58 24 декабря 1880 года, понедельник Наступил канун Рождества, и тротуары Пятой авеню наполнились толпами покупателей, глазевших на витрины магазинов, выбиравших подарки и заказывавших рождественских гусей, имбирные пудинги и цукаты для завтрашнего праздника. Чуть дальше к северу, где лавки и магазины уступали место изящным домам богачей, у восточной стороны авеню, сразу за Сорок восьмой улицей, у обочины остановился черный экипаж. Кучер спустился с сиденья, сбросил пальто, несмотря на холод, засучил рукава и взялся за починку шасси. Сидевший внутри доктор Енох Ленг достал из саквояжа превосходно отполированную подзорную трубу из латуни, изготовленную в Лондоне фирмой Доллонда. Выдвинув окуляр, он взял трубу за основной цилиндр и направил прибор на другую сторону улицы, принявшись разглядывать сквозь дымчатое стекло экипажа частный дом с прекрасным мраморным фасадом, от которого исходило холодное розовато-белое сияние. Ленг постепенно раздвигал вспомогательный цилиндр, стараясь не крутить его, пока в фокусе не оказалась увеличенная часть стены особняка. Затем он медленно, очень медленно обвел взглядом фасад, отмечая архитектурные особенности, окна, декоративную резьбу по камню и обращая особое внимание на способы попасть в дом. Особняк стоял на углу, кровельные работы приостановили по случаю Рождества. Ленг уже собирался опустить трубу, когда позади дома послышался какой-то шум. Минуты две спустя на выездной дорожке, что вела к Сорок восьмой улице, показался запряженный парой прекрасных першеронов экипаж герцогини с гербами на дверцах. Он свернул на авеню и покатил на север. Отпрянув от стекла, доктор Ленг заново отрегулировал объектив и успел разглядеть в проезжавшей мимо карете герцогиню Иглабронз. Значит, она выехала из дома. В обычных обстоятельствах Ленг последовал бы за ней. Однако ее неожиданный отъезд давал ему другую и, вероятно, более выгодную возможность. Ленг поднял трубу, в последний раз осмотрел особняк и заметил промелькнувшего в лестничном окне мальчика с книгой под мышкой. Он опустил прибор, закрыл объектив крышкой, убрал в основной цилиндр сначала объектив, а затем удлинитель и положил трубу в кожаный футляр. Слегка постучав в дверь, он дал сигнал кучеру заканчивать с «починкой». Как только кучер занял свое место, Ленг велел ему объехать квартал и остановиться на Сорок восьмой улице, в пятидесяти ярдах от перекрестка с Пятой авеню. Когда экипаж тронулся, Ленг открыл потайной шкафчик, скрытый в переднем сиденье, и выбрал подходящую одежду. Внутри в крышку шкафчика было вделано зеркало; кроме того, в ней хранились грим и визитные карточки. Ленг долго перебирал их, пока не нашел нужную. Когда черный экипаж встал у обочины на Сорок восьмой улице, из него вышел человек, мало чем напоминавший блестящего хирурга Еноха Ленга. Многие мужчины тогда все еще предпочитали ходить с тростью, но та, которую сжимал в руке Ленг, была не просто модной вещицей – он заметно прихрамывал. На нем теперь был другой деловой сюртук, более скромный, но тоже хорошего покроя: такой вполне мог бы носить банковский служащий. Однако сильнее всего преобразилось лицо: бакенбарды, голубовато-дымчатое пенсне, через которое было плохо видно, желтушный цвет кожи. Голову в буквальном смысле слова венчал цилиндр из дорогого лоснящегося бобрового фетра, привлекавший к себе больше внимания, чем доставалось хозяину. Но еще больше изменились манеры Ленга, гримасы и прочие мелкие особенности, определяющие личность, настолько тонкие, что они опознаются лишь на подсознательном уровне. Он медленно, но с достоинством повернул на Пятую авеню и направился к очаровательному мраморному особняку. Остановившись, он снова отметил, что кровельные работы не закончены, затем поднялся на крыльцо и решительно постучал в дверь. Ему открыла женщина в фартуке горничной. – Могу я чем-нибудь помочь вам, сэр? – спросила она. Он прикоснулся к шляпе с той малой долей почтительности, что требуется при встрече с представителями низшего класса. – Да, благодарю вас, – сказал он с акцентом, более привычным в штате Миссури или Кентукки, чем в Нью-Йорке. – Позвольте узнать, у себя ли владелица этого дома? Я был бы весьма признателен за возможность поговорить с ней. Он осторожно шагнул через порог, чтобы укрыться от дурной погоды, и наклонил голову, обращаясь к женщине, которая была ниже его ростом. Однако глаза его рыскали повсюду, он заглядывал в каждый уголок, изучал все пространство перед собой, осматривая каждую доступную взгляду архитектурную деталь и фиксируя ее с точностью фотографической камеры. Ленг и служанка стояли в прихожей с двумя дверями, причем внутренняя была чуть приоткрыта, благодаря чему доктор установил, что дом невелик, но хорошо обустроен и надежно защищен. Он навалился всем телом на трость, отвернулся и зашелся хриплым, мучительным кашлем. Горничная была прекрасно вышколена. – К сожалению, герцогини нет дома, – сказала она, стоя прямо перед ним и не желая сдавать позиции. – Если вы соблаговолите оставить визитку… Тут в разговор вмешалась другая женщина, появившаяся из полумрака дальней галереи. Увидев ее приближение, горничная замолчала и отступила на шаг, чем не преминул воспользоваться Ленг, закрыв за собой входную дверь и сделав еще один осторожный шаг вперед. Он отметил, что подошедшая женщина разительно отличалась от горничной: молодая, с прямой осанкой, она обладала неброской красотой. Посмотрев прямо в глаза Ленгу, она сказала вежливо, но без излишней почтительности или робости: – Как вы уже слышали, госпожи нет дома. Я помощница ее светлости. Могу я поинтересоваться, какова цель вашего визита? Французский акцент придавал ее речи особую изысканность. Она закрыла внутреннюю дверь, через которую вошла, и все трое оказались в прихожей. Ленг понял, что пройти дальше не получится. Придется говорить о деле прямо здесь. – Простите, что побеспокоил вас накануне Рождества, – сказал он и снова кашлянул. – Позвольте представиться: Уилберфорс Хейл, доктор права. Пришел к вам по поручению клиента, живущего неподалеку. Он достал визитку, на мгновение задержал в руке и положил на серебряный поднос, лежавший на маленьком столике специально для этой цели. Помощница герцогини признательно кивнула, но не потрудилась назвать свое имя. Эта бестактность ничуть не обеспокоила Ленга. Он и так знал, что женщину зовут Фелин, поскольку уже выяснил многое касательно особняка и его обитателей. – Поскольку герцогини нет дома, я постараюсь изложить свое дело по возможности кратко, – продолжил он. – Мой клиент – человек состоятельный и добропорядочный. Он понимает… как бы это сказать… что дом необходимо приспособить для проживания. Поэтому он до сих пор не жаловался на непрерывный шум, доносящийся с раннего утра до позднего вечера и связанный с приведением в порядок вашего жилища. Однако же мой клиент, помимо прочего, религиозен, он, так сказать, из числа тех, кто уважает устоявшиеся традиции. И он отметил, что работы проводятся по субботам, точно так же, как и в другие дни, включая рождественские недели. Празднование Рождества всегда было для него главной семейной традицией. Многие родственники и друзья соберутся в его доме, чтобы повеселиться и поразмышлять об истинном смысле этого праздника. Учитывая все это, а также ввиду того, что его терпение простирается так далеко, мой клиент передает через меня просьбу о прекращении всех работ с этого момента и до первого дня нового года. Кроме того, он просит в дальнейшем останавливать работы в семь вечера и не возобновлять до семи утра. Доктор закончил и строго посмотрел на женщину. Та ничего не ответила, и в наступившей тишине Ленг расслышал мальчишеский смех, а затем другой голос – слабый и намного более высокий, но, несомненно, принадлежавший маленькой девочке. Больше Ленгу не нужно было знать ничего относительно обитателей дома. Женщина по-прежнему молчала, и он добавил: – Если позволите говорить прямо, мой клиент надеялся, что в этом визите не будет необходимости. А если позволите сказать чуть больше, он ожидает, что его требования сочтут справедливыми и разумными в нынешних обстоятельствах и что ваша нанимательница удовлетворит их… В таком случае ей не придется больше слышать обо мне, и этот визит поспособствует радушному приему ее светлости в нашем блестящем обществе. Он проявил твердость, не утратив при этом вежливости, но снова закашлялся. Наконец женщина ответила: – Благодарю вас за визит, мистер Хейл. Я прослежу, чтобы ее светлость получила и вашу визитку, и ваше сообщение. – Не могу просить ни о чем большем. На этом позвольте пожелать и вам, и другим обитателям этого прекрасного дома всего наилучшего. Ленг поклонился и приподнял цилиндр, затем повернулся и вышел. Спускаясь по ступенькам крыльца, он услышал хлопок плотно закрываемой двери. По пути к экипажу он нимало не беспокоился о том, что герцогиня захочет что-нибудь разузнать о нем. Ленг не назвал имени клиента: это мог быть любой из полудюжины соседей. Кроме того, он зашел так далеко, что даже нанял настоящего адвоката, Уилберфорса Хейла, ради единственного визита под чужим именем. Если герцогиня обратится прямо к Хейлу, что крайне маловероятно, адвокат, возможно, удивится, что клиент предпринял такой шаг от его имени, но воспользуется своим правом уклониться от дальнейших вопросов. Пока карета ехала по Пятой авеню, Ленг тщательно перебирал в памяти мельчайшие подробности, все, что удалось выяснить об особняке и его обитателях. Как он и ожидал, в доме проживала не только герцогиня, но еще и пропавший мальчик Джо Грин, а также его младшая сестра Констанс. «Если бы здесь жила еще и Мэри Грин, – размышлял он, – вся семья была бы в сборе». 59 10 июня, суббота Колдмун подошел к той же кабинке в «Костях», куда Винни д’Агоста зазвал его в день первой встречи. Лейтенант уже сидел там, спиной к входной двери – знак уважения к Колдмуну как к коллеге по силам охраны порядка. На истертом деревянном столе стоял запотевший графин «Харпа» и два пустых стакана. – Опять на том же месте? Колдмун забрался в кабинку, искренне надеясь на то, что брюки не прилипнут к сиденью. Кивнув на прибитые к стене кости, он рассмеялся. – Тебе что, не хватает этого дерьма на работе? – Это освященная временем традиция, – ответил д’Агоста. – И мне показалось, что так будет проще – ты уже знаешь, где это. Д’Агоста разлил пиво, а Колдмун присмотрелся к его осунувшемуся лицу. – Господи, ты выглядишь как после десяти миль по плохой дороге. – Это еще ничего, потому что я чувствую себя так, будто проделал пятьдесят. – Давай поговорим об этом. Д’Агоста покачал головой: – Просто немного личного дерьма. Лучше расскажи о том, как ты собираешься пришпилить этого мерзавца Армендариса. Если федералы набирают в рот воды, значит они добились успеха. Колдмун невольно усмехнулся – так обычно и бывает. – Ты прав. Я уже говорил, что Эквадор не хочет выдавать своих… Даже если гражданство куплено за деньги. Поэтому я решил помахать у него перед носом тем, перед чем он не сможет устоять. – И чем же ты помахал? Презервативом Сидящего Быка? Колдмун укоризненно покосился на него: – Ты ведь знаешь, что этот парень собирает только самое лучшее. Нужно было подразнить его настолько ценным, уникальным артефактом, чтобы он стал как пронзенная острогой рыба и нам осталось бы только вытащить его. Колдмун вытащил из кармана куртки ламинированную цветную фотографию и положил на стол. На ней была выдубленная бизонья шкура, положенная кожей кверху. Кожу украшала спираль из более чем сотни рисунков и пиктограмм, шедших от центра к краям. – Что это? – Это называется «счет зим». До того как вы, белые дьяволы, уничтожили большую часть нашей культуры, лакота записывали таким способом свою историю. Мы рисовали ее на бычьих шкурах вроде этой. Каждый рисунок изображает самое важное событие года – по одному на год. Шкура принадлежала мудрому знахарю, который заодно исполнял обязанности историка племени, и эти картинки помогали ему вспоминать события. Он должен был хранить историю племени и рассказывать ее фрагменты любому, кто попросит. Эти шкуры назывались «счетом зим», потому что у нас год продолжался от первого снега до первого снега. – Впечатляюще. – Точно. Колдмун указал на первый рисунок в центре бизоньей шкуры: яркая красно-желтая полоса, от которой разлетались искры. – Вероятно, этот рисунок изображает большой огненный шар в небе – метеорит. А последний рисунок, лошади, которые столпились над лежащими на земле людьми в синей одежде, – это запись о битве у Жирной Травы, она же Литтл-Бигхорн[130]. Битва произошла в тысяча восемьсот семьдесят шестом году. Если вести обратный отсчет от этой известной нам даты, получается, что первый рисунок сделан в тысяча семьсот семьдесят пятом году, еще до того, как лакота узнали о существовании wasichu[131]. Невероятно, правда? Сто один год истории лакота. Счет прекратился потому, что в тысяча восемьсот семьдесят шестом году хозяин шкуры был убит – заколот солдатским штыком.