— Не положено, — ответил солдат и вышел из каюты. На следующий день Горина разбудил тот же солдат, который принес кружку с водой и кусок хлеба. — Откуда ты родом, солдат? — спросил он. — Не положено, — монотонно ответил солдат, — ты, ваше благородь, не нарывайся на неприятности и молчи. — Да какой я тебе «благородь», — иронично произнес Горин, — я сам из рабочих. — Да уж видно, из каких таких ты рабочих, по костюмчику, — угрюмо проговорил солдат. — Так откуда ты родом? — повторил вопрос Горин. — Из Сестрорецка мы, — тихо произнес солдат. — Ну надо же, земляка встретил, — встрепенулся Горин, — я ведь тоже родом из Сестрорецка, а на какой улице ты там жил? — На Вокзальной, — пролепетал солдат. — Ну надо же такому быть, я ведь тоже жил с родителями на Вокзальной улице. У моего отца там была небольшая обувная мастерская «Горин и Ко.» — Это что напротив мелочного магазина? — спросил солдат. — Именно так, — ответил Федор Иванович. Солдат уже с интересом смотрел на Горина, и взгляд его уже не был таким суровым. — Там же дядька Иван сапоги мастырил, меня отец несколько раз посылал к нему чинить разную обувь, — проговорил солдат, — хороший мужик твой батя, а однажды даже денег за починку не взял и просто так набойки сделал. — Так я помогал отцу сапожничать, — проговорил Горин, — а потом учился в институте в Петербурге. — А мой отец работал на военном заводе слесарем, а я у него был подручным, — сказал солдат. — Вот видишь, мы с тобой оба из рабочих, а ты все «Ваше благородь», какой я тебе «благородь», жизнь нас раскидала по разные стороны, — проговорил Горин. В коридоре послышались шаги, и солдат быстро вышел в коридор, закрыв за собой дверь каюты. — Вот как получается, — подумал Федор Иванович, — земляки, оба из рабочих, а по разным сторонам баррикад оказались. Что только Гражданская война не сделала с людьми… Так прошел еще один день в мрачном путешествии Горина. К вечеру дверь каюты снова открылась, и вошел солдат. — Давай в гальюн, — уже без металла в голосе сказал он и сопроводил пленника в туалет. Когда он снова завел Горина в каюту, то на столике стояла кружка с водой, кусок хлеба и большая вареная картофелина. — Спасибо, земляк, — сказал Федор Иванович, — а твои родные сейчас в Сестрорецке? — Да нет их уже в живых, их белые порубили в январе 1918 года, — ответил он. — Да не может быть такого, — возразил Горин, — я сам в это время был в Сестрорецке, тогда уже белых в городе не было, а вот отряды красных заходили в каждый дом и расстреливали всех без разбора. И моих родителей с сестрой расстреляли, и всю нашу улицу истребили. Я тогда приехал из Петербурга, где мы и похоронили всех жителей улицы на сельском погосте. — И мои родители в той же могиле лежат, — с грустью сказал солдат. — Вот видишь, наши родные вместе там лежат, ты не верь, что их загубили белые, я тому свидетель, — уверенно сказал Горин. Солдат смотрел на Горина и хлопал глазами, не зная, что и ответить. — А как же товарищ Давыдов говорил, что их побили белые, — промямлил солдат. — Да еще раз тебе говорю, что белых там тогда уже не было, была лишь Советская власть, ты узнай у своих земляков, они наверняка все помнят, — проговорил Федор Иванович. Солдат искоса посмотрел на Горина, ничего не ответил и вышел из каюты. На следующий день солдат вновь пришел в каюту с куском хлеба и крутым кипятком в кружке. — Попей горяченького, — дружелюбно сказал он. — А ты знаешь, что за ящики мы везем? — спросил Горин. — Не положено знать, — ответил солдат. — В этих ящиках серебро царской чеканки, — проговорил Федор Иванович. — Брешешь, — недоверчиво проговорил солдат. — Да я же эти ящики сам сопровождал в Астрахань, — сказал Горин и перекрестился для подтверждения своих слов. — А товарищ Давыдов сказал, что там какие-то важные бумаги из штаба белых, — проговорил солдат. — Ага, да такие тяжелые эти бумаги, что их с трудом затащили на пароход, — с иронией в голосе проговорил Федор Иванович. Солдат задумался, мотнул головой и вышел из каюты. К вечеру дверь открылась, зашел командир отряда в той же кожанке и вывел Горина на палубу. От свежего воздуха он даже закашлялся и увидел, что пароходик причалил к маленькой пристани, а солдаты грузят ящики на подводы, стоящие на берегу реки. На одну из них посадили Горина с охранником, и они двинулись по направлению к видневшемуся городу. Где-то через час они подъехали к небольшому полустанку железной дороги, и командир отряда пошел к сторожке станционного смотрителя. Выйдя от него, он приказал ехать на запасные пути, где стояли два вагона. Горин увидел, что в один из них, судя по виду, плацкартный, солдаты стали загружать ящики. К другому подвели Горина и подтолкнули внутрь вагона. Вместе с ним в него забрался земляк-охранник, и вагон закрыли. На полу вагона валялось старое сено, а в центре стояла небольшая, сбитая из неотесанных досок лавка, под которой виднелось большое ведро. — Ну вот видишь, земляк, — усмехнувшись, сказал Горин, — и тебя тоже заточили в этот вагон. Солдат ничего не ответил, только сгреб мусор в кучку и присел на лавку. — Устраивайся на сене, — сказал солдат, — а то скоро поедем. Горин подгреб сено, сделал себе небольшое ложе и с удовольствием лег на него, вдыхая аромат скошенных трав. К вечеру поезд поехал, и солдат достал из вещмешка хлеб, кусок сала и большой кругляк колбасы, налил из чайника воды и пригласил поужинать своего пленника. — Давай, ваше благородь, покушаем, — сказал он. — Федор Иванович с жадностью набросился на еду, ведь он давно не отведывал такого богатства. Насытившись, он поблагодарил солдата и лег на свою лежанку, растянувшись на сене. Солдат закурил самокрутку и также сгреб сено, приготовив и себе ложе. — Меня Федором зовут, — проговорил Горин, — и прошу тебя — прекрати меня называть «ваше благородь», я такой же человек, как и ты, и отродясь не имел никакого богатства. — А я Захар, — просто ответил солдат. — Так вот, Захар, мы с тобой не только земляки, но и пострадавшие люди от этой войны, — проговорил Горин, — родители наши в одной ведь могиле лежат. Нам бы надо вместе держаться по жизни. Вот ты только представь себе, какое богатство мы везем, и все это достанется «товарищам», которые и присвоят все себе. — Не положено мне знать, — перебил его Захар, — мое дело охранять тебя, и все тут. — А ты только прикинь, если бы мы смогли из этой заварухи выбраться, да и еще прихватить с собой эти ящики, — тихо проговорил Горин, — на всю жизнь бы хватило и детям, и внукам. — Ну что ты, Захар, имел за свою жизнь, — продолжал Горин, — перебивался с копейки на копейку и, кроме своего бушлата и винтовки, ничего не имеешь. Так ведь и вся жизнь пройдет в бедности, и похоронят тебя в этом же бушлате. — А что же делать? — неуверенно спросил Захар. — А ты сам подумай, а потом поговорим, — сказал Горин и, отвернувшись, крепко заснул. Следующий день прошел, как и предыдущий, поезд ехал быстро, хотя временами были большие остановки. Утром, пожевав немного хлеба, Федор Иванович заметил, что Захар о чем-то думает, уставившись в небольшое вагонное окошко, и только к вечеру он подошел к Горину и присел с ним рядышком на сено. — Ты, Федька, грамотный человек, может, что-то и придумаешь насчет серебра. Я тут думал, правильно говоришь, что всю жизнь в бедноте прожили и будем так жить дальше. Ну закончится война, и опять слесарить пойду за копейки… — Ну вот, уже мысли правильные у тебя стали появляться, — проговорил Горин, — есть ли у тебя надежные друзья здесь в отряде? — Да, есть двое мужиков, тоже земляки из Петербурга, они мастеровые, на путиловском заводе работали, — тихо проговорил Захар, — у них тоже родных не осталось, а война по горло надоела. — Так вот когда поезд остановится на полустанке, и ты пойдешь за водой, — сказал Федор Иванович, — попробуй поговорить с ними и расскажи, не утаивая, про серебро. Там на всех хватит сполна. — А еще о чем говорить? — спросил Захар. — Ну объясни им, так, мол, так и так, что серебро, улучив момент, надо забрать себе, а остальных вместе с командиром перебить, и главное, чтобы твои мужики согласились, — сказал Горин. Где-то через час поезд остановился, дверь вагона отъехала в сторону и открылась, Захар, взяв чайник, спрыгнул с него и закрыл дверь. Поезд стоял долго, вдали глухо слышались голоса людей, лязг вагонов и мерное постукивание на крышу вагона начинающегося дождика. Через какое-то время дверь вагона снова открылась, и в него взобрался Захар с чайником и со свертком в руках. Когда поезд тронулся, солдат подошел вплотную к Горину и присел рядом. — Я рассказал все мужикам, и они согласились, хотя вначале и не поверили мне, — сказал он. — Вот и хорошо, — сказал Горин, — теперь будем ждать удобный случай для осуществления нашего плана. Ты, Захар, будь готов, и когда я скажу, нужно будет действовать.