Она баюкала свою розу, словно младенца. Лепестки напоминали бархат, а стебель был густо-зеленым и длинным. Я почувствовала укол ревности. Пейтон, с ее орлиными глазами, заметила это и протянула: – Не волнуйся, Эшли Е-е-е, ты получила свою первая. Я рылась в памяти, пытаясь вспомнить подробности прошлого вечера. В основном мне вспоминалось ожидание, вино и всхлипы. Девушка в кружевном вечернем платье и тиаре прыгает в бассейн. Та же девушка, капая водой и держа в зубах белую розу, пытается тащить свой огромный чемодан вниз по дорожке, отворачиваясь от камер. Хана ведет меня, визуализирует вместе со мной, я тереблю лепестки розы, чтобы сосредоточить мысли – так же, как теребила край простыни в отеле. Хана задает мне вопросы: «Что ты думаешь о Брэндоне? Что ты почувствовала, когда Анжелу отправили домой? Что ты думаешь о Пейтон? Что ты думаешь об Эшли И? Что ты думаешь о том, что Эшли И и Брэндон уже провели двадцать минут наедине в павильоне?» Наконец по сценарию наступает моя очередь пройти в павильон. Ночного неба не видно из-за прожекторов, словно на съемочной площадке или во время похищения инопланетянами. Брэндон ведет пальцем вдоль края выреза моего платья. Смеется, как дельфин, высоко и игриво. Когда мы целуемся, он кладет ладонь мне на затылок. Губы у него мягкие, у них вкус арахисового масла и виски. Когда мы перестаем целоваться, он просто смотрит на меня. Никто раньше не целовал меня, чтобы потом остановиться и просто на меня смотреть. Обычно они были очень заняты тем, что пытались понять, как расстегнуть мой лифчик. – Ты, – сказал он и нажал пальцем на мой нос. Другая его рука по-прежнему лежала у меня на затылке. – Ты, ты, ты, – повторял он, нажимая. Потом съемочная бригада снова разлучила нас. …По словам Пейтон, этот особняк напоминал смесь отеля «Олив гарден» и магазина мебели «Поттери барн». Я сказала, что он похож на женское общежитие каменного века – никакой электроники, зато открытый доступ к бару. Нам было скучно. Мы осваивали плетение кос «рыбий хвост», пели без музыки, разрабатывали руки, используя вместо гантелей винные бутылки, играли в «не касайся пола». Я добралась до верха лестницы на двух диванных подушках и, стоя на них, крикнула вниз: – Долго мы еще будем этим заниматься? – Мы все закончили примерно час назад, – отозвалась от подножия лестницы Пейтон. – Откуда ты знаешь? – спросила я. – У тебя есть часы? – Боже, – сказала Пейтон. – Просто спускайся вниз. Ногами, если что. Спустя некоторое время, совсем короткое, особняк стал казаться нам слишком маленьким для особняка. Мы слонялись вдоль ограждений, сделанных из полицейской ленты, и гадали, что может находиться дальше, что будет, если мы проникнем на запретную территорию, хотя не смели даже попытаться. Повсюду были камеры: в углах, на полках, внутри ящиков. Операторы бродили повсюду, словно призраки. Мы отмеряли время порциями коктейля и отметками, сделанными на зеркале в ванной моей красной помадой – так мы отсчитывали дни. Мы достали все наши лаки для ногтей, покрасили ногти, пронаблюдали, как медленно затвердевает мягкий блеск. Потом счистили лак и начали все заново. Я расставила бутылочки по цвету на полу особняка, так, что их радужная шеренга протянулась от камина, которым мы не имели права пользоваться, до рояля, к которому мы не должны были притрагиваться. Я стала опрокидывать флакончики один за другим. При каждом ударе стеклянной бутылочки о твердую плитку Эшли И вздрагивала. Ей доставалось много времени с Брэндоном, хотя Хана сказала, что мне не о чем тревожиться. – Пожалуйста, не надо, – сказала Эшли И. Бряк! Я подождала, пока она вздрогнет, потом пнула следующий флакон. Бряк! – Тебе что, неприятно? – спросила я. Бряк! Флакон покатился, описывая дугу. – Праздные руки – игрушка дьявола, – заявила Эшли И, словно какая-нибудь чокнутая проповедница. Она ушла и оставила меня заниматься этим без нее. Спустя некоторое время в комнате остались только я, несколько операторов и примерно сто флакончиков с лаком для ногтей, раскатившиеся по полу. Я присела на корточки и стала изучать красные оттенки. У них были такие названия, как «Первый взгляд», «Разбитое сердце», «Двойной поцелуй». Я выбрала кроваво-красный цвет под названием «Истинная любовь». Втянув воздух носом, села на пол, накрасила ногти и стала ждать, пока они высохнут. Время шло – или не шло. Это действительно было очень странно. Как будто когда-то время было упаковкой сырных кубиков, а теперь эти кубики сплавились воедино. Я не знала – то ли лак на моих ногтях еще жидкий, то ли он давным-давно высох. Мне казалось, что я пойму, когда он затвердеет, но я больше не могла этого понять. Потрогала ноготь большого пальца указательным. Все еще не досох. – Сколько сейчас времени? – спросила я, но там не было никого, кому разрешено было бы назвать мне час и минуту. Такого вам, конечно же, не показывают по телевизору. По телевизору вы видите такие вещи, как групповое свидание, словно в комедии, – там Хана помогла мне придумать несколько смешных шуток про Эшли И, а Эшли И плакала за кулисами, она не смотрела на меня, только сказала: – Я не буду говорить в ответ ничего плохого, потому что я Хорошая Девочка. А Селони спросила: – Ты уверена, что ты не Несносная Девочка? А Пейтон такая: – Мы что, детишки в долбаном детском саду? Потом Бри повернулась ко мне и спросила: – А ты кем собираешься быть? И я заявила: – Избранницей. – И повернулась на каблуке со всей уверенностью, которую могла собрать – то есть с огромной уверенностью, учитывая все то, что Хана говорила насчет того, что Брэндон говорил, как сильно я ему нравлюсь. Эту же самую уверенность я продемонстрировала во время борьбы в грязи – Хана сказала, что это мой шанс показать Брэндону, что я готова бороться за него и победить Эшли И. – У тебя не так много времени на то, чтобы произвести впечатление, – сказала Хана. – Ты должна совершить что-то смелое. Видели бы вы меня – может быть, вы действительно меня видели! Я была смелой, словно львица; грязь покрывала меня с головы до ног, словно бронзовую статую, еще не вынутую из формы. Я оседлала Эшли И и держала ее за горло, широко раскрыв рот в победном кличе, а она дергала руками и пыталась хватать меня за грудь, пока Брэндон не объявил конец схватки, провозгласив меня победительницей. Это было как предзнаменование или типа того, и меня не волновали даже синяки на моих грудях, оставленные твердыми пальцами Эшли И. Это были почетные медали в войне за любовь. Но в основном мы просто ждали, надеялись и молились, чтобы пришел Джейк Джексон или Брэндон, чтобы хоть что-нибудь случилось. Однажды утром я попыталась создать самодельные солнечные часы. Я сидела за кухонным столом и рисовала часовые деления по окружности бумажной тарелки. Я собиралась воткнуть соломинку посередине нее. – Какое значение имеет время, если мы просто убиваем его? – спросила Пейтон, делая глоток коктейля. – Нам типа как не позволено иметь часы, – гнусаво сказала Бри. Она была одета в бикини с расцветкой «под варенку» и взбивала яичные белки. Пейтон резко повернулась к Бри: – Тут что, долбаный паноптикум? – Я никогда не понимаю, о чем ты вообще говоришь, – пожаловалась Бри, направляясь прочь со своим бледным яичным комком. Пейтон спрыгнула со стойки, на которой сидела, и присоединилась ко мне за столом. – Ты уже нашла полюс мира? – спросила она. – Что? Она запрокинула голову назад, допивая коктейль. – Ладно, я помогу. – В своей обычной жизни Пейтон была вожатой в скаутском лагере. Приложив руку ко рту, она прошептала: – Встретимся в ванной. Мы обсудили наш план, включив воду, так, чтобы микрофоны не могли поймать наши голоса. На следующий день я опустилась на коленях на дорожку, огибающую бассейн, около розовых кустов, которые ничем не пахли, и вытянула руку как можно дальше, чтобы воткнуть ту самую соломинку в идеально подстриженную лужайку и при этом не ступить на по-настоящему запретную территорию. Пейтон свистнула. Это означало, что она успешно подкараулила Хану, у которой были часы, и что сейчас полдень. Я повернула тарелку-циферблат так, чтобы тень указывала на 12. На тарелку я положила четыре камня, чтобы ее не унесло ветром. Было еще слишком рано смотреть на солнечные часы, когда Энтони – один из наших коучей – разбудил меня для индивидуального свидания. Но мне было плевать, насколько сейчас рано, потому что наконец настала моя очередь смотреть, как другие девушки следят за моими приготовлениями и их глаза ярко блестят в темноте. А потом были только я и Брэндон, и оператор, и пилот вертолета, и желтое солнце, словно желток разбитого яйца, проливалось на Адриатику. А потом небо сделалось бледным, с легким розовым оттенком, и я прижималась к теплому сильному телу Брэндона, и мы целовались, потому что для общения нам не нужны были слова, только губы, и это хорошо, потому что в вертолете все равно ничего не было слышно. После этого мы должны были прыгнуть с тарзанкой над рекой. Перед прыжком Брэндон поддел пальцем мой подбородок и сказал: – Детка, ты сможешь это сделать. Мне было так страшно, что я вся вибрировала, хотя еще и потому, что было холодно, а я была в бикини; у меня даже пальцы посинели. Когда нам связывали лодыжки, Брэндон поцеловал меня в лоб. – Ты должна быть уязвимой, ты знаешь это? Не прошло и минуты, как мы неожиданно полетели к воде вниз головами, крепко обнимая друг друга, а потом нас дернуло обратно вверх, и спустя некоторое время мы повисли неподвижно. Шея у меня болела, к горлу подкатывала тошнота. Мы висели вверх ногами над рекой, обхватив друг друга руками, кровь приливала к нашим головам, сердца яростно бились. Его член, прижатый к моему голому бедру, встал. Мы наконец-то были одни, не считая камер на наших шлемах, оператора на берегу, режиссера, свесившегося через перила моста над нами, и всех будущих зрителей. Было похоже, что Хана была права: если я чувствую бабочек, а его член так реагирует на меня, если другая Эшли может скоро сказать это, то я должна сказать ему эти слова, не тратя времени. Я должна была сказать ему, что я его люблю, – и я сказала это. Правда, очень гнусаво – но ведь мы висели вверх ногами… * * * – Ты действительно любила его? – спрашивает Уилл. – Ну и вопросики у тебя, – хмыкает Руби. Она лежит на полу, закинув руки за голову, и смотрит в потолок, словно любуется на звезды. – Они знали друг друга секунд пять. – Скорее, четыре часа, – поправляет Эшли. – Что уже на четыре часа больше, чем любовь с первого взгляда. – А я думала, это у меня отношения развивались быстро, – замечает Бернис. – Это скорее что-то типа стокгольмского синдрома, – возражает Руби. – Типа чего? – переспрашивает Эшли. – Типа того, как… – начинает Руби. – Кто-нибудь, объясните ей. – Это означает, что продюсеры шоу поймали тебя в ловушку, – говорит Рэйна. – Хотя они забрали у тебя все, они также и дали тебе все. Трудно ненавидеть людей, которые дают тебе хотя бы что-то немногое из того, что ты так отчаянно желаешь, пусть даже именно они забрали все это у тебя прежде. – Значит, ты считаешь продюсеров манипуляторами, – произносит Уилл, кивая.