Ей вспомнились подведенные сажей глаза, полосатые чулки и красная пелерина с капюшоном. Это не могло быть совпадением… В голове снова зазвучал утомительный голос Партриджа: «Совпадений не бывает, мисс Трикк». Партридж, как и всегда, был прав. – Ничего не понимаю, – недоуменно проговорила Полли. – Как вор подарков связан с Зои Гримм? Глава 10. Железнодорожник из «Тио-Тио». За три часа до Нового года. Человек-в-красном. Новогодний гость. Друг-из-Тремпл-Толл. Каминник… У него множество имен, но мало кто в самом Саквояжном районе (да и в Габене в целом) может похвастаться тем, что видел его или говорил с ним. При этом многие слышали его шаги, его старческое кряхтение, кто-то твердит, будто видел кончик колпака, метнувшийся за угол, или мелькнувшее на миг отражение в зеркале. Кое-кто даже находил следы сажи в своей гостиной, протоптанные от камина к елке и обратно. Кое-кто из жителей Тремпл-Толл считал, что никакого Человека-в-красном не существует. Еще бы: чтобы кто-то летал над городом Новогодней ночью на санях и просто так (по доброте душевной) одаривал людей? Нет уж! Где угодно, но только не в Габене! И все же, даже самые убежденные (на словах) скептики не лишали себя возможности надеяться. Перед тем, как отправиться в кровать, они на мгновение задерживались в гостиной, окидывали ее мечтательным взглядом, уделив особое внимание камину, и, тяжко вздохнув напоследок, шли спать. Чтобы утром, обнаружив отсутствие каких бы то ни было подарков, появившихся за ночь чудесным образом, глубокомысленно изречь: «Ну вот, я же говорил! Только наивные болваны и глупые дети верят в существование таинственных доброжелателей!» Почти все представляли себе Каминника в виде душевного бородатого старика в длинной темно-красной шубе с пелериной и белой меховой оторочкой. В алом колпаке, большущих лётных очках на глазах, и с переброшенным через плечо огромным, бугрящимся подарками мешком… Так его изображали на коробках печенья, которое продавали на площади Неми-Дрё и в пассаже Грюммлера. Так он был описан на страницах детских сказок «Подарки господина Зимы», «Сказки о Каминнике» и «Мешок Крампуса». И именно этот тип сейчас толокся у двери последнего вагона готовящегося отправляться поезда, позволяя себе никуда не торопиться, нарушать график и вообще вести себя с Главным Генералом Общества Железнодорожников Габена снисходительно и едва ли не пренебрежительно. На станции Самого Главного Вокзала шел снег, то и дело звонил колокол, оповещающий пассажиров об отправлении. Раз в несколько минут скрипучий голос из вещателей советовал отправляющимся завязать шнурки или засунуть ребенка в чемодан, или вытереть сопливый нос. – Чего уставился? – хрипло проговорило низкорослое существо с длинным носом-колом и в фуражке Паровозного ведомства, со злобой глядя на того самого Человека-в-красном. – Полезай в вагон! Поезд отправляется! Поезд отправляется! Человек-в-красном никак не отреагировал. – Не испытывай мое терпение! Все пассажиры должны занять свои места до отправки! Человек-в-красном глядел на носатого своим добрым взглядом, но тот разозлился лишь сильнее. – Мое терпение отходит с платформы «Хвать-за-нос»! – проскрежетал он. – Садись в вагон, глупый старик, или хуже будет… Человек-в-красном не испугался. Он продолжал все так же молча глядеть на злобного коротышку, словно потешаясь над ним. – Говард Бек здесь командует! – продолжил носатый. – И когда Говард Бек говорит тебе, глупый старикашка, залазить в вагон, ты залазишь в вагон! Эй… – Носатый вдруг вскинул длинный острый палец вверх, словно вспомнив что-то. – А мешок-то, мешок, не проштемпелирован! Говард Бек ткнул палец в чернильницу и оставил на мешке Каминника грязную отметину. – Все! Теперь полезай в вагон! Мы отбываем! Мы отбываем! Обладатель форменной фуражки Паровозного ведомства бесцеремонно схватил Человека-в-красном и засунул его в вагон: вместе с его белой окладистой бородой, лётными очками и мешком, полным подарков. А потом он закрыл дверцу вагона и переключил небольшой рычажок на трубе локомотива. В тот же миг поезд качнулся и отошел от станции, и Говард Бек непроизвольно залюбовался им. Ох, что это был за поезд! Вишневый, с лакированными вагончиками, с премиленьким паровозиком, с золочеными детальками и крошечными фонарями. С изящной витой надписью «Чернинг-Брамм» на боку вагончика-тендера. Говард Бек просто обожал этот поезд. А еще он обожал эту станцию, заснеженные холмы по обе стороны от путей и уходящие вдаль рельсы. Глядя, как поезд несется сквозь зиму, Говард Бек захлопал в ладоши, отчего раздался деревянный треск, и выдал: «Ту-тууу!», имитируя при этом рукой движение машинистов, когда они тянут за шнур гудка. – Ой… – вздрогнул Говард Бек, словно очнувшись от сна. – Снег закончился! Непорядок! Нужно больше снега! Он схватил мешок мелко нарубленной мишуры и принялся высыпать ее над станцией и холмами, между которыми ехал поезд. Зазевавшись, Говард не заметил, как его состав, описав круг, вернулся и снова подошел к станции. – Ой-ой-ой! – воскликнул носатый железнодорожник и, отшвырнув мешок в сторону, позвонил в колокольчик, который он взял с полки праздничных бубенцов, колокольчиков и погремушек. После чего сложил руки рупором возле рта и произнес, намеренно исказив голос: – Господа пассажиры! Поезд «Чернинг-Брамм» прибывает на платформу «№ 7»! Не забывайте ваши чемоданы! Иначе они достанутся мне! Хи-хи… «Тио-Тио. Лавка игрушек миссис Фрункель для хорошо воспитанных детей» была закрыта. Новогодний вечер плавно перерастал в предновогоднюю ночь. На улице усилился снегопад. Ровно в девять часов, и ни минутой позже, миссис Фрункель закрыла книгу учета, лично погасила везде свет, выключила граммофоны и заперла лавку. И тогда, дождавшись, когда шаги строгой хозяйки магазинчика стихнут, а эхо от веселых карнавальных мелодий сгинет, в «Тио-Тио» пробрался Говард Бек. Говард Бек был маленьким, шустрым и юрким (издалека его часто принимали за ребенка), и ему ничего не стоило пролезть в щель, или в крошечное окошко, или забраться куда-нибудь по трубе. Лавка игрушек на перекрестке Хартвью и Флеппин была его самым любимым в городе местом. Он частенько проникал сюда по ночам, ведь именно здесь хранилась эта изумительная игрушечная железная дорога. Оставаясь наедине со своим поездом, он не замечал, как быстро проходит время, и постоянно засиживался в лавке до утра, до того самого момента, как приходила миссис Фрункель или ее толстая помощница Фло. Но лишь только заслышав скрип ключа в замочной скважине входной двери, он тут же прятался среди кукол и наблюдал, как старуха обнаруживает устроенный им бедлам и принимается причитать: «Кто это здесь набедокурил?» – при этом неизменно угрожая, что поставит капканы. Говард Бек не боялся капканов. Мамаша часто твердила, что только болваны попадают в ловушки. Мамаша – очень умная, и Говард верил всему, что она говорит: Мамаша сделала его, а значит, ей виднее. И «сделала» здесь значит буквально. Говард Бек был куклой. Куклой с характером. И со своим собственным видением того, что хорошо, а что плохо. «Плохо» для него было терпеть и не потакать своим ежесекундным прихотям. А еще он никогда не упускал возможности кому-нибудь нахамить, нагрубить и пнуть кого-нибудь по ноге. Может, Мамаша и не хотела, чтобы он был грубияном и плутом, но таким уж он вышел. – Эй, ты! Каминник! Ты снова испытываешь мое терпение! Говард Бек вытащил из вагончика миниатюрную фигурку Человека-в-красном и поставил ее на платформу станции. – Наглый старикашка! Я-то знаю о тебе такое, что в Саквояжне захотели бы узнать все! Но тебе повезло! Очень повезло! Я умею хранить секреты. – Говард Бек понизил голос: – Мамаша просила. И действительно: однажды Говард стал невольным (а если уж начистоту, то вольным – он любил подслушивать) свидетелем заговора. Заговора, в котором принимала участие его собственная Мамаша! Но об этом ни-ни… ни словечка! Иначе Мамаша будет злиться… Говард не хотел злить или расстраивать Мамашу. Он ее очень любил, и ему становилось не по себе, когда она грустила. А в преддверие праздников она всегда впадала в какую-то мрачную хандру, сидела целыми днями в кресле у погасшего камина и жутко шевелила губами, словно с кем-то разговаривала. Этот Новый год не стал исключением, но на сей раз Говард решил докопаться до правды и узнать, что именно творится с Мамашей. С трудом ему удалось ее разговорить. Мамаша сказала, что ей больно. И когда он предложил сбегать за доктором, она призналась, что ни один доктор не в силах унять эту боль. Говард непонимающе закачал носатой головой, и Мамаша пояснила: – Нет такого лекарства, которое может унять тоску по прошлому или излечить ностальгическую апатию. Нет таких пилюль, которые смогут вернуть в прошлое. – Ты грустишь из-за прошлого? – спросил Говард. Мамаша задумчиво поглядела не столько на него, сколько сквозь него. – Нынешние праздники, малыш, – жалкая тень того, что устраивали кукольники Габена в прошлом. О, это было подлинное волшебство! Мы собирались в новогоднюю ночь вместе и творили чудеса, а теперь мы – те, кто остался – разбросаны по городу и прячемся в своих чуланах, как крысы. Многие давно лишились своих кукол. У нас нет ни былого уважения, ни славы – мы забыты, а наше искусство никому больше не нужно. Кукольники в Тремпл-Толл нищенствуют и побираются. Прежде мои творения стоили сотни фунтов, но сейчас у меня нет даже пары пенсов, а что уж говорить о том, чтобы купить праздничного гуся… – Я добуду для тебя гуся! – с горячностью пообещал Говард. – Если ты станешь счастливой. И улыбнешься. – Я не о том, Говард, – грустно проговорила Мамаша. – Совсем не о том. Да и где ж ты достанешь гуся? Они ведь дорогие и на дороге так просто не валяются. – Не беспокойся, я добуду! – заверил Говард. Мамаша попыталась его остановить, но он схватил свой котелок и выскочил на улицу… И именно так для него начался этот невероятно длинный, заполненный злоключениями, словно кошачье брюхо мышами, день. Говард Бек любил пьески. Это очевидно, ведь он был куклой. И его скитания по заснеженному предновогоднему Габену очень походили на такую пьеску. На плутовской водевиль, который в иное время запросто мог бы быть втиснут между выходами танцовщиц, номерами салонных фокусников и слезливыми романсами о несчастливой любви на сцене какого-нибудь кабаре. Сам же Говард, если бы кто-то позволил ему напялить цилиндр конферансье, назвал бы эту пьеску не иначе как «Гусиные истории». …Было около десяти утра, и, казалось, буквально все в этом захолустном городишке выбрались из своих нор. Дамы и господа торопились посетить лавки и мастерские, пока всё не раскупили перед праздником, и их головы едва не дымились, учитывая бесконечные списки дел, которые эти дамы и господа заготовили: «Роберт, мы не можем позволить себе забыть тушь для тушеной рыбы!» «Да, Бетси…» «Но только после того, как посетим мадам Клотильду из “Ножничек Клотильды” и заскочим к веревочнику, чтобы купить петлю для твоей мамы – может, это подвигнет старую грымзу, наконец, сделать нам всем подарок…» «Конечно, Бетси…» «Роберт, ты меня вообще слушаешь? А то, сдается мне, ты уже весь мыслями в джентльменской лавке “Штиблетс”!» «Разумеется, слушаю, Бетси: тушь для рыбы, прическа для тебя, петля для моей мамы, новые запонки из “Штиблетс” для… постой, что?..» Сутолока и сумбур являлись неотъемлемой частью Тремпл-Толл накануне праздника. Взрослые были все в делах и приготовлениях, дети канючили и выпрашивали подарки или сладости, а еще умоляли родителей и нянюшек пустить их хоть одним глазком взглянуть на одно из ярмарочных представлений, которые развернулись по всей Саквояжне. Что касается вездесущих домашних питомцев, то они делали то же, что и всегда: глядели на людскую суматоху с изрядной долей иронии и подворовывали еду где только можно.