— Э-э, вэй! — воскликнул он. — Я думал, что вы приврали мне, а тут такое богатство, откуда у вас? — Отец с войны привез, махнул в 1945 году свою гармонь на банджо с американским солдатом, — ответил Денис. — Ну, тогда покажи, что умеешь играть, — дружески похлопал его по плечу руководитель. И Денис, взяв инструмент, стал играть. Он показал все, чему научил его Михалыч, и в конце закрутил такой темп, что весь оркестр сбежался посмотреть на молодого человека, пришедшего из ниоткуда. В зале воцарилась тишина, и первым ее прервал руководитель, который подошел к Денису и, протянув ему руку, сказал: — Константин Акопович Меликян, руководитель оркестра. Денис также протянул ему руку и представился: — Денис Горин, очень хочу играть, хотя мне еще учиться и учиться постигать этот инструмент, но не боги горшки обжигают! — Правильные слова говоришь, парень, из тебя выйдет толк, — проговорил Константин Акопович и похлопал Дениса по плечу, — а теперь бери стул, садись вместе со всеми на сцену и перепиши у ребят буквенную гармонию произведений, которые мы играем. К концу репетиции Денис уже вполне прилично вписался в общую колею оркестра, и хотя он играл в некоторых местах не совсем верно, но зато очень старался, и это заметил не только руководитель, но и другие музыканты. Они дружелюбно улыбались ему, старались по ходу вовремя помочь. А когда уходили домой, к Денису подошел Константин Акопович и сказал: — Ты, парень, молодец, старательный, и это похвально. Я бы хотел, чтобы ты репетировал с нами нашу программу, а там посмотрим, может, и станешь играть в оркестре. С этого момента Денис каждый вечер проводил на репетиции оркестра, и у него уже не было времени для посещения «голубятни». А Женя, успешно сдав экзамены, поступил в школу милиции и готовился вместе с другими курсантами отправиться на месяц в подшефный колхоз собирать овощи. Это была обычная практика любого учебного заведения, включая и военные. И перед самым отъездом к нему зашел Денис, на лице которого сияла широкая улыбка, и сообщил, что его приняли официально в оркестр и — ура! — он забрал документы из техникума. Кроме того, он добавил, что программу оркестра комиссия приняла, и их закрепили в филармонии города Владивостока. И вот уже через два дня он уезжает туда с оркестром, где и начнется его новая жизнь — концертная. И еще Денис уже шепотом торжественно произнес, что получил так называемые «подъемные» деньги, поэтому хочет с Женей отметить свое назначение. Друзья сходили в известный продуктовый магазин, купили бутылку портвейна, всяческой закуски — любительской колбаски с крупным жирком, соленых хрустящих с пупырышками огурцов, батон душистого белого хлеба и, конечно, сигарет. Тогда не курить было не модно. Не куришь, значит, слабак! И дружно пошли в «голубятню», где потом долго по-взрослому сидели, чокались, пускали дым, наперебой вспоминая разные забавные случаи. Свое убегающее золотое время, когда на всю свою мальчишескую жизнь они смотрели через магический кристалл музыки джаза, ощущая себя первопроходцами, бегали по подворотням, без устали играя и безжалостно ломая при этом ногти о струны, и были в этом жертвоприношении по-деловому серьезны и преисполнены важности момента. Теперь они уже понимали, что наступает новая, еще не знакомая им пора — зрелость. Размышления Евгения Сергеевича прервала до боли знакомая музыка, звучавшая в исполнении оркестра. Он только сейчас обратил внимание, что музыка превратилась лишь в фон его воспоминаний, и увидел как Денис играл основную тему на губной гармошке, а взгляд его был сосредоточен именно на нем. — Так это же «Опавшие листья» Жозефа Косма, — подумал Кудрин, заворожено уставившись в музыкантов. Он впервые услышал свою любимую мелодию в исполнении музыканта на губной гармошке, да и какого музыканта! Одна импровизация сменяла другую, и казалось, что конца и края не будет. Однако последние звуки оркестра утонули в шумных аплодисментах, концерт закончился, и народ быстро потянулся к выходу. К Евгению Сергеевичу подошел администратор клуба и, многозначительно улыбнувшись, попросил зайти в оркестровую комнату, из которой один за другим высыпались музыканты с уложенными в чехлы инструментами. В маленькой комнате, куда вошел Кудрин, Денис негромко разговаривал с администратором и еще с одним мужчиной, у окна зазывно возвышался небольшой круглый столик, уже сервированный официантами. Увидев Кудрина, Денис подошел к нему и снова приобнял его. — Женя, сейчас все уйдут, а мы здесь останемся только вдвоем — нам есть о чем поговорить и вспомнить. — Если вам нужны будут еще закуски, — сказал стоящий в стороне администратор клуба, — нажмите на кнопку у окна, и придет повар, который согласился обслуживать вас, если понадобится, хоть до утра. — Спасибо, — проговорил Денис, — я вам очень признателен. Друзья молча сели за стол напротив друг друга. Прошел самый первый импульс узнавания, и дальше между ними протянулись годы, те самые неизвестные годы. Какой след они оставили в судьбе каждого? С чего начать разговор? — А давай, Жека, за встречу, — Денис разлил в бокалы виски, стоявшие на столе. Беспроигрышный тост, они выпили, закусили, опять пауза растянулась в несколько минут. Взгляд, устремленный друг на друга. И желание узнать и понять друга, ставшего таким далеким. — Расскажи мне о себе, Денис, ведь после того, как ты умотал в шестьдесят седьмом году во Владивосток, мы и не виделись, — попросил Женя, глотнув виски со льдом с благодарностью ко всему человечеству за столь дружеский напиток. — Помотало меня с гастролями по всей стране, — Денис наконец-то сбросил свою имиджевую шляпу, пристроив ее на подоконник, — и особенно трудно было в самом начале, во Владивостоке. Прикинь, я, молодой пацан, попадаю в общежитие строителей, куда нас, оркестрантов, поселили. Днем изнурительные репетиции, а по вечерам — сплошная пьянка, и так практически каждый день. Немного легче стало, когда оркестр отправился в первые гастроли по Сибири. Вначале все было так интересно! Новые города, масса новых впечатлений, встречи с незнакомыми, а иногда очень интересными людьми. Однако постепенно все это слилось в одну картину серых гостиничных будней в ожидании начала концерта и ужина после него, как правило, за счет принимающей стороны. Когда я улетал во Владивосток, то рисовал себе в воображении большие и полные залы, восторг зрителей, свет прожекторов. И вот первый наш концерт в Доме культуры электромеханического завода; в зале сидели люди среднего и старшего возраста, которых наша игра не очень-то и впечатлила, а после перерыва большая часть публики просто ушла из зала. После этого концерта все очень нервничали, но наш опытный руководитель нас успокоил и сказал, что больше надо репетировать, а популярность обязательно придет. Были, конечно, и хорошие концерты, когда публика громко аплодировала каждой музыкальной композиции. Так уж устроена человеческая память — она выбирает из огромного ряда событий свой ряд и оставляет его в памяти. — Когда вспоминаешь те годы, — с грустью в голосе продолжал Денис, — то не устаешь благодарить судьбу за то, что она подарила общение с яркими личностями, какими были джазмены в нашей стране. Это еще было важно потому, что тогда партийный пресс старался подавить любую индивидуальность, а собственный вид на мир считался правонарушением. А мы в то время были как некая особая каста со своими привычками, языком и даже одеждой. Я хорошо помню, как Константин Акопович как-то раз на концерте надел шляпу-канотье, и весь Владивосток только и говорил о буржуйской музыке и буржуйских музыкантах. А наш сленг чего стоил! Ты должен тоже помнить: чувак, чувиха! — Как не помнить! Моя милейшая учительница по фортепьяно, милостиво разрешавшая мне играть джаз на уроке, очень хмурилась, когда я неожиданно, прямо-таки заигравшись, резал интеллигентное ухо словом «лабать». — Ну, ты все же молодцом, Жека, закончил музыкальную школу, — вспомнил Денис, — несмотря на музыкальные пытки гаммами. — Если б не она, родимая, не смог бы я так нежно увлечься битлами, в то время это было круто! Память первой музыкальной любви — «Jeaious Guy» Джона Леннона — это было как наваждение: «У меня трепещет все внутри, Я просто ревнивый парень…» Особенно тяжело давался в конце художественный свист! — Понимаю, — сочувственно закивал Денис, — лабал в джазе? — Было немного, лабал в любительском оркестре в школе милиции, — проговорил Женя, — давно это было, вроде уже и не со мной. — Да, эмоциональная лексика! А ведь она родилась именно в джазовой среде. Джаз для нас тогда был не только стилем музыки, но и неким оазисом и способом выживания в коммунистической пустыне, — подытожил Денис. — А первые наши «халтуры», — с улыбкой на лице продолжал он, — что на нашем языке означает любые неофициальные выступления за деньги. В те годы государство в основном заботилось о том, чтобы не было богатых людей, и пресекало любую возможность подработать. Так вот, изобретательный ум нашего руководителя исхитрялся находить самые необычные виды «халтур» — от свадеб и танцев до похорон, — поэтому первые приличные деньги у меня появились именно с этих так называемых «халтур». Денег по тем временам я стал зарабатывать много, и пока были живы мать и бабушка, часть из них всегда посылал им домой. А от армии меня руководитель оркестра отмазал сразу же после приезда во Владивосток. Низкий ему за это поклон! Буквально через неделю мы пришли с ним в какую-то поликлинику, Константин Акопович прихватил с собой целую сумку армянского коньяка, как он сказал, для лучшего понимания проблемы. Там меня послушали, сделали рентген, а в результате выдали заключение, что у меня был порок сердца. А в военкомате после недолгих разговоров выдали военный билет и оставили в покое. Кудрин понимал, что случайных встреч не бывает, а потому внимательно всматривался в лицо Дениса, узнавая и не зная его. — Ну так вот, — продолжал Денис, — десять лет я мотался с оркестром по Союзу, не имея ни семьи, ни детей, ни своего собственного угла. Стало раздражать, что развитию джаза в то время противодействовала идеология и, как тогда некоторые ретивые говорили: «Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст…» Даже слово «джаз» в Советском Союзе было не принято упоминать в газетах и журналах, а зарубежные джазовые мелодии признавали разлагающими сознание молодежи. Но джаз выжил у нас! Что тут скажешь — музыка «угнетенных африканцев». Святое дело — угнетенные народы! Они всегда были дружественны нашей стране. И результат не заставил себя ждать — джаз хоть и придушили, но не убили же совсем! Ну, не всем, конечно, повезло, многие так и не смогли пробиться к широкой публике. Денис все больше распалялся, раскрывая себя перед другом, — видно было, что ему нравится ворошить старое, восстанавливая и смакуя прожитую цепочку лет. — А вот ведь выпало счастье — послали оркестр на выступление в ГДР, и было это в 78-м. А после большого успеха, буквально через месяц нас вместе с еще одним музыкальным коллективом делегировали на фестиваль эстрадных оркестров в Югославию. Вот как раз там, после одного из концертов, когда я был в холле гостиницы, ко мне подошел пожилой мужчина и, с трудом говоря по-русски, сказал, что ему очень понравилась моя игра. Он также сказал, что живет в Америке и приехал на фестиваль послушать молодых музыкантов Европы. Мы познакомились, я узнал, что его зовут Джон Мэрфи; он был таким… профи! Прикинь, саксофонист и… руководитель джазового оркестра! В Новом Орлеане! У меня на какое-то время сомкнулись связки. Помню, немного поговорили о музыке. А потом Джон вдруг обратил мое внимание на то, что у меня банджо с необычным звучанием. Он начал медленно, подбирая правильные слова, говорить, что такое редкое по качеству звучание может быть только у банджо Гибсона. Во всем мире по качеству звучания лучшими инструментами, сказал он, считались те, которые компания Гибсона производила до 1940 года. В настоящее время спрос на именно такие инструменты чрезвычайно высок, и, как ему показалось, у меня именно банджо довоенного производства. Представляешь мое состояние, Жека? Я был обескуражен, не знал, как на это реагировать. Потом он попросил меня показать инструмент. Я пригласил моего нового знакомого к себе в номер, вынул из чехла банджо и протянул ему. Когда он взял банджо в руки, сразу же заглянул в тыльную часть деки. Приглядевшись, я увидел едва заметные две буквы G и М, выгравированные вензельным шрифтом. Вот это была находка! Сколько лет я лабал и не знал, что это и есть инструмент Гибсона, выпуска до сорокового года! Гибсон Местертоун — буквы G М. А потом он объяснил, что после войны компания Гибсона изменила эмблему, то есть изображение этих букв вместо вензельного шрифта стало печатным. Так что у скрипачей ценится скрипка, сделанная великим Страдивари, а у музыкантов, играющих на банджо, — инструменты Гибсона до 1940 года. Вот такой вывод сделал Джон Мэрфи, держа в руках мой родной инструмент, — сказал Денис, — но этим наше знакомство не ограничилось. Мы еще долго разговаривали с ним; я рассказывал о себе, о своей гастрольной жизни, о том, что остался совсем один… И Джон в конце беседы почувствовал мою затаенную мечту-идею. Она была слишком невероятна! Я даже сам себе не признавался в этом. А он мою мечту с легкостью озвучил, предложив мне эмигрировать в Америку и продолжить свою музыкальную карьеру в его оркестре. Это была бомба! Очень заманчиво — я даже немного растерялся… Когда он уходил из моего номера, сказал, что ответ ему надо дать завтра утром, так как потом у него будут другие встречи, а вечером он улетает домой. Да, я к этому морально был готов, но все равно не спал всю ночь и думал о предложении Джона, — продолжал Денис, — а утром, взвесив еще раз все «за» и «против», сделал выбор. И ты знаешь, никогда не пожалел! Никогда! Встретился в холле гостиницы и дал согласие. Потом мы больше часа обсуждали мой побег «за бугор» и договорились, что Джон проработает у себя этот вопрос и через пару месяцев с готовым решением приедет во Владивосток. Все так и получилось: как мы и договаривались, месяца через три Джон прилетел во Владивосток, но не один, а с миловидной дамой лет тридцати по имени Мэт. Эта барышня по-русски совсем не кумекала и знала только два слова — «привет» и «пока». Так вот Джон сказал, что все вопросы у себя он решил, а способ решения будет таким: эта миловидная деваха выступает в роли невесты, с которой я якобы познакомился на гастролях в Югославии, и она прилетела для регистрации нашего брака. А для пущей убедительности у нее была официальная справка из медицинского учреждения о беременности. Потом все закрутилось с бешеной скоростью, ничего не подозревавший руководитель оркестра проявил чудеса изобретательности, и уже через неделю в центральном загсе города был зарегистрирован мой брак с гражданкой США. А Джон выступил в качестве ее дяди и все расходы по свадьбе взял на себя. На свадьбе в ресторане кроме нас присутствовали лишь музыканты нашего оркестра, они играли для меня, да я и сам музицировал с большим воодушевлением. Но неприятное чувство горечи, а может, вины не покидало. Ведь ребята не догадывались, что мы все вместе играли в последний раз… Сразу после свадьбы, благодаря хлопотам руководителя оркестра, я получил разрешение наших властей на кратковременное посещение США и практически одновременно получил американскую визу. И уже через две недели мы с Джоном и моей новоявленной женой отбыли в Америку. Там все стремительно закрутилось. Я сразу же приступил к репетициям оркестра, а Джон на несколько месяцев снял мне небольшую квартиру в пригороде Нового Орлеана. Вначале было очень тяжко: чужой язык, другой менталитет, усиленное чувство вины за бегство из своей страны. Но потом, со временем, все стало на круги своя, и у меня появились новые друзья, а постоянные выступления и репетиции не давали даже возможности думать ни о чем. Где-то через месяц нашел в себе силы и написал письмо во Владивосток руководителю оркестра. Он меня многому научил, да и просто сделал настоящим артистом, постарался объяснить свой мотив отъезда на запад, извинился. Так началась моя концертная жизнь в Америке. Музыканты оркестра Джона вначале приняли меня с настороженностью, иногда бросали косые взгляды в мою сторону, но со временем все стало меняться в лучшую сторону. А когда я однажды предложил аранжировку нескольких популярных джазовых тем, они настолько увлеклись, что с воодушевлением играли эту музыку и постепенно стали со мной дружески общаться. Оркестр Джона Мэрфи представлял собой команду единомышленников, дышащих и заряженных мощной джазовой энергетикой. Одним словом, это сила, напор и многообразие ритмов, мелодий и гармоний, не оставляющих равнодушными никого из слушателей. Я стал зарабатывать большие деньги, купил шикарный автомобиль, арендовал большую квартиру в самом центре города. Мою так называемую жену я больше никогда не видел, а через два года, благодаря хлопотам Джона, я стал полноправным гражданином США — Дэном Гором. За все эти годы я играл в разных оркестрах и практически со всеми известными джазовыми музыкантами Америки. И особенно хотел тебе сказать, Женя, что мне удалось присутствовать и играть на многих джазовых фестивалях. Некоторые критики в последнее время считают, что такие фестивали исчезают вместе с опавшими листьями в парках, но, по моему мнению, эти рассуждения ничем не оправданы. Только на азиатском знаменитом фестивале джазовых оркестров в Сеуле я принимал участие три раза, а один раз стал даже его лауреатом… И ты знаешь, — продолжал свой рассказ Денис, — только в Америке я понял, что джаз — не только музыка, а стиль жизни. Когда даже просто слушаешь его в исполнении других музыкантов в каком-нибудь маленьком ресторанчике и видишь, что перед тобой поет Фрэнк Синатра… красота, одним словом. Для себя я сделал вывод, что джаз невозможно не любить, это музыка души, музыка фантазий и романтики. А если говорить о моем семейном положении, то я, к сожалению, так и не женился, поэтому и детей нет, и внуков не будет. Вот и выступаю с концертами по всему миру теперь уже со своим оркестром, живу в собственном доме в Новом Орлеане и счастлив этому бесконечно. Деньги меня уже не очень-то интересуют, я даже делаю ежемесячные взносы в детский дом для инвалидов. А с Джоном Мэрфи у нас до конца его дней были хорошие дружеские отношения, и даже когда меня пригласили в другой оркестр, где играли самые известные музыканты Америки, он не стал возражать против моего ухода и всячески поддержал мое дальнейшее стремление к развитию. — Ты знаешь, Жека, — с тоской в голосе сказал Денис, — я иногда вспоминаю наш первый джаз оркестр в вашей квартире в Беляево. Классно мы тогда играли! Как же молоды и непосредственны мы были! А Толик-то, Толик, ведь по фанерному ящику ритм отбивал… — Кухонными ножами, — улыбаясь, перебил его Женя. — А помнишь, как у него вначале не получался ритм свинга, так он от горечи даже ножи бросал на пол и чуть не ушел? — с запалом спросил Денис. — Конечно, помню, разве такое забудешь! Ведь мы себя чуть ли ни джазовыми «революционерами» считали! — рассмеялся Женя, — но потом ведь у него стала получаться игра на фанере. И совсем неплохо. Какого ударника потерял мировой джаз! Денис вытащил из кармана пиджака пластиковый футляр и достал оттуда отдающий серебряным блеском диск. — Хочу тебе подарить, Жека, этот диск с записью нашего оркестра на концерте в Нью-Йорке, — сказал он, — там в самом начале его звучит та самая наша тема «Опавшие листья» в моей, так сказать, обработке. — Спасибо, Дениска, — Кудрину было приятно, а время уже перевалило за полночь, и они этого не заметили. — В Москву я приехал первый раз после своего побега «за бугор», — продолжал свой рассказ Денис, — и, как ни странно, наперекор моим тревожным мыслям меня здесь встретили по-царски и всячески стараются ублажить и чем-то порадовать. Сегодня утром я побывал у нашего дома в Беляево. Там все изменилось до неузнаваемости: уже нет деревни, у дома вместо пролеска — площадка для машин, и, конечно, нет знаменитой «голубятни». В нашей квартире уже проживают чужие люди, а во дворе бегают уже другие пацаны… Денис на секунду замолчал и предложил тост за знаменитую «голубятню». — А теперь твоя очередь, Женя, расскажи про себя и наших пацанов, — проговорил Денис, смачно закусывая большим соленым огурцом. — Да рассказывать особенно нечего, — ответил Кудрин, — Толик Орешкин не прошел тогда по конкурсу в летное училище, а после армии устроился официантом в одном из ресторанов Москвы. Я его сам давно не видел, но где-то год назад разговаривал с ним по телефону. Он тогда сказал, что так же работает в ресторане, но все свободное время проводит с внуками на даче. Седого лет десять назад случайно встретил в центре на Арбате. Ты бы его не узнал, тот тоненький хлюст превратился в грузного человека с пивным животом. Я ведь его тоже не признал, не окликни он меня. А работал Седой шофером в коммерческой организации, и, как я понял, жизнь у него сложилась неплохо. Кстати, от него я и узнал, что ты приезжал домой два раза: первый раз он тебя видел во дворе дома, когда умерла бабушка, а второй раз — когда ты хоронил мать. Соболезную тебе, Дениска, я ведь знал и твою маму, и бабушку… — Спасибо, Жека, спасибо, друг, — тихо произнес Денис, и снова слезы навернулись у него на глаза. Денис замолчал, не моргая, смотрел на Женю и, казалось, не мог насмотреться. — А про себя, про себя расскажи, — раскраснелся Денис, подливая холодного виски. — В тот год, когда ты уехал, я успешно сдал экзамены и поступил в среднюю специальную школу милиции, — начал рассказывать Кудрин, — а после экзаменов нас направили в подшефный колхоз на сбор овощей. Когда через месяц приехал домой, то узнал — нам дали новую трехкомнатную квартиру у метро «Коломенское». А спустя месяц мы переехали в новую квартиру, и с тех пор больше я в нашем доме не был. Ну а после учебы в школе милиции меня направили на службу в уголовный розыск, — продолжал рассказывать Женя, — и вот уже тридцать с лишним лет ловлю всяких нарушителей закона, работая на этом поприще. За это время получил высшее образование, закончил Академию МВД и дослужился до звания полковника. Разрешите представиться: начальник отдела управления уголовного розыска товарищ Кудрин. — Ого! Ну, ты даешь, Жека! С кем имею дело! А семья у тебя есть? — расспрашивал Денис. — Конечно, есть, все успел, — ответил Кудрин, — жену Тамару искать пришлось не долго — познакомился на работе, она в то время работала в научно-техническом отделе. Воспитали вот таких, — Женя приподнялся, встал на цыпочки, раздвинув руки в стороны, — двоих сыновей. И старший уже обзавелся семьей. Внуков нам с Тамарой родил, это особый рассказ, не в двух словах… — Хотелось бы мне их увидеть, — с грустью в голосе сказал Денис, — но завтра у нас начинается концертный тур по Франции, и днем мы улетаем из Шереметьево в Марсель. — Денис, а как тебя занесло сюда в это кафе? — переменил тему Кудрин. — Пути Господни… Лет пять назад в Нью-Йорке я случайно после концерта познакомился с русским музыкантом Семеном Рудневым, который в составе джазового оркестра приехал на гастроли по Америке. Он джазовый гитарист, и очень неплохой, чем-то похож по стилю на знаменитого американского гитариста Эл Ди Меолой. Мы выступали на одной площадке и в гримерке разговорились. Он тоже москвич и хорошо знает наш с тобой район Беляево. Потом я ему показал Нью-Йорк, мы долго бродили по его улицам и разговаривали о современном джазе и исполнителях, я дал ему свой телефон, а он мне свой московский. Буквально через год он снова появился в Америке, и на этот раз в моем городе — Новом Орлеане, я тогда ему помогал найти хорошую студию для качественной записи диска его оркестра. А на одном из мероприятий в День города я пригласил его оркестр поиграть с нами, и мы играли двумя составами самые известные джазовые темы. Так мы подружились с Семеном и часто созваниваемся по тем или иным событиям в области музыки. А когда в этом году у меня определились концерты во Франции, я решил: если уже буду в Европе, обязательно нужно побывать хоть на один день в Москве и посетить могилы родителей и бабушки. Вот я и позвонил тогда Семену. Он очень этому обрадовался. У меня так получилось, что образовались три свободных дня для пребывания в Москве, и когда мы с оркестром прилетели, Семен сделал все, чтобы нам понравилось. Мы с ним съездили на Хованское кладбище, где покоятся мои родные, побродили по Москве, которую я совсем не узнал, и Семен мне предложил сделать благотворительный концерт в фонд детей-сирот, который он опекает. Я не мог отказать моему товарищу, ведь сам у себя дома помогаю детям-инвалидам. Так я и попал в это кафе, а Семена ты видел, он стоял с администратором кафе, когда ты зашел в эту комнату. Я, как мог, постарался объяснить, что не смогу поехать к нему в гости — встретил друга детства. Мне кажется, он все правильно понял.