Клара хранила молчание. – Я сегодня ни на что не гожусь. Что мне сделать, чтобы улучшить ситуацию? – Ты что, шутишь? Я ведь не твоя мамочка. Тебе пятьдесят, а ты спрашиваешь, как тебе исправить все? Ты тут нагадил, ты и вытирай. – Извини. В моей семье все психи. Наверно, нужно было сказать тебе об этом раньше. Он одарил ее мальчишеской улыбкой, от которой ее сердце растаяло бы, если бы уже не успело превратиться в мрамор. Наступило молчание. – И всё? – спросила Клара. – И все извинения? – Я не знаю, что должен сделать, – сказал Питер. – Хотелось бы мне знать. Он стоял потерянный. Как и всегда, когда она злилась. – Мне очень жаль, – повторил он. – В лодке не было места. – А когда оно будет? – Я тебя не понимаю. – Ты мог бы остаться со мной. Он уставился на нее, словно она сказала ему, что он может раскинуть крылья и полететь. Она это видела. Это было все равно что требовать от Питера невозможного. Но она еще верила, что Питер Морроу может летать. Глава восьмая Церемония открытия памятника длилась недолго и прошла достойно. Морроу сидели полукругом перед задрапированной статуей. День клонился к вечеру, и деревья отбрасывали длинные тени. Сандра отмахнулась от пчелы в сторону Джулии, которая перенаправила ее к Мариане. Гамаш и Рейн-Мари сидели под огромным дубом рядом с домом, наблюдая за церемонией с уважительной дистанции. Морроу протирали сухие глаза и влажные лбы. Клементин Дюбуа, стоявшая рядом со статуей, протянула Айрин Финни веревку и показала, как нужно дернуть. Гамаши подались вперед, а Морроу едва заметно подались назад. Последовала пауза. Гамаш подумал, что миссис Финни, кажется, медлит сдергивать холстину со статуи. Не решается обнажать и освобождать своего первого мужа. Пожилая женщина потянула веревку. Потом еще раз. Чарльз Морроу словно цеплялся за холстину. Не желал представать перед людьми. Наконец, после резкого рывка, холстина упала. И перед ними предстал Чарльз Морроу. * * * Во время обеда статуя была единственным предметом разговоров в кухне. Шеф-повар Вероника пыталась успокоить взволнованный персонал, заставить их сосредоточиться на заказах, но это было трудно. Улучив спокойное мгновение, когда она помешивала подливку для баранины, а Пьер стоял рядом, руководя подготовкой десерта, она спросила у него низким, бархатным голосом: – Ну и как она выглядит? – Не так, как можно было ожидать. Ты что, не видела? – Не было времени. Думала, выдастся минутка позднее – пойду взгляну. Что, так ужасно? Детишки вроде были напуганы. Она посмотрела на молодых официантов и кухонных работников, сбившихся в тесные группки: кто-то возбужденно говорил, другие стояли с широко открытыми глазами, словно слушали страшилки у костра. Глядя на них, Пьер подумал: вот ведь пугают друг друга до одурения. – Bon, хватит! – Он хлопнул в ладоши. – За работу! Но он постарался произнести это одобрительно, а не жестко. – Клянусь, что она двигалась, – раздался знакомый голос из одной из групп. Пьер повернулся и увидел Элиота в окружении других работников. Они захихикали. – Нет-нет, я серьезно. – Элиот, хватит, – сказал Пьер. – Статуи не двигаются, и ты это знаешь. – Конечно, вы правы, – сказал Элиот. Но его тон был лукавым и снисходительным, словно он услышал от метрдотеля что-то глуповатое. – Пьер, – прошептала Вероника у него за спиной. Он выдавил улыбку на лице. – Ты что, опять салфетку выкурил, молодой человек? Остальные – и даже Элиот – рассмеялись. Скоро эскадрон официантов вышел через распашную дверь – понесли гостям еду, соусы, хлеб и вино. – Молодец, – сказала шеф-повар Вероника. – Чертов Элиот! Извини. – Метрдотель посмотрел на Веронику извиняющимся взглядом. – Но он намеренно пугает других. Он принялся насыпать сахар в фарфоровую сахарницу, и она с удивлением увидела, что руки у него дрожат. – Теперь у нас сахара хватает? – Она кивнула на пустой пакет с сахаром в его руке. – Вполне. Странно, что он тогда кончился. Ты не думаешь… – Что? Элиот? Зачем ему это? Метрдотель пожал плечами: – Когда случается что-то необычное, можно не сомневаться, что за этим стоит он. Шеф-повар Вероника была с ним согласна. За долгие годы у них прошло выучку немало молодых ребят. Сотни. Но Элиот среди них оказался один. «Он их так любит, – думала Вероника, глядя на Пьера. – Словно это его дети». И она не в первый раз спросила себя, насколько ему не хватает отцовства. Из него получился бы хороший отец. Он учил этих ребят, воспитывал их. Мало того, он обеспечил им стабильное существование и уютный дом. В этом медвежьем углу у них было все, что необходимо человеку. Хорошая еда, теплая постель и твердая почва под ногами. Пьер отказался от собственных детей ради дома в этой глуши и заботы о других людях и детях других людей. Они оба пошли на это. Но вот по прошествии почти тридцати лет один из них, кажется, вывел Пьера из себя. Шеф-повар Вероника любила природу и уделяла немало времени ее изучению, и она знала, что из чрева и из чащи иногда появляется нечто неестественное. Она думала об Элиоте и спрашивала себя, а на самом ли деле этот красивый молодой человек является тем, чем кажется. * * * – Что ты думаешь о статуе? – спросила Рейн-Мари, когда после обеда они сидели за чашечкой кофе с коньяком. Темноту рассекали только светляки, мелькавшие здесь и там. Морроу все еще были в доме, ели в тишине, и весь мир принадлежал Гамашам. Гамаш задумался на секунду. – Я был поражен. – И я тоже, – сказала она, глядя в ту сторону, где стоял памятник. Но вечер был темен, и она не видела худого, усталого лица Чарльза Морроу. Красивого человека, превратившегося в камень. После открытия памятника ветер неуклонно набирал силу. Но он не освежал, а, казалось, нес с собой еще больше жары и влажности. Из открытых окон Большого зала доносились звуки музыки Баха. Арман ослабил галстук: – Вот так получше будет. Ты видела? – Он показал на озеро, хотя нужды в этом не было. – Молния, – сказала Рейн-Мари. – Пьер был прав. Будет гроза. Ее муж шевелил губами, произнося шепотом цифры, – отсчитывал секунды между светом и звуком. И вот издалека донеслось глухое урчание. Гром прогрохотал, затих и снова отозвался рокотом. – Еще далеко, – заметил Гамаш. – Может, и пройдет стороной. Грозы иногда тормозятся в долинах.