Ведь знала, что она ворчать будет из-за волос, но оказалась не готова. И вроде бы ничего такого не сказала, а от её упрёка все внутри замерло как когда осознала, что слишком коротко остригла волосы. Ведь хотела же тогда только концы поравнять... Ночью правда проснулась и ревела, когда поняла, что вместо длинных пышных волос, струящихся почти до поясницы у меня, теперь короткая модная стрижка, едва достигающая лопаток. — Вот ведь дурында, — продолжала ворчать бабка, — отстригла волосы. Силы сама себя лишила. Я поежилась, а она схватила меня за руку и потащила в комнату. Там усадила на стул и отошла к шкафу. — Сиди. Зря приехала, лучше бы к отцу, или к маме. Или дома осталась. Хотя нет, там Кирилл… От мысли о нем сердце засаднило. Нет, правильно сделала, что сюда подалась. Уж лучше бабушкины ворчания, чем нотации мамы, мнимая поддержка папы, или ложь Кира. А бабка тем временем продолжала что-то искать в шкафу и причитать по поводу волос. Мои же это волосы? Мои, значит, что хочу, то и делаю с ними! — Твои-то они твои, — проворчала бабка. Ну точно читает мысли! Всякий раз, удивляюсь этому и привыкнуть никак не могу, — да только исчахнешь ты без них. — Сколько людей ходит с короткими волосами и ничего, — проворчала я в ответ. — Так — то люди, а то — ты. Бабка наконец нашла, что искала и пошла ко мне, держа две длинные ленты. Я хотела было встать, но она не дала. Костлявой рукой с силой надавила мне на плечи, усаживая обратно на шаткий табурет. — Сиди, сказала. Быстро и ловко она заплела мне волосы в две косы, вплетая в них ленту. — Зачем? — Носи ленту, пока волосы не отрастут обратно. — Зачем такой длинный хвост оставляешь? Обрежь. — Уже обрезала. Волосы ты свои обрезала, а ленту длинной носи. Она силу поможет восстановить. И дурость эту сними, — добавила бабка, указывая на мои новенькие джинсы. — Джинсы-то, чем тебе не угодили? — возмутилась я. — Мужская это одежда. — Ничего она не мужская, — попыталась было я протестовать, но старуха так посмотрела на меня, что спорить с ней пропало всякое желание. — Я думала, ты порадуешься за меня, — тихо сказала я, опуская глаза. Хотя… радоваться-то особо нечему. — Порадуюсь, — ответила бабушка, смягчившись, — себя верни, и тогда я порадуюсь. Меня молча накормили завтраком. Я о такой еде и мечтать не могла в большом и душном городе: только испеченные блины, свежий хлеб, молоко, вкуснейшая каша. Пока я ела, осматривала комнату. Ничего здесь не изменилось с последнего моего пребывания. Все так же висели пучки трав по стенам, а бабка перебирала их, готовя сборы и настойки для местных. И все так же к ней приходили люди в поисках здоровья. Бабка поставила передо мной кружку с отваром и коротко велела: — Пей до дна. Потом все расскажешь. И я послушала. Выпила терпкий отвар и поведала ей все, что у меня на душе накопилась. О предательстве Кирилла, об интригах подруги, о своих переживаниях. Бабка слушала молча, не перебивала. А потом вышла в свою комнату, вернулась с большой коробкой, которую протянула мне. Я перехватила. Тяжелая. Что же там лежит? Старая коричневая коробка, покрытая пылью. Я не торопилась ее открывать. Почему-то боялась. Мне казалось, как только ее открою, все в жизни изменится навсегда. Бабушка села передо мной за стол и терпеливо ожидала. Не торопила. Я бережно открыла коробку и замерла. Мои пастельные мелки, карандаши, краски и старые альбомы. Подумать только, бабушка все это хранила столько лет! — Я думала, мама их выбросила во время переезда, — с трудом выдавила я. — Она и собиралась, — тихо, но как-то очень ласково ответила бабушка. – Только я не позволила. Увезла собой. Чувствовала, что они тебе еще пригодятся. Не ошиблась. Я подняла на нее благодарные глаза, она лишь кивнула и похлопала меня по плечу. — Пойди порисуй. Выплесни все наружу. Найди себя, а там и поговорим. Я достала чистый листок, мелок. Занесла руку и замерла, прислушиваясь к своим ощущениям. Привычный жест, привычный мелок и листок бумаги. Но как давно это было. Как давно я не рисовала, хотя помню, в детстве очень любила… Бабушка тронула за плечо. Она держала мое старое платье. Простое. Нежного голубого цвета. С рукавами чуть выше локтей, пышной юбкой ниже колен. Я взяла платье и вдохнула его аромат. Пахло травами, как и все в этом доме. Переодевшись в старое платье, которое, кстати, мне было впору, я подхватила коробку с мелками и отправилась на речку. Туда, где любила рисовать в детстве. Вот и бревно, на котором я всегда сидела. Позади деревенька, справа лес, а прямо передо мной широкая речка, убегающая вдаль. И поля, поля, поля… Конца и края не было здешним полям. Казалось, время здесь замерло. Ничего не изменилось за все эти годы, только я стала другая. Вдохнув поглубже воздух, я сделала первый мазок, а потом ещё и ещё. Меня внезапно захватило, и я не уже не могла остановиться, продолжая и продолжая пока совсем не выдохлась. Мне казалось, с каждым новым штрихом из меня уходила боль, та самая, которая жила внутри уже много лет, которая не отпускала, что бы я ни делала. Я настолько свыклась, срослась с этой болью, что принимала ее как что-то естественное, нормальное. Думала, что боль будет жить со мной вечно, но нет, я нашла способ освободиться. Я рисовала и рисовала, наслаждаясь новыми ощущениями. Свободой. Словно сбросила оковы, которые стискивали и мешали дышать. Мне вдруг стало так хорошо, как давно не было. И почему, почему я перестала рисовать? Занималась этим с самого детства. Всегда. Почему я бросила? Что такого с нами случается, когда мы, повзрослев, забываем наши увлечения? Бросаем то, чем дышим, чем живём? Не понимаю. Когда мы ещё дети, в нас столько энергии, столько вдохновения, силы и мощи. Кажется, готовы горы свернуть, достигая собственную цель. Что происходит дальше? Почему мы забываем себя? Почему? Я рисовала и плакала одновременно. Сначала мои картинки получались мрачными, и я понимала почему. Из меня выходила боль. Потом изображения стали светлее, радостнее. И я чувствовала себя также — счастливее. Так как поняла, что мне теперь делать. Как мне жить. Больше не будет никаких ограничений и запретов. В первую очередь буду думать только о себе и о своих желаниях. И будь что будет. Я стану рисовать. Когда совсем стемнело и уже ничего нельзя было разобрать, я с фонариком собрала свои мелки, рисунки и пошла домой, где меня ждала моя бабка и готовый ужин. — Спасибо, — сказала я, едва переступив порог дома, — спасибо, бабушка. Баба Анна стояла у стола и раскладывала тарелки. Она ничего не ответила, только довольно кивнула и указала на стул. Я вымыла руки и села за стол. За ужином мы не говорили. Мне не хотелось, слишком новым было чувство вновь обретенного желания творить, и я берегла его внутри, боясь рассеять лишними словами. А бабка и не стремилась начать разговор. Она уже многое мне сегодня помогла понять. Я легла спать. Баба Анна быстро уснула или сделала вид. А я лежала и смотрела в окно, на ночное небо. Какое оно красивое здесь в деревне, где звёздный свет не перебивают уличные фонари. Я так стремилась в большой город, который манил своими огнями и только сейчас поняла, что это все пустое, а настоящая жизнь, здесь на природе. Может, переехать из большого города? Кирилл все равно работает удалённо, а я буду рисовать на природе. Кирилл... Внутри снова полоснуло болью, я отвернулась от окна, закрывая глаза, стараясь сдержать горькие слезы… Зареклась же плакать. И думать о нем зареклась. Отключила вчера телефон, чтобы больше не видеть его звонков и сообщений. Волнуется он… Ищет меня… Действительно ли беспокоится или так… для галочки… Перед глазами вспыхнули картинки из нашего отпуска… не помню, когда я в последний раз была такой счастливой. Не сомневалась, что все у нас наладилось… как же я ошибалась. Не в силах больше сдерживать слезы, тихо встала и вышла из дома, чтобы не разбудить бабушку. Прошла по дорожке, освещаемой луной, в баню и закрылась. Здесь-то я точно никому не помешаю. Я так хотела счастливую семью, хотела свадьбу один раз и навсегда. И любви на всю жизнь с одним-единственным мужчиной. А этот единственный, которого я выбрала, отворачивается от меня, уходит к другой. Когда я вдруг осознала, что с нашей семьёй что-то не так, стала искать способы сохранить ее, а сейчас понимаю — нечего было сохранять. Нет уже давно семьи. Нет нас. Есть каждый по отдельности, а нас больше нет. Я обхватила себя руками, пытаясь задавить, проглотить свои слезы и не могла. Они катились градом по щекам, и я не в силах была остановиться. Почему это случилось? Мы раньше были так близки. Или все же недостаточно близки? Не хочу так больше. Не хочу. Хочу счастья для себя, и если оно будет не с Кириллом, то пусть будет без него Глава 24 Кирилл — Вам что-то подсказать?