– Предоставь это ФБР… amigo. 46 22 декабря 1880 года, суббота Около половины девятого вечера блестящие экипажи начали подъезжать к облицованному известняком дому, занимавшему целый квартал по Пятой авеню, между Пятидесятой и Пятьдесят первой улицами. Экипажи останавливались у парадного крыльца, освещенного сотнями свечей в латунных фонарях. Фитили обработали специальным составом, чтобы придать пламени красноватый оттенок. Гости спускались на ковер кровавого цвета, который вел мимо входных колонн в дом. Их наряды разнились от просто экстравагантных до поистине зловещих, приблизительно соответствовавших готическому стилю Красного бала. К девяти часам экипажей стало столько, что образовался затор длиной в добрую половину авеню; кучера и слуги кое-как пытались доставить в особняк крикливо одетых наследниц, почтенных промышленных магнатов и финансистов. Карлотта Кэбот-Флинт стояла на верхней площадке между двумя мраморными лестницами, поднимавшимися по спирали из холла на второй этаж. Ее окружала стайка женщин определенного возраста, живо обсуждавших гостей и их наряды. Кольца и браслеты на их пухлых руках сверкали драгоценными камнями, когда они показывали на вновь прибывших. Одна была одета Эвридикой, боа из крашеных лисьих хвостов символизировало змею, укусившую героиню мифа. Другая нарядилась Саломеей и держала маску Иоанна Крестителя, в венецианском стиле, на золоченой рукоятке. Остальные женщины, облаченные в столь же мрачные костюмы, изображали исторических личностей или персонажей романов Хораса Уолпола и Мэтью Грегори Льюиса[93]. Собравшиеся на верхней площадке были крайне возбуждены. Красный бал только начинался, но уже было ясно, что ему суждено стать самым ярким развлечением сезона. Миссис Кэбот-Флинт внутренне ликовала. Как раз в эту минуту сама Эванджелина Райнлендер восторженно сжимала ее ладонь обеими руками в белых перчатках и пела дифирамбы – Эванджелина, которая даже не соизволила узнать миссис Кэбот-Флинт год назад в Брансуике. Все затихли, когда в холл вошла Кэролайн Астор, властительница нью-йоркского общества, под руку с мужем. Она была с головы до пят облачена в белый атлас, расшитый рубинами, которые образовывали изящный узор. Миссис Астор тоже держала перед собой белую венецианскую маску, однако ее легко было узнать по особенной прическе, повторить которую не решилась бы ни одна из дам. В зале стало еще тише, когда гости увидели, что маска изображает двуликого Януса с опущенными уголками рта – универсальный символ трагедии. Миссис Астор остановилась посреди холла, подняла голову вместе с маской и оглядела зал сквозь прорези для глаз. Все замерли, когда она опустила руку и присела в реверансе перед миссис Кэбот-Флинт. Затем, легким движением перевернув маску, она показала другое, веселое лицо Януса. По толпе пробежал вздох восхищения, сменившийся россыпью аплодисментов. Снова зашумел разговор, а оркестр в смежном зале грянул очередной венгерский вальс. Карлотта Кэбот-Флинт стояла не шевелясь и наконец осознала смысл случившегося. Кэролайн Астор, явившаяся на бал в наряде Женщины в белом из знаменитого романа Уилки Коллинза, остановилась, чтобы прилюдно поприветствовать хозяйку дома, одарив миссис Кэбот-Флинт высшим признанием, какое можно было получить на сверкающем небосводе Нью-Йорка «позолоченного века»[94]. Мысли снова вернулись к возбужденному гулу вокруг нее, и она подумала о герцогине. Приходилось признать, что успех вечера во многом определила помощь этой молодой женщины. Она пообещала доставить декорации для бала, и утром рабочие в одежде с гербом герцогини Иглабронз привезли заботливо отобранные украшения: несколько жаровен, огромные часы и главную достопримечательность – две мощные, мускулистые ноги якобы утраченной античной статуи, сделанные из папье-маше, но поразительно похожие на настоящие. Возглавляла процессию с удивительными предметами служанка герцогини по имени Фелин, говорившая с французским акцентом. Миссис Кэбот-Флинт была настолько удивлена бесцеремонным вторжением рабочих, что поначалу не могла ничего возразить, а потом ее минутное раздражение растаяло – просторный бальный зал приобрел окончательный вид. За шесть часов он превратился в экзотический дворец, оформленный в алых и багровых тонах. Заодно Фелин изменила музыкальную программу. Гендель, Бетховен и Бах были отвергнуты в пользу грохочущего Листа и других композиторов, о которых миссис Кэбот-Флинт никогда не слышала: Форе, Сен-Санса, Дворжака. Герцогиня предложила довольно остроумную идею: хоть это и костюмированный бал, каждого гостя нужно попросить надеть на левое плечо fourragère[95] – плетеный шнур, какие обычно носят военные, заранее оговоренного цвета. Таким образом, герцогиня и миссис Кэбот-Флинт будут осведомлены, кто есть кто, но остальные гости друг друга опознать не смогут. Она пообещала, что в конце вечера объяснит, зачем были нужны цветные шнуры, и этот хитроумный beau geste[96] станут воспроизводить на прочих вечерах до самого завершения сезона. Позже герцогиня убедила миссис Кэбот-Флинт нанять танцоров из Ла Скала, которые в это время оказались в городе и готовились к праздничным выступлениям: среди них была и прима-балерина Алессандра Леньяни. Когда они будут танцевать pas de deux[97] среди гостей в причудливых костюмах, их тонкие, как паутина, одежды и упругие, мускулистые тела придадут fête[98] толику чувственного трепета. Оглядывая с огромным удовлетворением устроенное ею действо, миссис Кэбот-Флинт заметила среди смеющихся и танцующих гостей в костюмах и масках саму герцогиню в наряде отравительницы Лукреции Борджиа. Она стояла возле входа в бальный зал и беседовала с молодой женщиной. Приглядевшись, миссис Кэбот-Флинт узнала Эдит Джонс, начавшую выезжать в свет год назад. Девочка происходила из старинной семьи патрунов[99] и была племянницей миссис Астор. Какая жалость, что у нее такая невзрачная внешность. Впрочем, при ее воспитании и положении она, несомненно, составит удачную партию, и не будучи красавицей. Вот только, ради всего святого, почему герцогиня чуть ли не прячется у входа, вместо того чтобы фланировать по залу… И о чем она говорит с девочкой? Констанс стояла в укромном уголке, откуда хорошо видела входящих, оставаясь для них незаметной. Она невольно любовалась тем эпатажным зрелищем, что было создано с ее помощью и при поддержке сметливой Фелин. При других обстоятельствах она просто наслаждалась бы гротескной кавалькадой богатства и дурновкусия, проходившей перед ее глазами. Но у Констанс были важные причины для того, чтобы находиться именно здесь и сохранять настороженность. Держа в руке бокал с шампанским, она оглядывала толпу, и вдруг ее внимание привлек мужчина в костюме арлекина, с блестками и непременным колпаком на голове, но без цветного шнура, по которому его можно было бы узнать. Констанс не заметила, как он вошел. Мужчина оживленно беседовал с дородным джентльменом в наряде средневекового палача. Оба направлялись в соседний зал – там они скрылись бы из вида. По спине Констанс пробежал холодок: что-то в этом человека – рост, сложение или походка – напомнили ей того, за кем она охотилась. Мог ли Енох Ленг незаметно прокрасться в зал? Нет, такое невозможно. Правда, не все гости выполнили пожелание прийти с цветными шнурками. Присмотревшись, Констанс поняла, что этот мужчина выше Ленга, и снова сосредоточила внимание на входе. Ее раздумья прервал чей-то высокий голос, и она обернулась. К ней приближалась девушка лет восемнадцати с обычной прической молодой леди, только что представленной высшему обществу. Она была в robe de gaulle[100], точно такой же, как на портрете Марии-Антуанетты, написанном Виже-Лебрен в 1783 году. Девушка только добавила одну зловещую деталь – повязала на шею белую шелковую ленту, запятнанную красным. – Мы с вами, словно мистер Гексли[101], – насмешливо сказала она, рассеянно проводя рукой по ленте на шее, – наблюдаем за дикарским ритуалом и надеемся, что нас не сварят в котле. Констанс испугалась, поняв, что ее настороженность слишком бросается в глаза, но само замечание ее скорее удивило. – На вашем месте я бы поостереглась развязывать ленту. Девушка рассмеялась и протянула изящную руку в лайковой перчатке. – Меня зовут Эдит. Эдит Джонс. Констанс пожала ее руку с шутливой серьезностью. – А я герцогиня Иглабронз. – О, та самая знаменитая герцогиня! Это правда? Я спрашиваю про титул. Констанс смутила скептическая нотка в голосе девушки. Она перевела взгляд на вход в зал, где появилась новая группа гостей. – Так произносят мой титул на американский манер. На самом деле он звучит как герцогиня Иновроцлавская. Брови девушки выразительно подскочили вверх, а пронзительные карие глаза заинтересованно округлились. – Весь город гудит от вашего появления. Очень приятно познакомиться с вами. – Мне тоже. – Прошу прощения… я, конечно же, должна была называть вас «ваша светлость». – Это Америка. Здесь можно обойтись без подобных формальностей. Эдит удовлетворенно рассмеялась: – Мы довольно примитивные существа. Позвольте принести вам извинения от имени всех нас. – Не стоит. Вообще-то, я испытала большое облегчение, когда сошла с парохода. Мне говорили, что люди здесь все еще ходят в набедренных повязках. – Это было в прошлом сезоне. Скажите, а кого это вы ждали с таким живым интересом? Констанс вновь ощутила тревогу, смешанную с раздражением: девица оказалась любопытной и чересчур проницательной. – Я не жду никого в отдельности. Просто наслаждаюсь зрелищем, как ваш мистер Гексли. – Понятно. С моей стороны не будет непростительной дерзостью спросить, из какой именно европейской страны вы приехали? – Из Трансильвании. Но мои предки жили в Галиции. Я из рода Пястов. – Трансильвания – родина вампиризма. Вы читали эту книгу?[102] – Да, читала. – До чего пугающе готично! Я бы хотела когда-нибудь там побывать. Один мой друг родом из Трансильвании. Я познакомилась с ним, когда лечилась в Шварцвальде. Он говорит по-румынски. Это ведь и ваш родной язык? Разговор принимал опасный оборот. Констанс говорила на шести языках, но румынским не владела. Она улыбнулась и поспешила сменить тему: – В Шварцвальде? Значит, вы бывали в Европе? – О да! Мои родители возили меня повсюду. Франция, Италия, Германия, Испания. Мы ведь ужасно культурные люди. – Эдит пренебрежительно щелкнула пальцами, словно отгоняя муху. – Все это кажется мне нелепым. А вам? Я поняла это по вашему лицу, еще когда подходила. Констанс испытывала одновременно и недовольство, и восхищение. Похоже, эта неопытная девушка с прыщавым лицом видела ее насквозь. Она натянуто рассмеялась. – Неужели мои чувства так заметны? – Думаю, вы считаете меня слишком дерзкой. – Вы еще увидите, как это качество пригодится вам в жизни. – Спасибо за эти слова. Я никого никогда не хотела обидеть, но это случается снова и снова. В прошлом году я испортила себе выход в свет. Моя матушка пять месяцев подряд напоминала мне, какое дурное впечатление я произвела на всех. Ньюпорт настолько полон amour propre[103], что молочников заставляют подковывать своих лошадей резиной! Она запретила мне читать романы – пока я не выйду замуж. – У вас есть поклонники? – Есть, но они такие глупые… Да и весь Нью-Йорк тоже. «Славу он в царстве Глупости снискал по праву»[104]. Услышав цитату из Драйдена, Констанс внезапно представила, какое будущее ждет эту девушку: терпеть банальные разговоры недалеких мужчин, которых привлекают только ее деньги, а потом вступить в тоскливый, удушающий брак без любви. Она погибнет, если только у нее не появится какой-нибудь всепоглощающий интерес или развлечение. – Никаких романов, пока не выйдете замуж? Эдит покраснела: – А вы как считаете? – Je pense que c’est stupide![105] – ответила Констанс с внезапным ожесточением. – Я читала романы с девяти лет. – Она понизила голос: – Стащите тайком книгу из домашней библиотеки и читайте под одеялом или в кладовке. Прячьте ее под матрасом. А если найдут, соврите что-нибудь, а потом стащите другую. Вот что я вам советую, мисс Джонс. Читайте и читайте, не останавливаясь, и это спасет вас. Эдит снова рассмеялась со смешанным чувством удивления и облегчения. Констанс уже собиралась составить ей компанию, как вдруг краем глаза заметила мужчину, задержавшегося возле входа в особняк. Сердце ее буквально остановилось на короткое, но ужасное мгновение. – Мне нужно идти, – сказала она. Лицо девушки вытянулось. – Мы только успели познакомиться! Но Констанс уже ускользнула. Оставшаяся в одиночестве у входа в бальный зал девушка растерянно и обиженно смотрела ей вслед. 47