С тех пор, после Рождества, они виделись каждые несколько недель. Постепенно росло ощущение того, что они – пара, возникало чувство, что их связывают обязательства. Он не стал бы пока говорить о чем-то более серьезном. Иногда она приезжает к нему в Оксфорд, или они проводят выходные в Лондоне, или бывают где-нибудь еще. Они встречаются по большей части на нейтральных территориях, в отелях. В феврале они съездили во Флоренцию. На Пасху провели неделю на Додеканесе[36][Архипелаг в юго-восточной части Эгейского моря, часть Южных Спорад, принадлежит Греции.], перебираясь с острова на остров, на продуваемой ветром палубе теплохода на подводных крыльях в мире ярко-синих тонов. Постепенно они все больше раскрываются друг другу. – Ты, – как-то сказала она, – типичный единственный ребенок. – А именно? – Эгоистичный, – пояснила она. – Избалованный. Тебе даже на ум не приходит, что ты можешь не быть центром вселенной. Что придает тебе определенный магнетизм… – Ты мне явно льстишь… – Это тебя не красит, – сказала она, – но в тебе это есть. Она тасовала колоду карт, ее Таро. Для него это было сюрпризом. Казалось, в ней есть что-то, характерное для приверженцев «Нью эйдж», но он сказал себе, что это не серьезно в плане самоопределения. – Ладно, сейчас ты возьмешь три карты, – сказала она. – Прошлое, настоящее, будущее. Они лежали на его кровати. В Оксфорде. Было субботнее утро. В прошлом месяце. – Ну… – Она протянула ему колоду веером. – Бери одну. С шутливым видом он вытянул карту. – Туз жезлов, – сказала она. – Прошлое. Бери еще. – Башня. – Она делано встревожилась. – Черт побери. Настоящее. Бери последнюю. Когда он вытянул третью карту и перевернул ее, она сказала: – Император. Будущее. – Звучит хорошо, – предположил он, довольный собой. Она изучала три карты, неровно лежащие на листе бумаги. – Хорошо, – сказала она не очень уверенно. – Кажется, я понимаю. – Давай, говори. – Пора тебе повзрослеть. Если в двух словах. Он рассмеялся. – И что же это значит? – Ну, смотри сам. – Она указывала на туз жезлов. – Это очевидно, сам знаешь… Фаллический символ. Похоже, так все и было. На картинке рука держала длинный жезл с округлой шишкой на конце, полусферой с разрезом. – Да, – сказал он. – Похоже на то. – Ну, это прошлое. – Что – мне теперь нужно повеситься? – Не глупи. – Трудно было сказать, насколько серьезно она к этому относилась, но она казалась сосредоточенной. – Настоящее. Башня. Какой-то неожиданный кризис. Все перевернуто вверх дном. – Мне ни о чем таком не известно. – Разумеется. Ты ни о чем не узнаешь, пока это что-то не рухнет на тебя. – Если это не ты. Она словно не услышала. – Теперь давай заглянем в будущее. Император – мировая власть… Он отпустил какое-то глупое замечание о том, что это очень на него похоже, после чего начал ласкать ее сосок, пробуждая его к жизни. Они оба были голыми. Она сказала: – Я думаю, эти карты говорят о том, что, может быть, тебе нужно перестать все время думать о своей… штуке. Он рассмеялся: – Моей штуке? – Об этом. Она ткнула в «это» пальцем. – Короче, – сказала она, глядя ему в глаза, – тебе пора перестать бегать за юбками. – Но я не бегаю за юбками. Я не такой. – Нет, ты как раз такой. – Даю слово, – сказал он ей, – я не такой. Модель их отношений просто идеальна, думает он. Он не может представить чего-либо более идеального. Не может представить свою жизнь более счастливой, чем сейчас. Большущие склады завода «Стелла Артуа» в Левене, дымящие трубы, чуть размытые мелким дождем. Как хорошо он знает это шоссе на всем его протяжении, его различные покрытия, звук шин на них, и канавку при переезде из Фландрии в Валлонию. Как часто в те годы, когда учился в Генте, он проезжал по этой дороге, и каким небольшим кажется теперь это расстояние, всего часть его большого путешествия – он ведь уже на полпути в Льеж, а ведь как будто только что покинул Брюссель. И вот он, Льеж – место, где дорога ныряет в долину. По мере того как он поднимается на другой стороне, обходя медлительные грузовики, в лесах начинают появляться сосны. Внезапно все кажется таким свежим. Ему нужно закончить статью для «Журнала английской и германской филологии»; он надеялся уже дописать ее. Вопрос заключается в том, переходила ли в некоторых случаях фонема æ в пред-западно-саксонский период в a или же исходное изменение от a к æ, постулируемое для западногерманского периода, иными словами до заселения англосаксов в Британию, никогда в действительности не происходило. Принципиальным свидетельством в пользу прежней гипотезы всегда являлась форма Slean[37][Глагол из староанглийского, означающий «бить, убивать», в современном английском ему соответствует глагол to slay.] – если удастся показать, что эта форма являет собой аномалию, тогда этот тезис, освященный веками, окажется под большим вопросом. Отсюда вытекает значимость его статьи, уже, в принципе, принятой к публикации журналом, «Аномальные факторы формы Slean – некоторые предположения». Выступая на симпозиуме УКЛ на прошлой неделе, он опирался на материал из своей статьи, как бы поддразнивая коллег. Довольно смелый шаг. (Надо было видеть лицо Макинтайра!) Да, это могло быть именно тем, чего он искал, – тем самым открытием, которое сделает его имя в мире германистики нарицательным. И тогда его труды сделаются обязательными к прочтению в профессиональных кругах. Мировая власть. Так что этому стоило посвятить время – и с этой целью уединиться на все оставшееся лето. Перестать постоянно думать о своей штуке. Он сидит в большом кафе при автосервисе «Шелл», с плакатом «Формулы-1», ест сэндвич с сырокопченой колбасой и пьет минеральную воду. Трасса Спа-Франкоршам где-то неподалеку, в этих лесах. В кафе немного посетителей. Даже несмотря на самый разгар лета – вторая неделя июля, – погода держится скверная, и мало кому охота проводить время здесь, в лесах, когда то и дело льет дождь, окутывая темные стволы сосен белесой пеленой. Озябшими руками он заливает в машину бензин. Ему кажется, что здесь все дешевле, чем в Германии. Но он не уверен. В любом случае, за бензин платит Станько. Он засовывает чек в бумажник, рядом с другими чеками, и снова выходит под дождь. Здесь заканчивается известная ему дорога – дальше шоссе идет на восток к Кельну. Сидя в машине, он просматривает карту, распечатанную с «Гугла». Нечеткая линия отмечает по диагонали путь от того места, где он находится, до Германии, мимо Люксембурга. Шоссе Е 42. Кажется, ничего сложного. Он складывает карту и еще недолго сидит, слушая, как дождь барабанит по крыше, и допивая кофе. Люксембург. Он никогда там не был. Все равно как графство Суррей было бы страной. Нелепость. Аномалия. Как Slean. Нарицательное имя. Он должен посвятить себя работе. Перестать думать о своей штуке. Пора повзрослеть. Если в двух словах. Ему понравилось, как она это сказала. Все ветровое стекло залито дождем. Лето. И все же в дожде есть что-то романтическое. Людей вокруг немного. Это была ее идея – встретиться во франкфуртском аэропорту. Не в аэропорту города Франкфурт, а во Франкфурт-Хане, где нет излишеств, глубоко в сельской местности, и совсем не близко к Франкфурту; Франкфурта даже нет на его карте с «Гугла», даже при том, что маленькая точка, обозначающая аэропорт, почти в самой середине. Они привыкли к подобным аэропортам, эти любовники. Сонное местечко рядом с какой-нибудь деревней, откуда делают максимум двадцать рейсов в день. Они уже побывали за этот год – туда-сюда – раз десять в таких местах. Туда-сюда. Туда-сюда. Это была ее идея – встретиться там и завершить поездку в Скавину вместе, побыть вдвоем, проведя пару ночей в дороге.