Настоящее лицо Джейка так похоже на маску, что у Рэйны возникает зловещее чувство, будто все это просто будет продолжаться, что лица так и будут спадать, что этим маскам не будет конца. Быть может, подо всем этим нет никакого скелета, только кожа, кожа и кожа, и когда все лица будут сорваны, останутся только эти сверкающие, безупречные зубы, которые отправятся на поиски нового лица, чтобы внедриться в него. – Это не то, что вы думаете, – говорит Джейк, встряхивая своей настоящей головой так, что другая голова, свисающая на грудь, содрогается и волосы ее покачиваются. Взгляд Эшли неистово обшаривает углы комнаты. – Я так и знала, – говорит она. – Я знала, что нас снимают. – Нас не… – начинает Руби. – Твою мать! – Я могу объяснить, – говорит Джейк. – Это есть в контракте? – взвизгивает Эшли. – Или я подписала другой контракт? – Забудь про контракт, – отвечает Джейк. – Правда, Джейк? – спрашивает Рэйна, глядя на него. – Правда? – Ты изменяла мне с бесом, – бросает Джейк. – Я растил ребенка… Господи, Рэйна! От беса? – Если ты хотел знать мои секреты, тебе не нужно было мучить всех остальных. – Дело было не в тебе, – шипит он, почесывая лицо. – Это куда важнее, чем твои секреты. Тебе вообще не полагалось участвовать в кастинге. – В кастинге? – переспрашивает Бернис. – Ты действительно просто пытался сделать долбаное реалити-шоу? – спрашивает Руби. Джейк заставляет себя сделать глубокий вдох. Он в буквальном смысле сорвал свою маску, однако все равно может подать им все это в нужном свете, верно? Он должен попытаться. Он должен сохранять спокойствие. – Разве вы не видите? – говорит Джейк. – Это возможность. Вас всех воспринимают неправильно. Это ваш шанс показать миру, кто вы на самом деле. – Пожалуйста, – произносит Гретель от дверей. – Поговорим об упущенной сути, – говорит Бернис. – Неправильные причины, – взвизгивает Эшли. – Мы здесь по неправильным причинам! – Речь не только обо мне и не только о вас. – Голова с волосами у него на груди подпрыгивает. Волосы на его настоящей голове торчат сквозь ячейки сеточки. – Речь о высшем благе. Вы понимаете, сколько других женщин могут извлечь урок из ваших историй? – Ты с первого дня был гребаным обманщиком, – заявляет Руби. – Вам всем нужно очень тщательно обдумать, чего вы хотите, – продолжает убеждать Джейк. – Я рад, что вы на моей стороне. Даже ты, Рэйна, – добавляет он, – несмотря на то, что ты сделала. – Ну-ну, – хмыкает Руби, закатывая глаза. – Ты сошел с ума, если считаешь, будто мы будем участвовать в этом, – говорит Рэйна. Джейк смеется. Его лицо настолько нашпиговано ботоксом, что почти не двигается – только хлопья сухой кожи опадают вниз. – Я сошел с ума? – спрашивает он. – Ты сама-то себя слышала? – Это ты скрывался под резиновой кожей, изображая другого человека, – напоминает Бернис. – Не важно. Это касается не того, кто я есть, а того, кем меня считают люди. – Он улыбается, его зубы сверкают на ужасном сухом лице. – Делайте что хотите, но у меня есть записи. Ваше слово против моего. Публика уже на моей стороне. Эпилог Бернис В тишине возникают новые звуки: стонет старый пружинный матрас, туалетный бачок в течение пяти минут шумно наполняется водой. Я роняю на пол монету в двадцать пять центов, и она, вибрируя, катится по кругу, потом останавливается со звяканьем, которое эхом разносится по пустой квартире. Я высыпаю на пол из бумажного свертка сорок монет, разменянных на оплату в автоматической прачечной, и они вращаются и дребезжат, завершая это последним «звяк». А потом наступает тишина. Невероятная тишина. Было бы не так-то легко собрать разбросанные четвертаки, но теперь нет мебели, под которой они могли бы спрятаться. Я выключаю кондиционер и широко раскрываю окна, впуская в квартиру то, что происходит снаружи: холодный воздух, рокот машин, детские вопли и мужской голос, который снова и снова выкрикивает «Сука!» куда-то в небо. Я чувствую себя свободной и одинокой. Я купила другую, подержанную мебель – никакой кожи, никакой кости. Деревянное кресло с полосатой обивкой в стиле семидесятых годов, в горчично-оливковых тонах, дешевую кровать – черный тонкий матрас на стальной раме. На гвозди, вбитые в стену еще до меня, я вразброс повесила абстрактные репродукции в оранжевых и зеленых оттенках, купленные в благотворительном магазине, и добавила несколько пляжных пейзажей с розовыми закатами и потрескавшимися небесами, нарисованных моей сестрой. Раздается стон, и я настораживаюсь, заглядывая под подушку, всматриваясь в кресло, – а потом до меня доходит, что он доносится из-за стены. Неужели там тоже есть мертвые женщины? Нет, я ошиблась. Это живые существа, издающие живые звуки – бесстыдные звуки секса, которым занимается моя соседка. «Ах, ах, ах!» – и каждый звук все громче, и каждый раз это подобно откровению. …Кассир в продовольственном на углу, всегда один и тот же, пробивает мне пакет «M&M’s», потом кивает на стойку с желтыми журнальчиками, где я больше не вижу своего лица, только слухи о том, что из одного реалити-шоу уволили его звезду, а из другого – ведущего. – Новости о вас уже устарели, а? – спрашивает кассир. – Пока что – да, – отвечаю я. Ведущий втянут в свирепую юридическую битву против своей мстительной жены – которая скоро станет бывшей женой – и четырьмя другими женщинами, чьи имена до сих пор официально не названы. – Вы отсудили поместье Синей Бороды? – спрашивает кассир. – Это то, что я слышал. Я слышал, что вы скоро станете очень богатой. Я пожимаю плечами и улыбаюсь. – Вы одиноки? – шутит он. Скорее всего, я останусь одинокой навсегда. Забираю «M&M’s», а потом еду на метро до «Метрополитена», где в музейном кафе ждет Гретель. Это кафе представляет собой красивый закрытый внутренний дворик со статуями, расставленными на мраморном полу и со стеной окон, выходящих на Центральный парк. Небо угнетающе ясное и кристально-синее. Я отворачиваюсь от него к Гретель, которая аккуратно сдирает крышечку с упаковки сливок и роняет несколько капель в свой кофе. – Можно спросить… – глупо начинаю я. – Ты слышишь, как разговаривают сосуды? – Какая разница? – отвечает она вместо того, чтобы сказать «нет». – Не знаю; может быть, никакой. – Кое-кто однажды дал мне хороший совет насчет того, как смириться с незнанием того, что ты не можешь узнать, – говорит Гретель. – Иронично, не так ли? Эта групповая терапия была полным обманом, но мы в конце концов действительно кое-чему научились. – Да, знаю. – Гретель смотрит в окно у меня за спиной, помешивая кофе. – Как ты думаешь, это шоу выйдет в эфир? – Не уверена. Я уже воображаю себе рекламный ролик. Эшли кричит во весь голос. Рэйна всхлипывает. Я разговариваю с табуреткой. Руби лежит в обмороке на полу, в мокрой шубе, с красными потеками на лице, на заднем плане воют сирены, а Уилл, как истинный герой, склоняется над ней. Разве вы не стали бы это смотреть? – У нас превосходная адвокатская команда, – говорю я. – Хотя всегда есть вероятность, что он все равно куда-нибудь выложит записи – типа как утечка данных. – Ты закончила все интервью? – спрашивает она. Я киваю, потом рассказываю ей о других женщинах. Говорю ей, что Руби работает в кафе при книжном магазине в Бруклине, что она соблюдает свою часть сделки и больше не носит ту ужасную шубу. Рэйна, которая живет на севере штата, прислала Руби другую – короткую, из искусственного меха, – вместе с коробкой печенья. Она подумывает вернуться в колледж и наконец-то получить свой диплом. – А твоя новая соседка? – спрашивает Гретель. – В полном раздрае, но она оправится. Эшли приехала с огромным чемоданом, полным вечерних платьев. Сначала она много времени проводила, разговаривая со мной через дверь ванной на фоне шума текущей воды. Я сидела на полу в коридоре и слушала ее. Это напоминало мне прежние дни и разговоры с Тиффани. Мы с Гретель какое-то время болтаем о пустяках, а потом я в одиночку направляюсь в крыло Древнего Египта, чтобы посмотреть на новый экспонат: четыре сосуда-канопы. Крыло выглядит точно так же, каким я помню его по школьным экскурсиям: по бокам прохода выстроились яркие раскрашенные гробы, саркофаги с резными письменами, обмотанные полотном мумии разной величины. Есть экспонаты и поменьше: сверкающие скарабеи, узорный гребень из слоновой кости, украшения из стекла, золота и ляпис-лазури. «С собой на тот свет не заберешь», – гласит поговорка. Это живые хранят свои трофеи. Сосуды стоят в стеклянном кубе-витрине под яркими белыми светильниками. – Привет, – говорю я, наклоняясь поближе и едва шевеля губами. «Я никак не привыкну ко всему этому долбаному вниманию! – гордо заявляет Человекобог Тиффани. – Тут где-то поблизости есть мертвый кот. И обезьяна, и пес, который лает всю ночь».