– Камея, – отчеканила она сердито. – Старая княгиня… то есть Лидия Ивановна, мы так ее называли, княгиней, никогда камею не снимала, и тут она пропала. И шторы! Окна были задернуты шторами. Я ни разу не видела, чтоб она задергивала шторы!.. Федор Петрович улыбнулся: – Тетя много лет прожила в Голландии, – сказал он так, как будто говорил «она много лет прожила в Пензе»! – А там окна никогда не зашторивают. Священник проходит по улице по меньшей мере дважды в день и должен своими глазами видеть, чем занимается его паства… Зашторенные окна сразу вызывают подозрения в блуде или безделье, что гораздо худший грех, чем блуд, – добавил он, подумав. – А что Лидия Ивановна делала… в Голландии? – спросила оторопевшая Тонечка. – Да еще много лет? – Работала в музее Рубенса. Он опять сказал это так, как будто сообщал, что тетя всю жизнь работала на пивзаводе или в пекарне! – Подождите, – попросила Тонечка. – Вы ничего не путаете? Может, какая-то другая ваша тетя жила в Голландии? Ваша мама сказала, что не общается с родственниками, и может быть… – Не может быть, – перебил Федор Петрович. Тонечке показалось, что она сильно его разозлила. – При чем тут моя мама, как вы изволите выражаться?! Тетя Лида проводила со мной гораздо больше времени, чем… другие родственники. Собственно, я вырос у них в доме! – В Голландии? – уточнила Саша язвительно. Ей не понравилось, что он напал на Тонечку. – В Риме, – бухнул странный Федор Петрович, бывший Фабиан и бывший лесник. – Когда я родился, они уже жили в Риме. – Ну, все понятно, – заключила Саша. – В Риме. Тонечка посмотрела на Федора. Было совершенно очевидно, что он не шутит и не выдумывает. Впрочем… может, он сумасшедший?.. Его мать и ее клевреты все время на что-то намекали, на какую-то его ненормальность, так, может быть, это она и есть?! …А золотые очки?.. А общий вид, который, несмотря на все заклинания о том, что внешность обманчива и ее можно подделать, всегда выдает правду о человеке?.. Можно сделать сто пластических операций и провести тысячу часов у косметолога, но что-нибудь обязательно выдаст – ногти, локти, запястья!.. Что-то из этого обязательно укажет на… то, что изо всех сил нужно скрыть, например на подзаборное детство или голодную юность. Невозможно перепутать принца и нищего, это вранье. Невозможно сына извозчика принять за наследника княжеского титула. Федор Петрович Батюшков – аристократ, только они умеют так виртуозно превращаться в сторожей, или лодочников, или конюхов. Это, кстати сказать, тоже любопытно: прямое превращение как раз возможно, а обратное нет. – Вы нам расскажите, – попросила Тонечка очень-очень убедительно. – Мы же вас искали и нашли! Значит, имеем право знать! Вот, например, камея. – Вот, например, камею тете Лиде подарил дядя Филипп, ее муж, – почти перебил Федор. – А дяде она досталась от папы римского. – А-а-а, – протянула Саша. – Так бы сразу и говорили. …Должно быть, все-таки не в себе, решила Тонечка, и ей стало грустно. Должно быть, поэтому и служит в сторожке – из-за душевного расстройства. – Ну, что ж мы стоим, – нарочито бодрым голосом сказала она. – Наверное, нужно пойти и позавтракать! Ей хотелось остаться наедине с Сашей, чтобы обсудить положение дел, и, кажется, сумасшедший это понял. – Я тут побуду немного, – сказал он, – с вашего разрешения. Вдвоем они вернулись в Тонечкин дом и молчали довольно долго, каждая о своем. Они молчали, даже когда накрывали на стол. В конце концов молчать стало невыносимо. – Как ты думаешь, он придет? – Тонечка покрутила в руках четвертую чашку. – Ставить? – Ты знаешь, а он мне было понравился, – грустно сказала Саша и вдруг боком присела на стул. – Мне редко кто нравится, я требовательная очень. И цену себе знаю. А он понравился!.. – Ну, подожди, – пробормотала Тонечка. – Может, все не так плохо… – Да, не плохо! А папа римский?! – Ну, – согласилась знаменитая сценаристка, – Папа, пожалуй, перебор. – Я утром увидела его и думаю – ничего себе… Какие перемены! Был один человек, стал другой! И такой… симпатичный! В моем мире мужчина не рубит дрова, чтоб накачать мускулы, а ходит в тренажерный зал. И если плавает, то в бассейне, а не в великой русской реке Волге. Исключительно в целях поддержания формы. – В Орше, – поправила Тонечка. – Пусть так. Но я подумала, вдруг так бывает, чтоб и дрова рубил, и чтоб поговорить можно?.. И что? Оказалось, что он – папа римский! – Саш, ну, правда, подожди, – повторила Тонечка. – Он странный, конечно, но все равно на сумасшедшего не похож! – Ты хорошо в них разбираешься? В сумасшедших? И потом! Ты видела его мамашу? Тонечка вздохнула и протянула: – Да-а-а. – Ну вот. Яблонька от яблока невдалеке стоит, понимаешь? – У меня осталось немного икры, которую ты привезла! Давай бутербродов наделаем? – предложила Тонечка. – Да, – сказала Саша сама себе. – Очень жаль. Почему со мной так всегда?.. Мне уже сорок два года… – Неужели?! – обрадовалась Тонечка. – И мне тоже! Только я была уверена, что ты младше! А дети у тебя есть? – Конечно. Совсем взрослые люди. И Тонечка поняла, что расспрашивать дальше не стоит. Сумасшедший внук старой княгини завтракать не пришел, и они обе испытали облегчение. Как бы они стали с ним разговаривать, если бы он явился?.. – Его нужно вечером выставить в дом Лидии Ивановны, – решила Саша. – Мало ли! И пойду я работать, Тоня! Что-то в последнее время я расслабилась. Все должно идти по плану. – Ты уверена? Саша кивнула: – Абсолютно. Вот я сбилась с маршрута, и, видишь, ничего хорошего не получается!.. Тонечка проводила соседку, позвонила мужу, поныла, что соскучилась и чтоб он быстрей приезжал. Потом позвонила матери и велела ей не вылезать из дома. – Если ты намекаешь на шестьдесят плюс, – язвительно сказала Марина Тимофеевна, – то напрасно. Андрей все равно ездит на работу. Так что мы все тут в случае чего перезаразимся, и кому шестьдесят, и кому девятнадцать. – Настя мне вчера не звонила, – сообщила Тонечка, которой дочь не звонила уж дня три. – Мам, ты скажи ей, что так не годится! – Тоня, скажи сама! – предложила Марина Тимофеевна. – Я-то конечно! Но и ты должна делать ей замечания! А ты хочешь спокойно жить и ни с кем не ссориться! Это малодушие. Тонечке стало стыдно за то, что она такая плохая мать. – Ты ведь даже не интересуешься, как у них проходит обучение на этой самой удаленке! – Мам, я интересуюсь, но я здесь, а вы в Москве… А отсюда как интересоваться? Только по телефону. Ну, я у нее спрашиваю, как дела. – Ты считаешь, этого достаточно? Спрашивать, как дела, покупать одежду и обувь и кормить обедом? К этому сводится в твоем понимании общение с детьми?.. Тонечка принялась было оправдываться, что Настя всегда больше любила покойного отца, чем ее, а сейчас дочери уж точно ни до кого нет дела, она поступила в театральный и живет исключительно учебой и мечтами о сцене, и тут вдруг вспомнила о том, что ей на самом деле было интересно. И это не имело никакого отношения к детям!.. – Мам, – перебила Тонечка себя, – вот скажи мне. Тебе шили туфли в ГУМе? – Что?! – А бабушке? – быстро продолжала Тонечка. – Была же какая-то тридцатая секция или что-то в этом роде!.. Для высшего общества и знати! – Господи, что за вопрос?.. – Марина Тимофеевна подумала немного. – Кажется, у меня были туфли из ГУМа, да. А у твоей бабушки нарядов всегда было полно. Мама любила, когда папа ей покупал обновки. Сама себя она этим не утруждала. – И Марина Тимофеевна засмеялась воспоминанию. – Папа привозил маме туфли из-за границы, но здесь тоже шили, это правда! А зачем тебе? Тонечка соврала, что для сценария. – По-моему, именно в ГУМе, – продолжала Марина Тимофеевна, – был какой-то сапожник, армянин, пожалуй. К нему дамы на год вперед записывались. Армянская обувь в Советском Союзе была лучшей, ну, как итальянская в Европе!.. – Мам, а кто мог себе позволить заказывать туфли в ГУМе? – Господи, ну, члены ЦК! Космонавты и их жены. Знаменитые писатели. Академики, как твой дед. Работники МИДа, наверное.