Почему я заранее не почитала в Сети какие-нибудь отзывы на эту мастерскую? Может быть, здесь портят шубы, стирают их с какими-нибудь долбаными химикалиями? Может быть, они крадут шубы и перепродают их с фальшивыми ярлыками или еще что-нибудь? Я ничего не знаю про меха. Словно прочитав мои мысли, хозяин магазина спросил: – Что? Вы мне не верите? Вы думаете, я так долго продержался в своем бизнесе потому, что плохо делаю свою работу? – У меня нет таких денег, – сказала я, хотя на самом деле у меня были те двадцатки, которые я стащила со стола у того мужчины. – Чек, денежный перевод, кредитная карта – с чипом или считыванием, – интернет-деньги, я принимаю все. – А как насчет натурального обмена? – спросила я, взмахнув ресницами – просто чтобы посмотреть, что он скажет. – Я не проститутка, – отрезал он. – Ладно, забудьте. – Забудьте о чем? Обо всем разговоре? – Я передумала. – Это угроза вашему здоровью! – крикнул он мне вслед. Как только я ступила за порог, под свет солнца, ярко-красная жидкость сверкнула вокруг меня, окутав влажным теплом. Была ли это кровь? Кровь повсюду? Текла ли она из моих жил или падала на меня? Было ли это спонтанное обширное кровотечение, как во второй день моих месячных, которые я называла «гражданской войной», когда мое тело боролось само с собой? Неужели в меня выстрелили, пырнули или резанули ножом? Я умирала? Я отшатнулась назад, и меня охватила восторженная дрожь, как будто я была на подъеме «американских горок» и взбиралась вверх, вверх, вверх перед тем, как рухнуть в небо. Я была уверена, что умираю, и мой мозг делал все возможное, чтобы насладиться этим моментом, запечатлеть запахи, виды и ощущения – я неожиданно осознала, что буду скучать по ним. По бодрящей горечи кофе и по тому, как тонкая красная восковая корочка слезает с кругов сыра, и по ветру – по любому ветру, даже если он несет в мою глухомань запах мусора из какого-то заброшенного уголка Квинса, как это часто бывало. Я почти никогда даже не задумывалась обо всем этом. Может быть, это именно то, чего я хотела, – некоего драматического, внезапного, яркого финала. – С тобой вечно что-то происходит, – сказал мне однажды Эмиль после того, как я провела ночь в туалете круглосуточного кафе, потому что оказалось, что моя соседка дружит с шайкой хулиганов. – Ты всегда попадаешь в какие-то странные перипетии. И он был во многом прав. Иногда я чувствую себя словно наркоманка, которая гонится за каким-то небывалым приходом. Или как солдат, о котором я читала: он сказал, что когда чуть не умер, то почувствовал себя особенно живым, словно мысль о потере всего и даже жизни заставила мир казаться более прекрасным. Как обычная, непримечательная жизнь может быть интересной после того, как ты испытал подобный адреналиновый всплеск? Как может повседневная жизнь конкурировать с этим восторгом? Я обрела равновесие и почувствовала, как с моего лица капает жидкость; опустив голову, увидела, что мех моей шубы пропитан чем-то ярко-красным. Алые капли катились по моим рукам. Рукопашная схватка? Кто выиграл? И с кем я вообще дралась? Я не чувствовала боли. – Что за черт! – воскликнул владелец мастерской, выбегая наружу. – Оно не настоящее! Оно не настоящее! – вскричал чей-то голос, и я увидела того протестующего чудака – он сжался возле витрины магазина; рядом с ним валялось ведро на пять галлонов, с его края капала красная жидкость. Я вытерла глаза тыльной стороной кисти и слизала жидкость, капнувшую мне на губы. У нее был не металлический вкус – скорее, крахмальный. Это не была настоящая кровь. Я не была ранена. – Я всегда говорил, что такого не бывает, – сказал владелец мастерской. – Это случилось только один раз, с Джоан Риверс. Протестующий трясся. Он зажал себе рот рукой, потом убрал ее, оставив у себя на лице красный отпечаток ладони. – Я почищу эту шубу бесплатно! Я сделаю это во имя гуманизма! – вскричал хозяин мастерской. Мне хотелось стукнуть этого типа – не протестующего, а владельца магазина. Я плотно закуталась в шубу. Она была тяжелой и мокрой. Красная жидкость лужицей собиралась у моих ног. Я видела в ней свое отражение – темное, искаженное, плывущее. На некий дикий манер оно было прекрасно. Кролик или волк, я не могла понять, кто именно. И тот, и другой, как мне кажется. Вероятно, понемногу от того и другого. Кабинет Уилл – гладкая кожа, идеально симметричные черты лица – раздевается перед зеркалом сразу по приходе домой. Яркие полосы света врываются в сумрак кабинета, проникая по краям неплотно задернутых штор, но в них не попадает ни единой пылинки, плавающей в воздухе – настолько тщательно делает свою работу уборщица. В комнате слабо пахнет лимоном и сосной. Он бросает белую рубашку на блестящий деревянный пол, стягивает через голову белую майку, открывая – перед самим собой – свой отлично развитый, равномерно загорелый живот с кубиками пресса. В качестве модели был взят «Давид» Микеланджело. Едва намеченная полоска волос ниже пупка – современное дополнение. Кубики нужны просто для эстетики; он не может по-настоящему шевелить ими. Он не знает, зачем потратил лишние деньги на деталь, которую никто не увидит. Единственный способ как-то оправдать вложение денег – это наслаждаться зрелищем самому. И он наслаждается. Рассматривает свой пресс с разных углов в ростовом зеркале, прикрепленном с обратной стороны дверцы гардероба. Становится передом и притворяется, будто напрягает мышцы живота. Становится боком, отводит руки назад и снова притворяется, будто упражняет мышцы живота. Поворачивается другим боком, принимает ту же самую стойку и снова делает вид, будто напрягает мышцы живота. Поскольку обе половины его тела симметричны, в обоих положениях он выглядит совершенно одинаково. Потом совершает ту же самую ошибку, которую делает каждую неделю: касается своего пресса. Он нажимает на живот пальцем – и получает лишь неудовлетворительное ощущение резины, трущейся о резину, как будто потыкал манекен резинкой для стирания карандаша. Чары рушатся. Он снова вспоминает о том, насколько его внутреннее не соответствует его внешнему. Вспоминает, какой невероятный зуд он испытывает. В начале группового занятия его кожа просто слегка чешется. К концу зуд становится настолько сильным, что Уилл мечтает лишь об увлажняющем креме – и это отвлекает от занятий. Он сопротивляется этому зуду во время рассматривания своего пресса, поскольку остальная часть ежедневного ритуала пугает его настолько, что на какое-то время оттягивание неизбежного становится сильнее потребности в облегчении. Теперь он должен пройти и ту ненавистную ему часть. Вытягивает из петель на поясе брюк ремень и бросает его на пол, к рубашке. За ремнем следуют бежевые брюки. Он отводит взгляд от зеркала, когда снимает трусы-боксеры. Они – просто формальность. Они не прикрывают ничего. Ему не нужно смотреть на гладкий холмик между ног, этот комок голой кожи, бесполый, как у куклы-Кена. Сейчас это кажется почти нелепым – то, что он настоял на кубиках пресса, но не озаботился одной финальной деталью, несмотря на заоблачную цену. Как ни странно, отсутствие половых органов – даже не самая унизительная часть. Самая унизительная часть начинается, когда он заводит руки назад и упирается ладонями в ягодицы. Потом начинает двигать ладони внутрь; его пальцы подбираются к расщелине, где кожа толстая и может выдержать растягивание. Если начать процесс выше, он рискует порвать материал. Нащупав складку, сует руки внутрь, пока шов не начинает расходиться. Облегчение нарастает, к нему примешивается боль. Тугая резина освобождает тело мужчины, и его мышцы – его настоящие мышцы – начинают расслабляться, принимая свою обычную аморфность. Но облегчение смешивается с неприятным ощущением, когда натирающий слой резины отлепляется от сухой кожи. Он похож на аквалангиста, вылезающего из гидрокостюма, или на змею, сбрасывающую кожу, хотя он далеко не настолько изящен. Проводит пальцами позади себя, и невидимый шов продолжает расходиться сам по себе, вверх по спине к затылку. Теперь настоящая спина мужчины полностью обнажена – старая и дряблая, – а тонкая резиновая кожа Уилла свободно свисает вокруг тела. Теперь он должен выбраться из этой тонкой компрессионной ткани. Он должен вылезти из себя – из не-себя. Настоящая кожа мужчины покрыта трещинами и шелушится от сухости. Живот висит. Волосы, упрятанные в тонкую сеточку, свалялись. Его лицо – ну, это его лицо. Несмотря на все вмешательства, оно выдает его возраст. И это уже необратимо – если только он не хочет начать все с нуля. Если только он не хочет полностью новое лицо. А он хочет. И сейчас это лицо есть у него на несколько часов каждую неделю. От него не ускользает ирония того, что каждую неделю ему, по сути, приходится вылезать из собственной задницы. Иногда мужчине внутри Уилла кажется, что Уилл – этот безжизненный костюм, который вмещает его каждый вечер пятницы – намеренно мучает и позорит его. Но сейчас Уилл стал бесформенным, бесхребетным, съеженным и уродливым, и иногда мужчина предпочитает видеть его таким. Костюм-Уилл вытягивает влагу из кожи мужчины. Костюм-Уилл нужно сбрызгивать каждые несколько часов в то время, когда мужчина не носит его. У Уилла есть потребности, и эти потребности заставляют мужчину чувствовать себя рабом. Уилл – часть его, Уилл вытесняет его, душит его. Уилл высасывает его досуха. То, что сводит мужчину с ума, позволяет Уиллу выглядеть живым, выглядеть настолько по-человечески, что никто даже не подозревает о тех странностях, которые кроются под его человечностью. Портные (или, точнее, сейчас они предпочитают называть себя «инженерами»), создавшие Уилла, – группа женщин, которые, по слухам, иногда добывают нужную им ткань из природных источников. Говорят, один раз они превратили красивую девушку в ослицу – по крайней мере, с виду. Мужчина забыл остальную часть этой истории. Он даже не может понять, по какой причине красавица может захотеть намеренно стать уродливой. Мужчина тщательно выворачивает Уилла внешней стороной наружу. Во время этой части процесса он чувствует себя странно – словно трезвеет после запоя. Внутренняя сторона костюма гладкая, без текстуры, словно пластиковый шар, и в некоторых местах тонкая, как пищевая пленка. Нужно действовать аккуратно – и мужчина заставляет себя быть аккуратным. Он берет в руки вялое лицо Уилла и выворачивает его нос, нажимает на лоб, чтобы тот снова стал выпуклым. Там, где должны быть зубы и глаза, зияют отверстия, и потому мужчина носит цветные контактные линзы. Последними он выворачивает руки костюма и вводит внутрь них собственные руки, чтобы вывернуть наружу пальцы – словно у небрежно снятой резиновой перчатки. Потом он помещает Уилла в застегивающийся на «молнию» одежный мешок – словно прячет тело в мешок для трупов. Неделя третья Эшли Эшли сверяется со своими часами: Руби опаздывает – опять. Эти часы также отсчитывают шаги. Эшли за сегодня сделала едва ли тысячу. От кровати до ванной, по квартире, в подземку, на занятие группы – и тысяча набралась в основном благодаря всем этим лестницам: в новом городе все скрыто в подземных логовах. Эшли тоже скрывается – в квартире, за солнечными очками, под шляпами. На этом еженедельном занятии на ней бейсболка с козырьком, надвинутая так низко, что лицо почти полностью спрятано, на виду остается только подбородок. Бейсболка хорошо сочетается с футболкой – безразмерной, с тонкими полосками и надписью «Янкиз»[16]; края подола завязаны узлом над высоким поясом джинсовых штанов капри. Похоже, опоздание Руби не раздражает больше никого, и это еще сильнее злит Эшли. Бернис явно все равно – она спит. Ее голова склонена вперед, и время от времени женщина всхрапывает одной ноздрей. На стуле, между ее ног, стоит полупустой стаканчик кофе. Гретель не спит, но с тем же успехом могла бы и спать: она не делает ничего, просто смотрит в окно на кирпичную стену и слушает что-то в наушниках – Эшли предполагает, что это какой-то подкаст. Она знает таких людей, как Гретель: притворяются, будто плывут по течению, в то время как на самом деле борются с ним. Так многим кажется, что обмякшее тело проще оттолкнуть прочь – но в действительности это труднее сделать. Эшли усвоила данный факт на этапе прохождения препятствий. Рэйна читает книгу на своей электронной читалке, положив ногу на ногу; ее шелковистая юбка миди веером расходится от бедер. Эшли отмечает шикарный покрой этой юбки и красивый цвет ткани – что-то среднее между золотистым и оранжевым. Этот цвет напоминает Эшли о тех вещах, по которым она скучает: осень в Пенсильвании, пиво янтарного цвета… Здесь, в Нью-Йорке, девушки пьют только светлое пиво – в нем меньше калорий. Ей кажется, что прошли годы с тех пор, когда она в последний раз была дома. Уилл слишком занят разглядыванием Рэйны, чтобы заметить опоздание Руби. Он подался вперед, сидя на стуле, и рассматривает женщину, словно неизвестного диковинного зверя в зоопарке. Рэйна поднимает взгляд от книги и улыбается ему. На долю секунды вид у Уилла становится виноватым, как будто его поймали на чем-то неприличном, но потом он улыбается в ответ. Это очаровательная улыбка с блеском глаз и зубов, и он адресует ее также и Эшли. Это вызывает у нее ощущение дежавю. Так некоторые люди улыбаются ей сейчас: улыбкой, похожей на воспоминание. – Как у вас сегодня дела? – спрашивает Рэйна, убирая читалку в сумку. – Просто замечательно! – отвечает Эшли. – Спасибо, хорошо, – отзывается Уилл, почесывая предплечье. – Вам не нужен смягчающий крем? – спрашивает Рэйна, без малейшего промедления выуживая из своей сумки металлический тюбик. Это и потрясает Эшли в Рэйне: материнский инстинкт, то, что у нее всегда под рукой необходимые предметы, которые она готова предложить другим. Она достает их умело, словно ассистент стоматолога: влажные салфетки, бутылка с водой, крем. Она знает, что нужно людям, едва ли не прежде, чем они сами это поймут. Мачеха Эшли тоже владела этим умением, но не так хорошо. – Крем, Эшли? – спрашивает Рэйна, и быть включенной в круг ее заботы так приятно, что Эшли отвечает «да». Она пытается втереть крем в свои потные ладони, когда появляется Руби, распахивая дверь и одновременно извиняясь, и Бернис резко пробуждается от сна. Эшли приходится высоко задрать голову, чтобы увидеть Руби из-под козырька своей бейсболки. Та по-прежнему одета в шубу. Шуба выглядит кошмарно: всклокоченная, пятнистая и розовая, как язык, в тон посеченным окрашенным концам волос самой Руби. Когда женщина проходит к столику с закусками, до Эшли доносится сильный запах шампуня. Должно быть, Руби постирала шубу самостоятельно. – Как мило с твоей стороны присоединиться к нам, – замечает Эшли, вытирая излишки крема о бедра. – У меня было собеседование. – И как оно прошло? – интересуется Уилл.