорил он, — а не могло ли это случиться пораньше, например, от шести тридцати до шести часов вечера или еще раньше? — Я ведь тогда сказал слово «приблизительно», — ответил врач, — точно до минуты сказать никто не сможет. Однако с натяжкой можно и так сказать: показатели изменения организма умершего человека хорошо описаны в учебниках по судебной медицине, и я, исходя из этого, с осторожной долей скептицизма, вполне могу сделать это предположение. Ну а непосредственно смерть потерпевшего наступила в результате огнестрельного ранения в голову, больше мне вам нечего сказать. — Спасибо вам, Иван Иванович, — сказал Кудрин и стал документально оформлять полученные от врача разъяснения по поводу наступления смерти потерпевшего. «Интересно девки пляшут!» — подумал Кудрин, выходя на улицу. Ведь с учетом той самой «натяжки», зафиксированной им в объяснении врача, получается, что убийство Широкова Маврин мог совершить до поездки на дачу, еще находясь в квартире потерпевшего. — Нет, это бред какой-то, — сказал он сам себе, — а как же тогда рассказ Волка? По приезду на работу Женя сразу отправился в кабинет Николаева. Он неторопливо доложил ему о своих встречах и сомнениях, после чего положил на его письменный стол объяснение врача. Николаев внимательно выслушал его, прочитал объяснение и тихо проговорил: — У меня, кажется, тоже начинает «крыша ехать» от всех этих хитросплетений. Если верить Волку, — продолжал он, — то это он убил Широкова и подставил с уликами Маврина, хотя настораживает, что все как-то складно у него получилось. Но, с другой стороны, он ведь мог выдать желаемое за действительное, а убил потерпевшего все-таки Маврин. А почему ты у Волка в больнице не взял объяснение?