– Чуть-чуть быстрее. Еще быстрее! – распорядился он. Наконец-то старший лейтенант оказался на дне колодца, сразу присел и принялся рассматривать песок у себя под ногами. Тот был явно принесен сюда. Уже в полутора шагах от колодца, как показывал фонарь, его не было. А в месте спуска бандиты почему-то высыпали никак не меньше десяти ведер. Под луч фонаря попал кусок стены, расположенный сантиметрах в тридцати от поверхности галереи. На нем отчетливо видно было, как чьи-то мокрые пальцы выбирали из стены куски гипса вперемешку с известняком, вкраплениями других камней, а потом заглаживали поверхность. Это было непонятно Крушинину. Видимо, у землекопа, работавшего здесь, было повышенное чувство ответственности. Он старательно заглаживал отдельные места, стремился сделать стенку ровной. Необходимости в этом не было никакой, но сказывалась, видимо, привычка человека относиться к своему труду серьезно, с уважением. В этот момент, прерывая размышления Ибрагима Владимировича, на связь вышел старший лейтенант Соколовский: – Анчар, я – Рюрик! Как слышишь меня? – Слышу нормально, Рюрик. Говори. – Командир, допрос я провел. Результаты есть. – Понял. Докладывай. – Как мы и думали, эмир устал ждать возвращения людей, посланных на склад за продуктами, и отправил туда новых. Теперь уже не троих, а четверых. Их-то мы и захватили. – Как они преодолевали колодцы? – Обычно, с плеч на плечи, потом верхние крепили веревку. – Расстояние до их базы?.. – Мы уже рядом с ней. Скоро столкнемся с эмиром. – Ты сказал, что эмир устал ждать. Значит, он не подозревает, что мы захватили первых его людей? – Я так, по крайней мере, перевел их слова. – На каком языке они говорят? – Физиономии тупые, глаза пустые, но английским владеют все-таки лучше, чем я. Однако я их понял, задавал правильные вопросы, что не понимал, то уточнял. – Может, это наемники? – Похоже на то. Говорят, что сирийцы, однако арабским владеют плохо. Я сам его почти не знаю, но пробовал говорить. Они меня не понимали. Документов при них нет. Дескать, мы сдали их эмиру. – Добро. Что эмир знает о нас? – Он до сих пор не понимает, куда мы исчезли из ущелья. – Под землей нас не ждет? – Бандиты говорят, что их эмир всегда считает, будто противник рядом прячется. Он очень осторожный человек. – Что они сказали о наблюдателе? – Связи с ним нет. Эмир из-за этого волнуется. – Бригада землекопов где? – Сейчас она отдыхает. – Что с пленными делать думаешь? – Хочу связать основательно и оставить в галерее. На обратном пути мы их захватим. – Годится. Только ты сам связывание проверь. Конец связи. – Обязательно проверю. Конец связи. Старший лейтенант Крушинин выпрямился и по связи шепотом потребовал от своих бойцов: – Всем соблюдать предельную тишину! Пока не спускаться. Я на разведку схожу. Здесь должен быть выход в грот. Ливень!.. – Я! – отозвался лейтенант Радужный. – Обеспечь выполнение! – Понял, сделаю. Ты уж будь осторожнее, командир. Пленники ведь могут и соврать. Может, я с тобой схожу? – Оставайся наверху. Жди команды. Это не было пустой бравадой. Крушинин прекрасно понимал, что если с ним что-то неприятное случится, то заменить его должен будет офицер, оставшийся с солдатами. Иначе ведь может произойти и такая же беда, которая случилась со взводом лейтенанта Обухова, вступившим в бой с бандой. Сам лейтенант был убит. Его заменил старший сержант Кондратенко, не имевший тех знаний, которые накрепко вбиты в голову любого офицера. Поэтому взвод понес большие потери ранеными. Даже сам старший сержант получил пулю в грудь. После него, видимо, взводом командовал кто-то из командиров отделений. Этот случай был своеобразным жестким предупреждением. Он четко показывал, что командир может позволить себе рисковать собственной жизнью только тогда, когда кто-то в подразделении в состоянии заменить его. Роту вместо Крушинина вполне мог возглавить старший лейтенант Соколовский, а группу, находящуюся сейчас в подземных галереях – лейтенант Радужный. Ибрагим Владимирович шагнул в сторону последнего поворота галереи и опустил предохранитель автомата на градацию длинных очередей. Тут вдруг ему показалось, что он оставил без внимания какую-то важную мысль, забыл что-то сделать или проверить. Однако командир роты хорошо знал, что подобные соображения часто посещают человека перед тем, как предстоит выполнить что-то важное и опасное. Поэтому он отбросил от себя все переживания на этот счет. Старший лейтенант умело скрадывал свои шаги, сначала наступал на носок, потом переносил вес тела на середину стопы. Вообще-то, спецназовцам именно так положено ходить по глубокому снегу, чтобы не проваливаться, не терять равновесие и координацию. Такая вот походка у них называется зимней. Как и все в современном мире, эта поступь тоже имеет свое старинное происхождение. Она производится от походки американских индейцев и малых народов, населяющих просторы Сибири, вставших на тропу войны или занятых охотой. Нужный уровень скрадывания, как считают опытные люди, достигается тогда, когда человек перестает слышать, как он идет. Конечно, старшему лейтенанту в какой-то мере мешал слышать собственные шаги шлем, интегрированные наушники которого плотно прилегали к ушам. Но микрофон того же шлема был настолько чутким, что улавливал любой звук. Вопрос о том, что настроено лучше – микрофон или человеческие уши, – никто еще категорично не разрешил. Обычно бойцы больше доверяют технике. Так поступал и командир разведывательной роты. Да и уши у всех работают по-разному. Крушинин благополучно дошел до поворота галереи, а там начал передвигаться буквально по сантиметрам, только едва-едва сдвигал ступни. Точно так же, по сантиметрам наклоняя туловище, он выглянул за поворот, что-то увидел там, однако не смог толком разобрать. Ему пришлось, напрягая пальцы, без единого звука откинуть крышку футляра, аккуратно вытащить из него бинокль и поднять его к глазам. Потом, соблюдая все те же предосторожности, командир роты выглянул за скалу. Старшему лейтенанту показалось, что микрофон в это время улавливал звуки биения его сердца. Это было вполне реально. Крушинин недавно встречал где-то информацию о том, что собаки хорошо различают и умеют выбирать среди множества других стук сердца своего хозяина. Почему же микрофон не способен этого сделать? Старший лейтенант Крушинин едва выглянул за поворот, тут же отпрянул и услышал звуковой сигнал, вслед за которым прозвучало голосовое предупреждение на английском языке. За выходом из галереи в грот на шлеме, положенном на землю, вертелся миниатюрный радар индикатора оптической активности. Этот прибор способен засечь любой бинокль, монокуляр или оптический прицел. Некоторые индикаторы бывают в состоянии определить даже очки. Они, как правило, выдают точные координаты наблюдателя вместе со звуковым сигналом. Прибор засек даже кратковременное появление окуляра бинокля из-за скалы. Видимо, вращающийся радар в этот момент как раз находился с нужной стороны. Старший лейтенант понял, что он замечен и определен, и тут же дал за поворот выстрел из подствольного гранатомета. Однако граната ВОГ-25 калибра сорок миллиметров пролетела через отверстие выхода и взорвалась где-то в стороне. Она, должно быть, не причинила никакого вреда тем бандитам, которые сидели по ту сторону выхода. В ответ они открыли беспорядочную стрельбу. При этом отчетливо выделялся длинными и сильными очередями пулемет ПКТ. – Командир! Что случилось? Нам идти к тебе? – спросил по связи лейтенант Радужный. Крушинин не ответил командиру взвода, высунул за поворот ствол автомата и дал неприцельную длинную очередь. Пулемет тут же замолчал, а вот три автомата продолжали стрелять. Ибрагим Владимирович вытащил из подсумка еще одну гранату ВОГ-25 и хотел было вставить ее в срез подствольника, однако тут где-то за спиной у него громыхнул взрыв. Командир роты почувствовал удар в спину такой силы, словно ему кто-то ногой, сразу всей подошвой между лопаток врезал. Крушинин вылетел за поворот. Он уже медленно и плавно терял сознание, но успел сообразить, что получил толчок взрывной волны, которая в галерее только разгонялась. Одновременно командир роты вспомнил, какую мысль перебило ему сообщение старшего лейтенанта Соколовского. Ибрагим Владимирович тогда смотрел на стену, замазанную гипсом и заглаженную чьими-то пальцами. Тогда-то он и подумал о том, что тут замуровано взрывное устройство с радиоуправляемым взрывателем. Оно-то, видимо, теперь и сработало. И все. Дальше Ибрагим Владимирович просто провалился в какую-то темноту, в густое и липкое небытие. Если человек не посмотрит на часы до и после этого печального события, то он никогда не сумеет понять, сколько времени находился без сознания. Не мог этого осознать и Ибрагим Владимирович. Он только смутно ощущал, что какие-то люди его разоружили, отобрали документы, потом взяли за руки и ноги и куда-то понесли. Но у старшего лейтенанта не было сил на малейшее сопротивление и даже желания за себя постоять. Все его тело было сковано болью. Особенно сильной она была в спине, между лопатками и ниже, то есть в том месте, куда пришелся основной удар взрывной волны. Потом он услышал аварскую речь: – Ты уверен, что это он и есть? – Да, эмир, все данные совпадают. Я проверил не только документы, еще и смартфон его посмотрел. Там номера этой девки и его приемного отца. Это он, эмир. Никаких сомнений в этом быть не может. – Как же сильно он изменился. Ну а теперь иди. Я сам посижу с ним. Ибрагим Владимирович слышал эти слова, понимал, что попал к бандитам в плен, но не подавал вида, что в какой-то степени пришел в себя. Он должен был полностью вернуться в сознание и оценить свое состояние, прежде всего боеспособность, возможности к сопротивлению. Ведь оставаться безучастным наблюдателем собственного пленения старший лейтенант Крушинин вовсе не собирался. Разговор, который командир роты подслушал, несомненно касался его напрямую, но понять суть этой беседы двух бандитов он не смог. У него сильно болела голова, едва удержавшаяся на шее в момент встречи со взрывной волной. Кто-то когда-то рассказывал старшему лейтенанту, как у человека в аналогичной ситуации оторвало голову. Сильная шея Крушинина удар выдержала, но голова его не переставала болеть. Скорее всего, он ударился головой о камни. Шлем, конечно, спас командира разведывательной роты. Иначе его голова попросту раскололась бы, размазалась бы по скале. А сейчас он, скорее всего, отделался лишь сотрясением мозга. Это далеко не самая страшная контузия. При сотрясении мозга боль преследует человека только в первые несколько дней, может быть, в течение недели. Потом наступает облегчение, за исключением тех случаев, когда пострадавшему приходится коситься куда-то в сторону.