1 чехол для матраса белый с пятном крови 1 наволочка черная с пятном крови 1 матрас с синим цветочным рисунком с пятнами крови с обеих сторон В субботу, 28 ноября, я отправился собирать те вещи, которые полиция изъяла из квартиры Джеффа после его ареста и которые никоим образом не были связаны с его преступлениями. Их было довольно много, поэтому я поехал на фургоне в Здание безопасности, примыкающее к полицейскому управлению Милуоки. Полицейский гараж находился в подвале, и поэтому я загнал фургон под здание, а затем задним ходом загнал его на склад, где вещи Джеффа хранились с июля прошлого года. В сопровождении трех детективов я вошел в большое бетонное складское помещение. Другие мужчины уже собирали вещи Джеффа в передней части комнаты. Их было больше, чем я ожидал, и поэтому я долго наблюдал, как они вытаскивали более крупные предметы: его телевизор, две черные лампы, различные столы и стулья – реквизит, используемый в жизни, которая была прожита на задворках. Никогда Джефф не казался более потерянным, чем в вещах, которыми он владел. В декабре 1992 года еще одна невинная жертва, моя мать, умерла в последнем доме, куда я поместил ее несколько месяцев назад. Она умерла во сне, в покое. Мы с Шери поехали в Милуоки, чтобы договориться о ее похоронах. Два дня спустя мою мать похоронили. После похорон мы поехали повидаться с Джеффом. Мы позвонили перед тем, как покинуть наш дом, и поэтому он уже знал о смерти своей бабушки, когда мы приехали. Он сказал мне, что в ночь ее смерти испытал внезапный прилив нервозности и страха. «Я не знаю, – сказал он, – я просто чувствовал себя напряженным в ту ночь, как будто моя нервная система вот-вот взорвется». Несколько часов спустя, добавил он, это чувство исчезло. На обратном пути из «Колумбии», я испытывал странное чувство завершенности. Одна из величайших ролей в моей жизни – роль послушного сына – закончилась. Теперь я был всего лишь отцом. Оказавшись дома, я подошел к багажнику машины, открыл его и достал коробку, которую привез из «Колумбии». Я отнес ее в подвал, откинул крышки и заглянул внутрь. Там не было ничего примечательного, ничего особо важного, только обычные предметы, которые незнакомые люди присылали Джеффу по причинам, о которых я никогда не узнаю: консервированные или упакованные продукты; одежда и витамины; карандаши, ручки и блокноты для записей; всевозможные распятия и четки; аудиокассеты; мягкие игрушки; конверты с марками, некоторые уже адресованы самому себе, другие нет; книги, как в твердом переплете, так и в мягкой обложке, но обычно религиозные; новостные журналы; журналы о природе; религиозные журналы; немного «Ридерз Дайджест» и, конечно, сотни писем, десятки с иностранными марками. На мгновение все эти вещи, собранные вместе в этой маленькой коричневой коробке, показались мне ужасно печальными, жалкими и безнадежными, протягивающими руку помощи в невозможных жестах сочувствия и утешения. Я принес все это домой, и когда я начал доставать эти вещи одну за другой из коробки, я вспомнил все другие случаи, когда я ходил туда, где жил Джефф, собирал его вещи и приносил их домой. Когда он провалился в колледже, я вернул его вещи. Когда его осудили за растление малолетних, я вернулся в дом своей матери и принес его вещи. И в конце его судебного процесса, спустя много времени после того, как он был заперт, я поехал в подвал Здания безопасности и еще раз собрал его вещи. Теперь, каждый месяц, я возвращался к нему, немного разговаривал, затем собирал его вещи и приносил их домой. Ничто, как мне казалось, не могло бы лучше послужить метафорой для тех, кто живет в тени проблемного ребенка, чем это измученное, но бесконечное чувство очищения. Джефф и Лайонел Дамеры. Исправительный институт «Колумбия», апрель 1993 года Но что я мог бы очистить в своей собственной жизни? Что я мог собрать и убрать, чтобы Джефф до этого не добрался? В ранние годы мы подбираем все, что было бы опасно для наших детей. Мы подбираем шарики, скрепки и канцелярские кнопки, чтобы они не могли их найти и проглотить. Мы убираем ножи, пистолеты, яды и даже пластиковые пакеты. Мы подключаем электрические розетки и накладываем маленькие подушечки на все острые края, которые можем найти. Но есть и другие вещи, от которых мы не можем защитить наших детей, и я пришел к убеждению, что среди этих многих других вещей некоторые обладают потенциалом для глубокого и устрашающего зла. Как ученый, я также задаюсь вопросом, не заложен ли этот потенциал великого зла также глубоко в крови, которую некоторые из нас, отцы и матери, могут передать нашим детям при рождении. В дополнение к тому, каким бы ни был мой генетический вклад, насилие и преступность в нашем обществе и в средствах массовой информации оказали большое влияние на моего сына, а также на бесчисленное множество других детей, которые подвергаются прославлению насилия, которое они видят в кино и по телевидению. Я также верю, что мудрый, опытный и любящий психолог мог бы направить Джеффа в ранние годы его становления к другому финалу. Если нам повезло, мы передаем свои дары, не только духовные, интеллектуальные и физические дары, но и наш дар любви и сочувствия, наш дар переносить несчастья, поддерживать жизнь и уважать ее. Но некоторые из нас обречены вместо этого принять проклятие. Когда я вспоминаю интервью, которое я дал «Инсайд Эдишн» много месяцев назад, я снова слышу вопрос интервьюера: «Вы прощаете своего сына?» Да, я простил. Но должен ли он простить меня? Я не так уж уверен. Я пришел к выводу, что некоторые из навязчивых идей, которые обуревали моего сына, возможно, имели свое происхождение во мне, и то, что я мог бы сделать или не сделать с ним. Возможно, только по милости Божьей я или кто-либо другой избежал его участи, или благодаря генетическим способностям, или психологическому наследию моих родителей и их родителей. Странные фантазии моей юности, яростные порывы, возникшие во мне из-за моего раннего чувства бессилия и неполноценности, которые, возможно, ограничивали мое выражение любви к Джеффу, – все это, я полагаю, могло прийти к Джеффу через меня. Для меня ужасные последствия этих многочисленных возможностей очень глубоки и болезненны. И все же, после всего, что случилось с моим сыном, после всего горя и опустошения, которые его жизнь принесла другим, я не могу избежать рассмотрения даже самых мрачных из них. И все же, в отсутствие профессионального исследования, я не могу быть уверен. Хотя, как ученый, я должен признать генетику как мощную движущую силу в формировании человека, я также понимаю, что только половина генетического состава моего сына унаследована от меня, и даже больше, что генетические мутации могут произойти в любое время в любом живом организме, их влияние на более позднем этапе развития совершенно непредсказуемо. Я не знаю и никогда не узнаю, насколько наркотики способствовали преступлениям Джеффа, будь то его собственный алкоголизм или лекарства, которые принимала моя жена, когда он еще лежал в ее утробе. Я также не могу с какой-либо достоверностью оценить влияние наших неупорядоченных семейных отношений в то время, когда он рос, или предположить, как терапевтическое вмешательство могло помочь ему в любой момент на его пути к разрушению. Мог ли на Джеффа повлиять уровень насилия в нашем обществе, который его окружал, или постоянное насилие, которое его сверстники наблюдали в кино и по телевидению? Теперь, спустя много месяцев после суда над Джеффом и нашего испытания, я остаюсь человеком, постоянно размышляющим, часто терзаемым в душе поступками моего отпрыска. Я обнаруживаю, что остаюсь во власти великого неведения, как в отношении самого Джеффа, так и в отношении моего влияния на него как отца своими упущениями и поручениями. Отцовство остается загадкой, и когда я думаю о том, что мой другой сын может однажды стать отцом, я могу только сказать ему, как и каждому отцу после меня: «Береги себя, береги себя, береги себя». Необходимое послесловие После выхода этой книги Джеффри Дамер дал в тюрьме еще пару интервью, пытаясь облечь обуревавшие его желания в слова. В конце концов он был убит 28 ноября 1994 года. Охрана ненадолго, всего минут на двадцать оставила без присмотра троих заключенных – Дамера, убивавшего, а затем насиловавшего и поедавшего трупы чернокожих, некоего Джесси Андерсона, убившего свою жену и пытавшегося возложить вину на двух их собратьев по расе, и… черного расиста Кристофера Скарвера, отбывавшего пожизненное за разбой и убийство. Конец был немного предсказуем – Скарвер забил обоих до смерти (получив за каждого из них еще по одному пожизненному сроку). Впрочем, уже в 2015 году, готовя свои собственные мемуары, Скарвер рассказал о пикантной детали – оказывается, Дамер имел обыкновение подшучивать над другими заключенными, делая из еды части тела… Мозг каннибала хотели сохранить для исследований, но отец не дал на это согласия и тело было кремировано. Дом, в котором находилась его квартира, был снесен в 1992 году. Этот участок пустует по сей день. Его мать Джойс жила уединенно, отказываясь от интервью. Она умерла в конце 2000 года. Лайонел Дамер жив по сей день и по-прежнему женат на Шери. Ему 86, ей 81. Живут они довольно близко от Милуоки – в городе Севилл, штат Огайо. После написания книги и смерти сына он практически исчез из публичного поля. * * * notes Примечания 1 Командная игра для детей 4 – 6 лет, упрощенная форма бейсбола и софтбола. 2 Свенгали – персонаж романа английского писателя Джорджа Дюморье «Трильби» (1894 г.) и его многочисленных экранизаций. Гениальный музыкант Свенгали – уродливый и подлый – обладает способностями к гипнозу и черной магии. 3 Ригидность – отсутствие реакции на стимулы или сопротивление им, например, вследствие резкого повышения тонуса анатомических структур. Примером может быть также ригидный ритм сердца, не реагирующий на фазы дыхания, нагрузки и пр. 4 Фенобарбитал – противоэпилептическое лекарственное средство из группы барбитуратов. Имеет многочисленные негативные побочные эффекты, в том числе, при приеме беременными женщинами. Ныне считается устаревшим. 5 Квонсетский ангар (Quonset hut) – сборный модуль полуцилиндрической формы из гофрированного железа; впервые собран в 1941 г. в местечке Квонсет-Пойнт, шт. Род-Айленд (Прим. ред.).