– Это все он. Я ему говорила, что ты дико разозлишься. Я сама пришла в ярость, когда он мне это сказал, но теперь я понимаю, что все к лучшему, хотя действовать нужно было у тебя за спиной, а это нехорошо. – Теперь ты на самом деле заставляешь меня беспокоиться. Что здесь происходит? – Кэсси права – все сделал я. Помнишь расческу? – Какую расческу? – Которую прислали в коробке вместе с одеяльцем Дилана. Я с трудом верю, что могла про нее забыть. Маленькую голубую расческу положили поверх одеяльца моего сына. Я была настолько ослеплена появлением одеяльца, что отложила ее в сторону. Меня не озаботил предмет, который я никогда раньше не видела. Какая мне польза от расчески, когда я думала, что мой отец отправлял мне жуткие загадки? – Что ты сделал? Я произношу слова медленно и размеренно, потому что стараюсь дышать ровно. Пытаюсь не впадать в панику, потому что знаю ответ. Я сама бы это сделала, если б у меня не затуманило мозг, если б не появилась такая злоба на отца. – Пожалуйста, не волнуйся. Я забрал расческу, когда приехал вчера утром. И взял еще одну – из твоей ванной комнаты. Я отвез их к своему двоюродному брату, он заведует лабораторией в независимой компании, они делают тесты на установление отцовства. Он трудился всю ночь напролет, чтобы сделать тест для меня. Я получил результат сегодня во второй половине дня. У меня учащается дыхание, все плывет перед глазами: лицо Ника, лицо Кэсси, все кажется размытым. Я чувствую, как жар приливает к щекам, и знаю, что сейчас расплачусь. – Как ты мог не сказать мне? – шепчу я. Теперь Кэсси держит меня за руку, просит дышать медленно. Ник извиняется, но я едва ли его слышу. Смотрю на еще один конверт, который может изменить всю мою жизнь. Вот оно: если результат отрицательный, то делу конец. Если положительный… – Послушай, Сьюзан, послушай меня. – Ник говорит медленно и спокойно, я пытаюсь сосредоточиться на его словах. – Ты не обязана вскрывать конверт. Мы можем просто бросить его в огонь и забыть о том, что я когда-то ездил в лабораторию. Но если ты хочешь его открыть, то ты должна знать несколько вещей. – Хорошо, – слышу я свой голос. – Что мне нужно знать? Ник смотрит на Кэсси, та кивает. – Во-первых, материал для исследований не самый лучший. На расческе были только два волоска с корнями. В дополнение к этому они загрязнены, это называется «испорченные улики» – ты же доставала расческу из коробки. Я пытаюсь сказать, что результаты этого теста не могут служить доказательством в суде. Это только информация для тебя. Я его слышу, но на самом деле меня не волнует то, что он говорит. Мне все равно, может ли содержимое этого конверта служить доказательством в суде или нет. Я не в суде, и я не понимаю, что такое «испорченные улики». Я хочу открыть этот конверт. И при этом я не хочу его открывать. – Сьюз, ты собираешься это сделать? – Кэсси нежно гладит меня по руке, и я понимаю, что уже несколько минут сижу молча. «Ложная надежда, – говорит мерзкий голосок в голове, поддевая меня. – Что сказал бы доктор Нельсон?» «Да пошел этот доктор Нельсон», – отвечаю я, вспоминая одного из многочисленных психиатров в «Окдейле», маленького, толстого лысого лицемера в твидовом пиджаке, рука которого тряслась, явно демонстрируя алкогольную зависимость, когда он говорил мне, что нужно принять моих демонов. Я приняла решение. Что я была бы за мать, если б не стала искать правду? «Такая мать, которая…» Нет, туда я больше не отправлюсь. Я поворачиваюсь к Нику. – Ты знаешь? – спрашиваю я. – Твой друг сообщил тебе результат? Ты уже знаешь, принадлежат ли эти волосы моему сыну? Ник качает головой. – Хорошо. Я готова. Слезы застилают мне глаза, когда я подсовываю большой палец под клапан конверта и двигаю его вверх, разрывая бумагу. Пальцы дрожат, пока я достаю изнутри лист бумаги, мне приходится зажмуриться, чтобы избавиться от слез. Они молча катятся у меня по щекам, капают на страницу. Я медленно разворачиваю листок и начинаю читать. Мне требуется минута, чтобы понять, что здесь говорится – там полно медицинского жаргона, да и я слишком быстро пробегаю по тексту глазами, чтобы понять содержимое. Наконец я это вижу. Маленькими черными буквами, слишком маленькими для важности этой информации, напечатаны слова: «Сьюзан Вебстер не исключается из биологических родителей ребенка. Результат основан на 99,999 % совпадении ДНК-профиля». Вот оно, черным по белому. Мой сын жив. Глава 33 Весь следующий час Ник и Кэсси пытаются удержать меня от звонков в полицию или Марку. Я пыталась это сделать четырнадцать или пятнадцать раз. У меня кружится голова, я то злюсь, то радуюсь, то впадаю в отчаяние, эмоции сменяют друг друга каждые несколько минут. Не могу остановить поток слез, которые текут у меня по лицу, падают на мою футболку, волосы. «Мой сын жив». Нельзя сказать, будто я всегда знала: то, в чем меня пытались убедить, окажется враньем. Все люди, занимавшие хоть какое-то дающее власть положение, которые в последние четыре года встречались в моей жизни, встраивали эту ложь в удобную рамку «какой ужас» или «как жаль, как досадно», но ни разу никто не высказал предположения, что могла быть допущена ошибка, и я могу быть невиновна. Я мечтала о живом Дилане, но даже в мечтах представляла, что меня в тот день не оставили с ним одну, или что врачи давали мне достаточно таблеток, и я оставалась в здравом уме, но не считала, что все это – ужасная ложь. Я сейчас не в том положении, чтобы думать, кто или почему. Единственный вопрос, который крутится у меня в голове, – это как. Как такое могло случиться? Дилан в опасности? – Они там давно? Кэсси резко поднимает голову, и я понимаю, что заговорила впервые за долгое время. – Волосы на расческе. Он знает, они там давно? Твой друг. Ник качает головой. – Определить невозможно. Он сказал только, что это волосы не трехмесячного младенца, а гораздо старшего по возрасту ребенка. – Расческой могли пользоваться полгода, год назад? За это время с ним могло случиться все что угодно. С ним могло случиться все что угодно за последние четыре года, когда он ДОЛЖЕН БЫЛ БЫТЬ СО МНОЙ, А Я СЕЙЧАС ЗДЕСЬ, ПЬЮ ЧЕРТОВ ЧАЙ! Встаю и швыряю наполовину недопитую чашку с чаем в противоположную стену, она разбивается, я начинаю рыдать, а по стене расплывается молочно-коричневое пятно. Кэсси мухой пролетает разделяющее нас расстояние, заключает меня в объятия, давая мне уткнуться в мягкий кашемир ее джемпера, и крепко прижимает к себе, пока я рыдаю. * * * – Что мы будем делать, Сьюзан? Ник впервые заговорил. Мы уже час сидим за его кухонным столом. Он не трогал меня, пока я рыдала на плече у Кэсси, потом меня вырвало. Он принес нам кофе и ничего не сказал, когда увидел, как я курю, пуская дым кольцами в его гостевой комнате. Сейчас уже начало третьего, Кэсси заснула на полу в выделенной мне комнате час назад, даже отказавшись ехать домой в свою кровать. Не знаю, разбудила ли я Ника, когда спустилась вниз, или он не спал все это время. Он без слов приготовил мне кружку горячего шоколада и уселся на стул напротив меня на кухне. Все это время он сидел с таким видом, словно есть тема для обсуждения, но такая, что он лучше врежет себе кулаком в лицо, чем ее поднимет. Я слишком устала даже для того, чтобы пожать плечами. – Прости, что испортила тебе стену. – Заново покрашу на днях. Перестань уходить от темы. Нам нужно решить, что делать с тем, что только что произошло. – Ты про Марка? Он кивает. По ощущениям, я ездила к моему старому дому целую жизнь назад. Тогда я еще думала, что Дилан мертв и я его убила. – Теперь все выглядит совсем по-другому, – говорю я. – Он постарался как можно быстрее затащить меня в дом. Тогда я думала, что он боится соседей – что кто-то из них может увидеть меня у него на пороге. Но теперь я задумываюсь, не боялся ли он, что меня увидит кто-то еще. Ник неотрывно смотрит на меня, пока я говорю. Он выглядит подавленным и усталым: глаза припухли больше обычного, под ними темные круги и морщинки. – Как ты думаешь: он знает? – наконец спрашивает Ник. – Как ты думаешь: Марк знает, что ты не убивала Дилана? Как ты думаешь, Сьюзан: на что он способен? Ник говорит напряженным голосом, слегка склоняется ко мне, его рука сжимает кружку сильнее, чем раньше. Что он хочет от меня услышать? – Это кажется невозможным. – Я не думаю ни о чем другом, только об этом, с тех пор как узнала результаты теста. – Он говорил так убедительно, когда произносил речь о том, как обнаружил Дилана. Но ведь так не могло быть, правда? Если Дилан жив. Ник не напоминает мне, насколько спорными могут быть результаты ДНК-теста, все еще возможно, что образец был загрязнен. Я сама не упоминаю это, потому что знаю: мой сын жив, а я невиновна. – Если он только не ошибся насчет дыхания Дилана, – выдвигает версию Ник. – Ситуация была очень стрессовой. Он мог поверить, что Дилан мертв, когда его нашел. Он же посчитал тебя мертвой. А если что-то произошло после того, как вас обоих отправили в больницу? Я с минуту обдумываю это. – Ты имеешь в виду, кто-то его выкрал и заставил нас обоих поверить, что Дилан умер? – Я предпочту думать так, а не верить в участие Марка в этом деле. Ни одной лишней секунды не верить. – Кажется безумием, как и все в этом деле, не правда ли? – Ты все еще не ответила на мой вопрос, Сьюзан. Ты думаешь, что твой муж тебе врал? Что ты знаешь про его прошлое? Его семью? Я думала, что все. Пока не нашла его фотографии с таинственной женщиной, я думала, что знаю все, что только можно знать про Марка Вебстера. Тот факт, что я не знала про университетскую подружку, меняет дело? Я вздыхаю. – Я не могу больше об этом думать. Мне нужно с ним поговорить, спросить его… Я все еще хочу, чтобы Марк обнял меня и сказал, что мы вместе со всем этим справимся. – Не очень хорошая мысль, – твердо заявляет Ник. В его словах слышится напряжение? – Он мог сегодня отправить нам эти фотографии – ты же не знаешь точно. Изначально именно он мог нанять кого-то за тобой следить. Если ты обратишься в полицию, они могут… – Подумать, что я снова сошла с ума. Меня опять упекут в психушку.