– Мне нужно… Нужно одеться. – Не волнуйтесь, все в порядке, – говорит она повелительно. – Ну же, впустите меня. Он открывает дверь и отступает в сторону, пропуская Сандру, которая осматривает грязную затхлую комнату с явным интересом. На ней тонкий сарафан, скрывающий ее пропорции. Кожа лица у нее сухая, обветренная, особенно вокруг глаз. – Наша комната такая же, – говорит она. Бернар стоит в одних трусах. – У вас встревоженный вид, Бернард, – замечает она, оглядывая матрас, косо лежащий на полу. – Вам не о чем тревожиться. Ее глаза задерживаются на матрасе, как бы изучая его, а затем она говорит: – Я слышала о вас много хорошего, Бернард. Он озадачен таким поворотом. – О, да, много хорошего. – Чего именно? – спрашивает он с тревогой. Выражение его лица заставляет ее рассмеяться. – Ну, а сами вы как думаете? Вы же знаете, зачем я здесь? И с этими словами она пристально смотрит ему в глаза. Через несколько секунд до него доходит. – Ну, вот, – говорит она, сразу сообразив, что он понял. Она улыбается, показывая маленькие желтые зубы. – Она сказала, вы были ненасытны, и все еще не насытились. – Она кладет руку ему на грудь. – Чармиан будет завтра, не волнуйтесь. У нее легкое раздражение. Вот уж не думала, что ей это грозит. Поэтому я спросила, не будет ли она против, если к вам приду я. У меня еще никогда не было француза, – говорит она с легкой дрожью в голосе. – Я хочу, чтобы вы показали мне, почему столько шума о французах… Хорошо? – Она смотрит ему в глаза и гладит по щеке. – Вы покажете мне, Бернар? – И в ее бутылочно-зеленых глазах он видит мольбу. – Покажете? Она уходит в сумерках – она была и горячей, и покладистей, чем молодая партнерша, – и он спит до восьми утра, не просыпаясь. Когда же он просыпается, по-прежнему на матрасе на полу, комната залита солнечным светом. Он идет в «Поркиз» и съедает яичный рулет с кофе по-гречески. А затем, уже в плавках и с одним из маленьких колючих полотенец из отеля «Посейдон», он идет к морю. Как и предыдущим днем, он проснулся с желанием искупаться в море. Время еще раннее, и на пляже мало народу. Но русские, конечно, уже там – со своими едкими сигаретами и термосами с чаем цвета болотной жижи. Он идет к низкому прибою – сейчас отлив, море отступило довольно далеко, и снимает рубашку и туфли. Он убирает кошелек в туфлю и накрывает рубашкой, положив сверху для веса пустую бутылку, валявшуюся рядом. Песок между пальцами ног холодный. И ветер довольно сильный и тоже холодный. Волны, набегающие на берег, отливают зеленым. Он дает этим пенистым волнам слизать пыль со своих белых ног. Он заходит в волны, пока они не достают ему до длинных плавок, и когда волны набегают, он поднимает руки, а когда убегают, опускает. От прохладной воды и ветра по коже у него идут мурашки. Набегающая волна омывает его. И в течение этой секунды, когда волна с шумом и силой набегает на него, она стирает все. Он чувствует ее силу, чувствует, как она удаляется, и он остается в гладкой воде, позади волны. Он лежит на сверкающей воде, море держит его, солнце светит ему в лицо, и соленая вода плещет в уши. Он лежит с закрытыми глазами, и ему кажется, что он слышит движение каждой песчинки по дну моря. Набегающий прибой становится теплым. Он набегает на берег так далеко, как только у него хватает сил, и оставляет пенистые разводы на гладком, блестящем песке. А дальше от моря песок делается горячим. Он лежит на этом песке, чувствуя покалывание всей кожей, вдыхая и выдыхая воздух. Рука на глазах, рот открыт. Сердце качает кровь. В голове пустота. Единственное, что он сознает, – это жар солнца. Жар солнца. Жизнь.