Если боль в голове и резь в глазах подступают, когда ты косишься влево, значит, сотрясено именно это, левое полушарие мозга, и наоборот. Однако сотрясение мозга вполне может быть и двусторонним. Ему постоянно сопутствуют не только мучительные головные боли, но и бессонница, рассеянность, повышенная утомляемость, ухудшение памяти, звуко- и светобоязнь. То есть именно то, с чем невозможно служить в спецназе. У командира роты подобные сотрясения несколько раз уже случались. Он пережил их и надеялся, что все обойдется и на сей раз. Боль в спине беспокоила Ибрагима Владимировича гораздо больше. Человек, конечно, живет и с травмированным позвоночником, но службе такая беда в состоянии сильно помешать. На восстановление могут уйти годы, наверстать которые будет сложно, если вообще возможно. С травмой позвоночника Крушинину придется исключить, например, парашютную подготовку, без чего не бывает офицера военной разведки. Многие силовые упражнения он тоже вынужден будет оставить в стороне. Конечно же ему придется забыть и о скалодроме. Но все это реально только тогда, когда сам позвоночник серьезно поврежден. А старший лейтенант Крушинин все же надеялся, что бронежилет выдержал удар. Вся тяжесть взрывной волны распространилась по его поверхности. Этот отрадный факт позволил принять сам удар мышцам спины, а они обычно бывают сильными. Ибрагим Владимирович едва заметно, буквально на ничтожную долю секунды разомкнул веки и не сразу понял, где он находится. Командир разведывательной роты лежал на ватном одеяле, постеленном на каких-то досках, уложенных на дощатые ящики. Голова его покоилась на одной из двух жестких подушек. Сами эти ящики стояли в относительно небольшом гроте, выход из которого был занавешен другим одеялом, не таким толстым, но, кажется, более плотным. Легкий поворот головы, к счастью, не вызвал в полушариях мозга колокольный звон и позволил Крушинину рассмотреть грот. Между старшим лейтенантом и выходом из грота располагались еще две невысокие стопки ящиков, на которых лежали несколько досок. На них была постелена простыня с поперечными цветочными полосами. Все эти ящики, доски и простыня образовывали стол, за которым сидел какой-то седой, но еще крепкий, коротко стриженный человек. На столе стоял фонарь, называемый обычно «летучей мышью», хотя он и не имел никакого отношения к спецназу военной разведки. Скорее всего, фонарь этот являлся не керосиновым, поскольку свет был ярким и неестественно белым, а светодиодным, работающим от заряжаемых аккумуляторов. Крушинин видел такие в продаже. Эти самые фонари отличаются тем, что распространяют свет не по отражателю луча, а во все стороны равномерно. Причудливо искривленная спина человека, сидевшего за столом, показалась Ибрагиму Владимировичу знакомой, но только отдаленно. Это был, как не трудно было догадаться по подслушанному разговору, сам эмир Ибрагим аз-Захари. Рассматривал он не что-нибудь, а планшетник командира роты. Там же, рядом, лежал и его шлем с системой связи, но он был отключен от КРУСа «Стрелец». Это значило, что подслушать разговоры, происходящие сейчас, в роте эмир возможности не имел. Позади шлема всю ширину ствола перекрывал автомат Крушинина с оптическим прицелом и с глушителем. За ним лежали его же пистолет в кобуре и нож «Шмель» в ножнах. Будь у старшего лейтенанта при себе оружие, он непременно убил бы эмира, несмотря на свою гордость тем, что никогда не стрелял в спину даже противнику. Но в данном конкретном случае речь уже шла о жизнях подчиненных старшего лейтенанта. А он привык охранять их больше, чем собственную жизнь и даже офицерскую честь. Все это Ибрагим Владимирович успел рассмотреть за короткую долю секунды, на которую и размыкал веки. Он словно бы сфотографировал взглядом окружающее, а потом воспроизвел это все в памяти, несмотря на сильную головную боль. Как только командир роты начал думать, боль в голове отступила куда-то на задний план. Вместе с ней стихла и боль в спине. Зато она появилась в ногах и руках. Ибрагим Владимирович ощупал свои бедра и понял, что они перевязаны. Но его рукам что-то мешало ощупывать ноги. Старший лейтенант напрягся и понял, что на них, прямо на форменную куртку, тоже наложены тугие бинтовые повязки. Однако руки, к счастью, не были стянуты одна с другой. Похоже было на то, что командира роты спецназа не только ударила взрывная волна. До него долетели и несколько осколков. Бронежилет выдержал удары в спину. Но руки и ноги он не прикрывал, и им, похоже, здорово досталось. От его движений затрещали ящики под одеялом. Это заставило эмира встать из-за стола, обернуться и подойти к нему. – Как ты себя чувствуешь, брат? – спросил аз-Захари с неприкрытым сочувствием. – Ты мне не брат. Ты мне враг! – твердо прозвучало в ответ. – Нет. Я не враг тебе. Я твой старший брат Темирхан Асланович Ниязов. Я давно и долго тебя разыскивал, но никогда не думал, что наша встреча будет вот такой. Глава 13 Ибрагим Владимирович готов был пулю получить в ответ на свои слова, хотел, чтобы все кончилось раз и навсегда, желал избежать мучений и пыток. Он встретил бы эту пулю достойно, с открытыми глазами, но никак не собирался услышать неожиданную фразу эмира. Крушинин сразу вспомнил спину, которую только что наблюдал. У брата Темирхана еще в детстве был ярко выраженный сколиоз. Его и в школе, и дома ругали за манеру сидеть за партой. Но сейчас, видимо, делать это было уже некому, и сколиоз развился сильно. Это воспоминание сильно толкнуло старшего лейтенанта. В какой-то момент ему показалось, что ящики его постели зашатались, словно готовы были рассыпаться, а потом плавно закачались, будто бы плыли по волнистой реке. Командир разведывательной роты провалился в какое-то небытие, но ненадолго, потому что Темирхан начал говорить: – Я даже псевдоним себе выбрал ради тебя, твоим именем назвался и уже так привык к нему, что словно сам уже Ибрагимом стал. – Я никогда не думал назваться Темирханом, – тихо проговорил Крушинин. – Когда меня забрали из детского дома, я часто уговаривал своего приемного отца взять оттуда и тебя, не понимал, как можно навсегда разлучить двух братьев. Я так тебя любил и без тебя страдал, что даже дважды убегал из нового дома, где ко мне относились лучше, чем к родным детям, но оба раза до тебя добраться не успевал. Меня ловили и отправляли назад. А я в детский дом рвался, тебя бросать не желал. После второго побега Латиф Эфендиевич Джабраилов, мой новый отец, который был другом детства нашего с тобой настоящего отца, сам поехал в детский дом вместе со мной. Там мы узнали, что тебя буквально накануне нашего приезда усыновил русский подполковник. Но мы же с тобой наполовину русские. Национальность семьи, которая тебя приняла, для меня тогда значения не имела. Я пытался писать тебе, разыскивал подполковника Крушинина через Министерство обороны России, но потом понял, что мои письма до тебя, брат, просто не доходят. Правда, первое из них я отправил уже из Турции, куда семья Джабраиловых вместе со мной перебралась. Потом писал уже из Саудовской Аравии, где поступил в исламский университет. В Турции мы прожили всего-то чуть больше года. Там мой приемный отец начал сам писать в разные инстанции и своим знакомым, пытаясь выяснить, как погибли наши отец и мать, брат и сестра. Скоро мы обнаружили за собой слежку. Это было следствием усилий Латифа Эфендиевича. Одного из таких вот субъектов, приглядывающих за нашей семьей, Латиф Эфендиевич поймал и увел в наш сад, где держал несколько дней в подвале садового домика. Он каждый день закрывался там с ним на несколько часов и так беседовал с этим типом, что потом долго отмывал руки от крови. Таким вот образом мой приемный отец сумел узнать, что за нами уже длительное время негласно присматривают люди, завербованные ГРУ. В основном это были местные жители – езиды, которые всегда, уже много веков, были связаны с русскими, искали в них защиту. То же самое делали и продажные турецкие полицейские. Значит, обращаться к ним было опасно. Тогда Латиф Эфендиевич решил перебраться в Саудовскую Аравию, где ему, верующему ваххабиту, было бы проще прожить. Но до отъезда мой приемный отец успел получить два письма из Дагестана, которые он дал мне прочитать. И в том, и в другом письме говорилось о том, что нашему с тобой родному отцу много раз грозили и из ФСБ, и из ГРУ. Какая-то из этих спецслужб была, видимо, причастна к его убийству. Скорее всего, ГРУ, потому что за нами следили люди, купленные именно этой структурой. Дело было в том, что отец любил и уважал аварцев, свой народ, и без того весьма немногочисленный, и старался не задерживать их, невзирая на приказы разного рода. Ну а тех, кого все же задерживал, он потом, после разговора, отпускал под честное слово. Но спецслужбы России никогда не прощают отступников от своих интересов и честному слову горца не верят. Я точно не сумел выяснить, кто организовал поджог нашего дома, но распоряжение в любом случае пришло из Москвы. Это же совершенно ясно. – А от кого были эти письма, про которые ты говоришь? – тихо, ослабевшим голосом спросил Ибрагим Владимирович. – От имамов, уважаемых в нашем народе. – Я не спрашиваю, кем именно они уважаемы. Наверное, как это обычно бывает, только небольшими группами их последователей. Но я хочу знать, откуда этим имамам могли быть известны такие подробности, – с недоверием проговорил командир роты военной разведки. – И вообще, я лично ни против имамов, ни против мечетей, ни против верующих ничего не имею. Но ты вспомни хоть одну пятницу, чтобы отец сходил на намаз. Или чтобы он нам с тобой приказал это сделать. Разве было что-то такое? Я вот ничего подобного не помню. Темирхан вдруг фыркнул как кошка. Ибрагим Владимирович сразу вспомнил, что брат точно так же фыркал еще в детстве, за что отец ругал его. Только он не хотел обидеть сына, поэтому сравнивал мальчишку не с кошкой, а с норовистым жеребцом, который фыркает точно так же. – Я понимаю, что тебя воспитали в спецназе ГРУ, привили там то, что тебе по рождению чуждо, – даже после своего фырканья Темирхан старался сохранять голос спокойным. – Но ты подумай об отце, о его памяти, о том, за что он, наша мама, брат и сестра погибли такой страшной смертью. Да, вспомни об этом и подумай. – Как раз об этом я хотел тебе и сказать. Ты веришь письмам имамов, которых даже не знаешь, с которыми никогда не встречался. Я же верю человеку, который меня усыновил и воспитал. Я знаю его честность и даже солдатскую прямолинейность. Он говорил об отце прямо противоположное, утверждал, что тот был неподкупным борцом с бандитами, никому из них спуску не давал, в первую очередь карал таких негодяев, как твои собратья по оружию, каким ты и сам, к сожалению, стал. За это враги ему отомстили. Я готов продолжать дело отца. Ты же идешь против всей его жизни, совести, всего того, чему отец тебя учил. Ты хоть раз вспоминал его слова о том, что каждый человек должен быть в первую очередь чист перед самим собой, перед своей совестью? Не важно, что про тебя говорят или думают другие люди. Главное, перед собой будь честен. Я отлично помню эти слова. Но ведь отец говорил их при тебе. Значит, и ты должен помнить. Отец никогда не обманывал. Он не мог быть предателем своего дела. Вспомни его. Не забывай эти слова. Он ведь и к тебе их обращал, когда говорил. – Я помню и придерживаюсь своей чести. А ты – просто дитя российской пропаганды, – вдруг неожиданно резко сказал Темирхан, словно что-то решив для себя. – А ты – дитя антироссийской пропаганды, хотя и являешься воспитанником короля Иордании, который считает себя искренним другом России. Ты же, насколько я знаю, оканчивал академию королевского спецназа, которая находится под его патронажем. – Да, я даже бывал на приеме в официальной королевской резиденции – дворце Рагадан, где король, среди других гостей, пожал руку и мне. Я горжусь этим. – Слава Аллаху! Но это же не говорит о том, что ГРУ или ФСБ подготовило и провело покушение на нашего отца. – Ты не желаешь принимать очевидного. – Чего я не желаю принимать? – спросил Ибрагим Владимирович. – Того очевидного факта, что ты – сын Дагестана. – Я – сын отца аварца и русской матери. При этом, в отличие от тебя, – гражданин России. Дагестан – тоже часть России. Вот это я принимаю с открытым сердцем и, в отличие от тебя, понимаю, что дагестанцы тоже разные бывают. Встречаются такие, которые мешают своему собственному народу жить нормально, навязывают ему волю, продиктованную извне. Бывают такие, которые хотят жить по-своему, без чужих указок, по своей воле, в ладу со своей честью. – Но ведь есть же еще и наша вера! Она превыше всего. – Старший брат никак не желал униматься, старательно искал все новые и новые аргументы. – Кстати, насколько я помню, твой любимый король Иордании Абдалла Второй сам выступал за мирный ислам, против всяческого навязывания его силой, такого трактования, которое большинство мусульман мира не принимают. Он даже распустил у себя в Хашимитском королевстве партию «Братьев-мусульман», которые желали его свергнуть точно так же, как ты хочешь уничтожить в Дагестане российскую власть. – Вот именно. В Дагестане. Российскую власть. В Дагестане она должна быть дагестанская. Мой народ имеет полное право управлять своей страной. – Ты ведь знаешь, что такая попытка была предпринята в Чечне. Не буду тебе объяснять, к чему это привело. Понятия власти и народа вообще несовместимы. Народ хочет одного, а власть – совершенно другого. В это время в кармане у эмира зазвонил телефон. Темирхан прекратил спор, отошел на два шага и достал его. – У тебя здесь даже связь имеется! – удивился старший лейтенант. – Конечно. Я специально выбирал место, где она лучше работает. – Можно подумать, что у тебя было много мест на выбор, – сказал командир разведывательной роты и усмехнулся по поводу хвастовства старшего брата. – Я обложил тебя здесь, под землей, отрезал тебе и твоей банде все пути отхода. Темирхан посмотрел на определитель номера и ответил торопливо, словно давно уже ждал этого звонка и не желал теперь отвлекаться на разговоры даже с братом, недавно вновь обретенным: – Да. Слушаю тебя, Юнус. Тут Ибрагим Владимирович заметил, что брат незаметно, как ему самому, должно быть, показалось, нажал кнопку отбоя и продолжал говорить в микрофон аппарата, который был уже выключен. Старая хитрость, которой трудно обмануть опытного военного разведчика, даже пережившего только что стресс, ранение и контузию. Темирхан говорил явно для младшего брата, делал паузы, когда якобы слушал слова собеседника. Но эти перерывы были неестественно короткими, словно абонент общался с эмиром одними только междометиями. – Так. Да, очень хорошо, Юнус. Ты отлично справился с этим делом. Я твою услугу не забуду, достойно награжу тебя за нее. И что старик говорит? Да, он такой по натуре, насколько я знаю. Просит, говоришь. Ну и пусть просит. Нет, мне с ним говорить не о чем. Ты так ему и передай. Пусть ворчит сколько угодно. Ему это по возрасту положено. У меня все. А ты не отпускай их, держи там. – Эмир замолчал, сунул трубку в карман и посмотрел на брата взглядом классического победителя. Ибрагим откинулся на подушку и заворочался так, словно почувствовал боль в спине. При этом он проверял, какие именно движения делают ее самой сильной. – Болит? – заботливо спросил Темирхан. – Есть немного. – Когда мы отсюда выберемся, я тебя сразу к врачу отправлю, – пообещал Темирхан. – Лучшего лекаря для тебя найду. «Старший брат снова воспылал ко мне, младшему, самыми высокими чувствами, – подумал Ибрагим Владимирович. – Видимо, что-то у него пошло не так, как ему хотелось, вот и он решил купить любовь к себе нарочитой заботливостью». – Врачи по нынешним временам деньги очень уж сильно любят, – продолжал эмир. – Я им много заплачу, чтобы они тебя на ноги поставили как можно быстрее. – Да, найти хорошего патологоанатома сейчас не так-то просто. – Название этой врачебной профессии младший брат произнес по-русски, поскольку не знал такого слова в аварском языке. – К тому же я совсем не уверен в том, что вы отсюда выберетесь. Не скажу за тебя лично, а насчет всех остальных твоих бандитов я уверен, знаю, что они под землю забрались не напрасно. Все здесь и останутся. Я об этом хорошо позаботился. Скорее всего, и тебе выйти отсюда не удастся. Старший брат широко и слегка наивно улыбнулся. Совсем как в детстве. Он тогда улыбался точно так же, особенно если не желал принимать всерьез слова младшего брата. Это воспоминание крепко ударило в голову старшего лейтенанта. Весь этот разговор Ибрагим Владимирович завел в первую очередь для того, чтобы отвлечь внимание Темирхана от звуков, доносившихся сюда извне. Может быть, даже разозлить его, заставить ругаться, кричать. Сам он, конечно, не демонстрировал этого, однако к тому, что происходило за одеялом, закрывавшим вход в грот, прислушивался старательно. Во время монолога брата, произносимого в выключенный телефон, Крушинин разобрал, как кто-то упал рядом с входом и не стал вставать, не гремел бронежилетом и металлом в подсумках – ручными гранатами и рожками с патронами. Так обязательно случилось бы при, скажем, спотыкании, когда кто-то быстро поднимается. Более того, старший лейтенант слышал даже очень характерный глухой удар. Так пуля бьет человеку в голову. Но эти звуки для командира роты были ожидаемыми. Он знал, что его бойцы уже проникли в гроты, пусть и не тремя колоннами, но двумя наверняка. – На что ты надеешься! – с усмешкой осведомился Темирхан. – Всю твою роту попросту завалило в галерее. Мы откапывать никого не стали. Мало ли, вдруг там еще живые будут? Возись потом с пленниками, охраняй, корми их, когда у самих продуктов мало. Эмир однозначно считал, что вся рота спецназа шла одной колонной вслед за своим командиром. Теперь этот проход был перекрыт взрывом. Первый и второй тоннели, вероятно, раньше охранялись точно так же, как и третий. Но сейчас эмир, скорее всего, перебросил всех своих бойцов, которых вместе с землекопами осталось только двадцать пять, к третьему выходу. Он сделал это на тот случай, если бойцы спецназа откопают проход своими малыми саперными лопатками, одинаково пригодными для рубки леса, рук и голов, рытья окопов и даже для использования вместо бритвы. Темирхан не мог предположить, что по двум другим проходам в гроты в настоящий момент проникают спецназовцы. Они уже рядом. Бандиты несут потери. Звука выстрелов не слышно. Можно разобрать только отдаленное лязганье затворов. – Темирхан, дай мне мой телефон. Мне посмотреть его надо, – снова отвлекая внимание эмира, попросил старший лейтенант.