Она поднимает глаза от журнала и улыбается. – Извини, опоздал, – говорит он. – Ты не опоздал. Самолет прилетел раньше. – Все нормально? Она убирает журнал в сумку. – Да. Отлично. Ты, наверное, устал, – говорит она, глядя на него. – Он выглядит бледным, взволнованным. – Ты долго был за рулем. – Вообще-то все в порядке, – говорит он. – Возможно, усталость накроет меня потом. – Хочешь чего-то поесть? – Ну… Он думает об этом. Он был голоден еще полчаса назад. Он ничего не ел весь день, не считая pain au chocolat[38][Булочка с шоколадом (фр.).] на пароме и сандвича с колбасой в Арденнах, под дождем. Но теперь он почему-то не голоден. На самом деле ему слегка нехорошо от того, что случилось с машиной Станько, с его шикарным внедорожником. – Может, поем немного, – говорит он. – А ты ела? – Что-то перекусила. – Может, поем, – повторяет он. – Хорошо. Но ты нормально себя чувствуешь? – спрашивает она, внезапно встревожившись. – Да. Да, – отвечает он. – Отлично. Они говорят по-английски. Для него английский почти родной. У нее уровень чуть ниже. Он встает в очередь в какую-то точку с едой, их лишь несколько в аэропорту. Все здесь обшарпанно и обыденно. За ограждениями с предупреждающими знаками ведутся скромные ремонтные работы. Он делает заказ, на безупречном немецком – сандвич с ветчиной и двойной латте. – Слушай, – говорит он, присаживаясь рядом с ней. – Я должен тебе кое-что сказать. К его удивлению, она сразу настораживается. И даже кажется испуганной. – Да? – говорит она. – Я попал в аварию, – говорит он, снимая крышечку со стаканчика с латте. – На машине. На парковке. Здесь. Есть повреждения – краска. Она ничего не отвечает. – Надеюсь, твой отец не придет в ярость. – Не знаю, – говорит она. – Хочешь немного? – спрашивает он, предлагая ей сандвич. – Я вообще-то не голоден. Когда она качает головой, он спрашивает: – Как прошел полет? Нормально? – Да, все было отлично. – Из Катовице? – спрашивает он. – Да. – Сегодня мы ночуем в местечке под названием Тренфельд, – говорит он, продолжая бороться с сандвичем. – Это в паре часов отсюда на машине. Если верить картам «Гугла». – Хорошо. – Gasthaus Sonne[39][Гостиница «Солнце» (нем.).], – говорит он. И хотя она улыбается, что-то как будто тревожит ее. – Хорошо? – произносит он. Она опять улыбается ему, и он пытается понять, в чем дело – ему только кажется или она действительно чем-то встревожена? – Поехали? – говорит она. Он берет ее чемоданчик, и они идут к парковке, где она осматривает, довольно бесстрастно, большую царапину на боку новой машины ее отца. Он театрально вздыхает: – Видишь? – Угу. – Надеюсь, твой отец не придет в ярость, – говорит он снова. Когда он идет вдоль сцепленных заграждений к автомату, чтобы заплатить за парковку, начинается дождь. Когда он возвращается, она уже на пассажирском сиденье, смотрит прямо перед собой. Возникают небольшие сложности с тем, чтобы выехать обратно на шоссе Е 42 по направлению к Франкфурту. Некоторое время они колесят по заваленным навозом проселочным дорогам, по унылой сельской местности. Когда они наконец выбираются на шоссе, то первое время едут молча, словно завороженные движением дворников по стеклу, снова и снова стирающих капли дождя. Он продолжает думать об аварии. О том, как легко этого могло бы не быть. Если бы только он приехал, к примеру, на несколько минут раньше или позже, он бы точно нашел другое место для парковки. Там было одно довольно рискованное пространство около входа, которое он почти занял, но решил поискать что-то получше, хотя то место, куда он решил вписаться в итоге, после нескольких минут нервозных поисков, было даже у?же. Ему хотелось отлить. Это тоже могло сыграть свою роль – он был в нетерпении и не мог как следует сосредоточиться. И еще он устал, проголодался, и спешил, и тащился минут десять за трактором, пока искал аэропорт. В результате все эти факторы, все эти сами по себе малозначащие, пустяковые обстоятельства объединились в одном роковом моменте, поместив его именно туда и тогда – и вот произошла авария. И что теперь будет? Ему придется заплатить за эту гребаную… – Я должна сказать кое-что тебе, Карел, – говорит она. Он не вполне понял ее тон, этот нажим на местоимении, забыл, что совсем недавно сам произнес такую же фразу, когда они встретились в аэропорту. – Что? Долгая пауза. Он еще думает о том, во сколько ему обойдется покраска и знает ли Станько кого-то, кто сможет сделать это подешевле, и замечает, что молчание подозрительно затянулось. – Я должна сказать кое-что тебе, – повторяет она. И по мере того как молчание затягивается, круг вероятных признаний стремительно сужается в его сознании, пока, наконец, не остается один или два варианта. В глубине души он понимает это, но в то же время продолжает энергично обдумывать, что делать с поцарапанным крылом. Она либо собирается прекратить их маленький роман, эту череду беспорядочных свиданий в номерах отелей, либо… – Ты беременна, – говорит он, выдавливая рычаг индикатора, вырываясь вперед, чтобы пробиться в туннель, полный водяной пыли. Он надеется, что она сразу возразит ему. Но молчание не нарушается. Вокруг них уже сырой, серый мир, по краям которого перекрученные ветром деревья, заметные боковым зрением. В какой-то степени он по-прежнему думает об аварии. Но эти мысли начинают отступать куда-то, словно растворяясь в бескрайнем космосе. – Беременна? – спрашивает он. Бывают моменты, когда все меняется. Сколько их в жизни? Всего несколько. И вот настал такой момент. На этом поливаемом дождем шоссе где-то в Германии. Здесь и сейчас. – Вот дерьмо, – говорит он, продолжая напряженно всматриваться в дорогу впереди. Наконец она заговорила: – Я так думаю. Да. – Вот дерьмо, – повторяет он. Теперь мысли об аварии отошли на задний план, хотя он все еще помнит об этом, как о чем-то далеком, затерянном где-то во тьме. И где-то там же, во тьме, ему теперь видится вся его жизнь, отнятая у него. Что ему осталось? Где теперь найти приют, когда все утекло в пустоту?