Рэйна берет первый листок желтой бумаги. Он шелестит в ее дрожащих руках, словно осенний лист. Она кладет бумагу обратно на колени, прижимает его согнутыми пальцами, как будто листок издавал звуки сам по себе. Пытается снова, взяв всю стопку сжатыми горстями. – Все в порядке, Рэйна, – говорит Уилл. – Все в порядке. Просто начинай. Он подается вперед, стиснув ладони, хотя и так уже сидит на самом краю сиденья. * * * – Слушай, – сказал мой отец Джейку – да, тому самому Джейку, которого случайно встретил в баре и узнал, потому что видел его по телевизору, – тебе следовало бы нанять мою дочь. Она умеет все. Съемки? Редактирование? Она может делать все это. У нее волшебные руки. Она знает кинобизнес, она знает рынок, она умеет прясть, она может спрясть золото из долбаной соломы. Конечно же, это мой отец мог бы спрясть из соломы что угодно. Когда я была маленькой, он по вечерам нашептывал мне на ухо сказки; его дыхание было теплым и нежным. Прекрасная женщина с волосами длинными, как веревка, зверь с вечным голодом в желудке, другой зверь с голодом в чреслах… – Вдобавок она красавица, и молодая, но не слишком юная. В самую пору. Любой скажет тебе, что она самая прекрасная девушка во всем городе. Возможно, все мужчины в баре оглянулись и кивнули; возможно, никто не сказал ни слова. Возможно, на них произвело впечатление то, что мой отец вообще заговорил с этим человеком. Различие между ними было видно по одной только их коже: щеки у моего отца были шершавыми, винного цвета, крошечные ветвящиеся сосуды виднелись на них, словно неисправная проводка. Кожа у Джейка была разглаженной, почти размытой, как на ретушированном фото. Они были практически ровесниками, и ни у одного из них на безымянном пальце не было обручального кольца. Мой отец отказался от женского общества еще до смерти моей матери, но Джейк недавно развелся и, по слухам, был готов жениться снова. Быть может, мой отец достал из своего бумажника мою фотографию – ту, из рекламы, где я одета в пышное нежно-розовое платье и сверкающую диадему. – Могла бы быть твоей, – сказал мой отец… возможно, сказал мой отец. Конечно же меня там не было. Я спала в своей комнате и наполовину проснулась только тогда, когда отец вернулся домой; его твердая поступь эхом отдавалась во всем нашем крошечном домике. Потом под дверью появилась тонкая полоска света, и в комнату просочился пьяный шепот отца: – Эй, я нашел тебе настоящую работу в городе. Ты меня слышишь? Настоящую работу! …На следующее утро я обнаружила на кухонном столике, посреди грязной посуды, чистую белую коктейльную салфетку. «ДЖЕЙК РАБОТА В ГОРОДЕ», – было написано на ней, а ниже был выведен телефонный номер. Почерк моего отца был безупречным, и я подумала, какая невероятная сосредоточенность, должно быть, потребовалась от него, чтобы записать эти сведения и принести салфетку домой в таком хорошем состоянии – после того, как он пил весь вечер. Я сунула салфетку в задний карман и пошла на работу. Я работала в закусочной «Королева Сентервилля» – сначала, пока училась в старшей школе, на половину ставки, а после выпуска, бывшего почти два года назад, на полную смену. Я посещала вечерние занятия в общественном колледже – с каждым семестром все реже и реже. В финансовом отношении я едва держалась выше уровня бедности. Всякий раз, когда мне удавалось отложить немного денег, что-нибудь шло не так: ломался аккумулятор в машине, выходил из строя бойлер и все такое прочее. «Королева Сентервилля» была старомодным заведением, с панелями из темного дерева, оранжевыми виниловыми выгородками и подвесными светильниками с абажурами из витражного стекла; они висели над проходами, и по краю каждого абажура шел фестончатый мотив с примитивным изображением фруктов, отчего казалось, что лампы истекают гроздями стеклянного фиолетового винограда, неестественными силуэтами яблок и груш. Месяцы, проведенные мною на этой работе, были короткими, а дни – длинными. «Чайник, за которым наблюдают, никогда не закипает» – я часто ловила себя на этой мысли, как будто в конце смены должен был раздаться некий сигнал, словно свисток чайника или школьный звонок, провозглашая мои достижения и отпуская меня на свободу. Однако месяцы шли один за другим, такие похожие, что их трудно было разделить на дни. Я проходила через распашные двери кухни, неся на подносе водянистый омлет с беконом, пироги со шпинатом и свиные отбивные, море соуса маринара и расплавленной моцареллы, под которыми скрывались ломтики баклажана или кусочки курятины; разносила кофейники с мутноватым кофе и красные пластиковые стаканчики, в которых звякали кубики льда. Я улыбалась весь день, пока мои щеки не начинали болеть, а потом улыбалась дальше. Я улыбалась так, как будто улыбка была моей работой – и это действительно было так, из-за чаевых. Я извинялась за то, в чем не была виновата: за сернистый запах водопроводной воды и за внешний вид блюд, которые выглядели еще менее привлекательными, чем на небрежных фотографиях в меню. Рядом с кассой урчал холодильник-витрина, демонстрируя медленно вращающиеся ярусы пенопластовых пирожных и настоящих пирогов. «Все это ведет никуда, – часто думала я, – и даже не быстро». Нашими основными посетителями были старшие школьники и пожилые люди. Первые были ненамного младше меня. Некоторых я знала со школьных времен. Они делили счета между собой во всевозможных сочетаниях. В качестве чаевых оставляли монеты, рассыпая их по столу между смятых салфеток и мокрых упаковок от соломинок. Я собирала эти монеты, как птица, клюющая зерна. Помимо этого, была череда мужчин с грязными волосами и желтыми зубами, которые – когда не ходили в «Королеву» – сидели по всему городу на облупленных крылечках и сломанных раскладных стульях, пили пиво и курили сигареты. Чаще всего мой отец был должен кому-то из них денег, и иногда, когда я шла на работу, кто-нибудь из этих мужчин кричал мне: «Эй, иди сюда, красотка!», но я даже не оборачивалась. «Я знаю, кто ты! – угрожающе неслось мне вслед. – Ты дочка Миллера!» Я и без того знала, кто я такая. За обедом мы с этими мужчинами соблюдали молчаливый уговор. Я позволяла им подмигивать мне, лапать и поглаживать меня и притворялась, будто мне это нравится. Потом я получала то, чего хотела: хорошие чаевые. К концу своей смены я чувствовала себя грязной с головы до ног, жир и пот липли к одежде. То утро, когда я пришла в «Королеву» с салфеткой в кармане, было необычным. Я увидела вереницу почти одинаковых девушек, идущих по нашей убогой главной улице длиной в два квартала; они были одеты в джинсовые шорты с бахромчатым краем, такие короткие, что карманы высовывались из низа штанин. Эти девушки с виду были примерно моими ровесницами, с длинными ногами и загорелой кожей – однако отсутствие белых линий на загаре выдавало их. Вокруг них вилась съемочная бригада – операторы расхаживали туда-сюда, резко отпрыгивали, чтобы убраться с пути. Я что-то слышала о новом реалити-шоу «Избранница», в котором девушки будут бороться за руку и сердце какого-то холостяка из нашего городка, но даже не представляла, что студия захочет вести съемки прямо здесь. На нашей Мэйн-стрит было несколько захудалых магазинов, одна парикмахерская, одна пиццерия, два бара и грязная закусочная, где я работала. По контрасту с происходящим городок казался еще более противным и нелепым, словно фальшивый город из вестернов – как будто за грязными фасадами прятались только деревянные столбы, поддерживающие их. По указанию какой-то женщины все эти девушки остановились перед лавкой старьевщика «Джанк Джо» и стали трогать вещицы, выставленные снаружи, играя на камеру. Одна склонилась над старой электрической пишущей машинкой, перегнувшись в талии так, что ее зад уставился прямо в камеру. Плотные выпуклые ягодицы выглядывали из-под ее шорт. Другая – невероятно тонкая, с острыми лопатками, похожими на проклюнувшиеся крылья – закрыла глаза и устроила целое шоу, наугад выбирая предмет в корзине с товарами за доллар. Она покрутила ладонью над корзиной, так, что лопатка заходила у нее под кожей. Потом сунула руку внутрь и извлекла голую пластиковую куклу с розовой кожей, свалявшимися волосами и одним моргающим глазом. Второй глаз заклинило. Девушка, по-прежнему не открывая глаз, помахала куклой над головой – словно выигрышем в лотерею. Кукла подмигивала мне с другой стороны улицы, как будто разделяя со мной какой-то секрет. Когда девушка наконец открыла глаза, то, казалось, пришла в ужас, обнаружив, что именно она выбрала. Словно нашла настоящего ребенка, живущего в таких условиях, в таком городе, с такой ужасной прической. Меня заметила только кукла. Я стояла рядом с истертой пластиковой вывеской, где на желтовато-коричневом фоне было большими оранжевыми буквами выведено название закусочной, а над буквой «К» парила корона. Уголок вывески был пробит, так что были видны лампочки внутри и брошенное птичье гнездо на дне. Я была одета в форму официантки: бежевые бриджи, белую рубашку поло и оранжевый фартук. Мои волосы вились произвольно, ничуть не напоминая продуманную прическу. Мы были такими разными – я и эти девушки. «Королева» вся гудела слухами о съемочной бригаде, шоу, знаменитом ведущем – Джейке, который до этого был основным гвоздем цикла игровых шоу. Он был в нашем городке, но отказался остановиться в «Мотеле-6», а вместо этого ночевал в своем трейлере. До меня дошло, что номер на салфетке мог в действительности предполагать какую-нибудь работу в этом шоу. Когда в тот день я вернулась с работы под вечер, мой отец спал в старом буром шезлонге, подлокотники которого были исцарапаны нашим дряхлым котом. Серебристый бумбокс – притащенный отцом со свалки, хотя электронику там принимать не полагалось – был настроен на единственную станцию, которую мог принимать. Там играл ужасный кавер на и без того ужасную песню, которую я в тот день уже слышала минимум три раза. Я выключила бумбокс. – Я видел, ты забрала салфетку, – сказал отец, неожиданно пробудившись. – Где мой агентский процент? Не считая его глаз, сонно ворочавшихся в глазницах, он был совершенно неподвижен, словно бревно, выброшенное на берег. Лицо у него было отекшим – сплошная мозаика из красных прожилок и розовых пятен. – Я не хочу участвовать в этом шоу, – ответила я. – В каком шоу? – переспросил отец. – С чего ты решила, что я пытаюсь пристроить тебя в это шоу? Чтобы ты вышла замуж за какого-нибудь урода из этого задрипанного городишки? Тоже мне, цель! Ты можешь добиться этого и в своей поганой закусочной, если будешь немного милее. – Он сделал паузу ради драматического эффекта. – Он сказал, что им нужен редактор. – Кто – он? – Тот красавчик из телика. – Джейк Джексон? – уточнила я. Отец что, действительно говорил с Джейком Джексоном? – Я этого не умею. – Конечно умеешь, – возразил отец. – Разве вы не делали чего-то такого в колледже? – Редакторская работа. Это книги, не кино. У меня даже диплома нет. – Ну и ладно, кому какое дело? Ты думаешь, люди получают работу за талант? Я показал ему твою фотку. – Он похлопал себя по нагрудному карману, чтобы нащупать сигаретную пачку, как будто кто-то мог украсть ее, пока он спал. – Ты видела сегодня в городе этих девиц? Они, конечно, симпатяшки, но ты-то настоящая красотка и не выглядишь дурой. Будь у меня твое лицо, я уже был бы королем. – Комплименты моего отца всегда были дешевыми и глубоко зарытыми, словно мелкие монеты в песке. – В общем, я поспорил с ним на две тыщи, что ты именно так хороша, как я сказал. – Поспорил? – переспросила я. – И в чем хороша? В редактировании? – В редактировании, – подтвердил отец. – В чем угодно, чтобы зацепиться там. * * * Эшли сидит совершенно неподвижно, вытянув шею и выпучив глаза, словно вот-вот взорвется. – Джейк Джексон? – выпаливает она, не в силах больше сдерживаться. Рэйна мрачно кивает. – Ты работала в «Избраннице»? – Более или менее. Скорее, менее, я полагаю, – отвечает Рэйна. – Это было очень давно. Примерно двадцать лет назад. – Почему ты не упоминала об этом? – спрашивает Уилл. – Я хотела… я хотела быть собой, без всякого контекста. – Без багажа, – произносит Гретель. – Именно, – подтверждает Рэйна. – И все же… – говорит Бернис. – Знаешь, Бернис, – отзывается Рэйна, – ты как-то сказала то, о чем я непрестанно думаю. Ты сказала, что всю жизнь прожила в чьей-то тени – своей сестры, Эштона, тех мертвых женщин… Ты сказала, что всегда была точкой отсчета для кого-то другого. – И ты запомнила это? – удивляется Бернис. – Да, – говорит Рэйна. – Ты вложила в слова то, что я всегда чувствовала. Моя репутация никогда не относилась ко мне. Я всегда была второстепенным персонажем: красивой дочерью, безмозглой призовой женой, заботливой матерью. И что теперь? – спрашивает она, беря в руки свои заметки, чтобы продолжить рассказ. – Что теперь? * * * Работу – если это можно так назвать – я получила на трехмесячный испытательный срок, во время которого должна была проявить себя. У меня не было нужных навыков, и на самом деле я не хотела работать в реалити-шоу. Я даже не знала, собираются ли мне платить. Принять это предложение было глупо – все равно что прыгнуть с обрыва, чтобы поймать ветер. Но, как заметил мой отец, мне нечего было терять. Двухчасовую поездку до города я провела, прислонившись к окну автобуса и глядя, как солнце поднимается на багряное небо. Предыдущим вечером я мылась раз за разом, но все равно боялась, что запах закусочной впитался в мою кожу и что его сразу же учуют. К тому времени как я выползла из подземки, мой желудок завязался узлом. Я остановилась в холодной тени своего места назначения: высокого, сверкающего здания в стиле ар-деко. Я использовала лучший из своих навыков – улыбалась. Я улыбалась всем: охранникам в форме с наушниками, свернувшимися вокруг ушей, словно черви-симбионты, администраторше в вестибюле, чьи черные туфли на каблуках щелкали по мраморному полу, пока она провожала меня к лифту, помощнице по персоналу, которая приветствовала меня коротким кивком, стажерам – была ли я одной из них? – которые сердито смотрели на меня, когда я шла мимо, мужчине с головой, лысой, как кегельный шар – Дэйву, моему предполагаемому начальнику, – который проворчал что-то насчет наглых знаменитостей, берущих на работу девушек только на основании разговора в баре, а ему потом разгребать последствия… Дэйв провел для меня короткую экскурсию по офису, который был простым и почти пустым по сравнению с великолепной внешней отделкой здания и вестибюлем. Шоу было новым, и вокруг царило некое чувство непостоянства, как будто они не были уверены, сможет ли оно вообще «взлететь». У Джейка Джексона, популярного телеведущего, офис был где-то в другом месте. В темной комнате дюжина телеэкранов показывала кадры с участием всех тех девушек, которые я видела из «Королевы» по другую сторону улицы. Перед этими экранами сидели, склонившись над клавиатурами, мужчины и женщины примерно моего возраста и поспешно записывали то, что транслировалось в их огромных наушниках. Одна из женщин, хмурясь, подняла на нас взгляд; глаза у нее светились, как у поссума[30]. Я подумала, что мне, наверное, скажут присоединиться к ним, но вместо этого Дэйв провел меня по пустому коридору, потом еще по одному в крошечный кабинет без окон, расположенный далеко от всех остальных. Там не было почти ничего, кроме двух офисных кресел и рабочего стола, на котором возвышались два огромных компьютерных монитора. Предполагалось, что мне дадут серию заданий по редактированию, чтобы проверить мой уровень навыков. Дэйв обрисовал первую задачу так быстро, как только мог, используя знакомые мне прилагательные в качестве существительных, которые я не знала. – Конечно, в «Эйвид»[31], – согласилась я, понимающе кивая. Он ухмыльнулся. Потом с шумом выдохнул через ноздри, забрызгав стол соплями, и ушел, закрыв за собой дверь. У меня было странное чувство, что он запер меня здесь, что я заключена в этом кабинете без окон до тех пор, пока не сделаю работу или не умру. Но когда я нажала на дверную ручку, дверь легко открылась. Я сходила в туалет, оказавшийся самой шикарной частью офиса – с черными мраморными полами и отдельными зеркалами над сплошной стальной раковиной. Там уставилась на свое отражение. Мое цветастое платье расширяющегося книзу силуэта – самое любимое из трех моих цветастых платьев – не имело ничего общего с теми черно-белыми офисными костюмами, которые носили все остальные. Однако я действительно выглядела красивой и неглупой. Имело ли это какое-нибудь значение?