Гамаш отрицательно покачал головой, не в силах говорить. Когда остальные разразились смехом, Гамаш наконец обрел голос. – Понимаете, – сказал он, отирая слезы, – коврик никогда не ломается. – И не выходит из моды, но, по-моему, это в некотором смысле je ne sais quoi. – После этого он научился выбирать подарки, – сказала Рейн-Мари. – Мыльницы? – спросила Клара. – Вантузы? – предположил Питер. – Ш-ш-ш, – прошептал Гамаш. – Это сюрприз к нашему юбилею. – Пусть тогда он и останется сюрпризом, – со смехом сказала Клара. – Только давайте оставим туалетную тему. – Бога ради, не надо, – простонал Питер; он никак не мог прийти в себя после приступа смеха. – Ну уж нет, – сказал Гамаш, хлопая Питера по руке. – Теперь ваша очередь, старина. – Ладно, – согласился Питер и пригубил ликер. – Когда я впервые приехал в школу и стал распаковывать свои маленькие носочки, ботиночки и брючки, я обнаружил записочку, приколотую к моему блейзеру. Написана она была рукой отца и гласила: «Никогда не пользуйся первой кабинкой в общественном туалете». С тех пор Питер вырос и поседел, но Гамаш видел перед собой маленького серьезного мальчика с пятнами на руках. Он читал записку и заучивал эти слова наизусть, как заучивают строку из Библии. Или стихотворения. «Где тот мертвец из мертвецов?» Что за человеком был Чарльз Морроу, если он оставил такое послание сыну? Гамаш хотел спросить Питера про статую, но у него пока язык не поворачивался. – Хороший совет, – сказала Рейн-Мари, и все посмотрели на нее. – Если вы спешите, то куда идете? В первую кабинку. Дальнейших комментариев не требовалось. Питер задумался; он так до сих пор и не понял, что хотел донести до него отец, хотя в глубине души знал: это нечто важное. Неужели все было настолько прозаично? Неужели это был обычный практический совет? Еще ребенком, затем подростком и даже – надо признаться самому себе – взрослым мужчиной он позволял себе фантазировать, воображал, что это какой-то тайный код. Переданный лишь ему. Доверенный ему. Его отцом. Код, который выведет его к сокровищу. «Никогда не пользуйся первой кабинкой в общественном туалете». И он не пользовался. Гамаш уже собрался спросить мнение Питера о статуе, но тут вошел Томас. – Вы разговаривали об общественных туалетах? – спросил он. – О туалетах? – переспросила Мариана, входя в комнату вместе с Сандрой. – Бин расстроится, что не позвали. Десятилетние ребятишки обожают вести такие разговоры. – Привет. – Через москитную дверь с террасы вошла Джулия с маленькой чашкой кофе в руке. – Там гром и молния. Я думаю, будет гроза. – Нет, – саркастически сказал Томас. – Это Питер говорил о туалетах, Джулия. – Не совсем так, – быстро вставил Питер. Джулия уставилась на него. – О мужских или о женских? – спросила Мариана с наигранным интересом. – Видимо, о мужских, – ответил Томас. – Ну все! С меня хватит! Джулия швырнула свою чашку с кофе на пол, и та разбилась. Это действие было таким неожиданным, таким резким, что все в комнате подпрыгнули. – Прекратите! – прохрипела она. – С меня хватит. – Успокойся, – сказал Томас. – Успокоиться, как ты? Ты думаешь, я не знаю? – Она начала улыбаться. Или, по крайней мере, показывать зубы. – Томас – это успех, это талант, – прошипела она, глядя на него. – А ты, – повернулась она к Мариане, – Горилла Маджилла! Неудачница с таким же неудачным ребенком. Бин. Бин? Это что еще за имя? Какого рода это дитя? Ты думаешь, что ты такая уж умная? Ну думай. А я-то знаю. Я знаю все. А ты… – Она посмотрела на Питера. – Ты хуже всех. «Дай, дай, дай!» Ты готов уничтожить всех и вся, чтобы получить то, что тебе надо, верно? – Джулия… – У Питера перехватило дыхание. – Ты не изменился. Жестокий и жадный. Пустышка. Трус и лицемер. Вы все приехали сюда, чтобы подлизаться к матери. Вы ненавидели отца. И он это знал. Но я знаю кое-что, вам неизвестное. Она подошла и наклонилась над Питером. Он не шелохнулся, не сводил глаз с картины над камином. С картины Кригхоффа. С линий и цветов, которые он понимал. Истерики его сестры были непредсказуемыми, ужасающими. – Я знаю тайну папочки, – прошипела Джулия. – Нужно было жить как можно дальше от вас, чтобы сообразить. Но наконец до меня дошло. И вот я вернулась. И я знаю. Она злорадно ухмыльнулась и оглядела комнату. Ее глаза остановились на Гамашах. На мгновение она смешалась, удивившись их присутствию. – Извините, – запинаясь, проговорила она. Приступ закончился, гнев прошел. Она огляделась и заметила результат своей вспышки. – Извините. – Она нагнулась, чтобы поднять разбитую чашку. – Нет, не надо, – сказала Рейн-Мари, подходя к ней. Джулия выпрямилась с осколком чашки в руках, по ее пальцу стекала струйка крови. – Извините. Ее глаза наполнились слезами, подбородок задрожал. От ее ярости не осталось и следа. Она повернулась и выбежала через сетчатую дверь, оставив в комнате своих родственников, чьи головы вполне могли бы быть прибиты к старой бревенчатой стене. Если бы их загнали в угол, убили и выставили напоказ. – Она порезала палец, – сказала Рейн-Мари. – Я принесу ей бинт. – Не так уж сильно она и порезалась, – возразила Сандра. – Ничего с ней не случится. Перебьется. – Я пойду с тобой, – сказал Гамаш и взял фонарик со столика у дверей. Они с Рейн-Мари последовали за ярким лучом фонарика, который рыскал по грубым камням террасы, потом по траве. Они следовали за лучом и рыданиями и нашли Джулию на лужайке у опушки леса. Близ статуи. – Все в порядке, – сказала Рейн-Мари, опускаясь на колено и обнимая Джулию. – Нет… не… в порядке. – Покажите мне, что у вас с рукой. Исчерпав весь свой протест, Джулия подняла руку. Рейн-Мари осмотрела ее. – Другую, пожалуйста. – Она нашла небольшой порез на пальце Джулии и промокнула кровь салфеткой. – Кровотечение прекратилось. Все будет в порядке. Джулия рассмеялась, разбрызгивая капли изо рта и носа: – Вы так считаете? – Мы все, случается, злимся, мы все кричим и говорим вещи, которых вовсе не думаем, – сказала Рейн-Мари. Гамаш протянул Джулии носовой платок, и она высморкалась. – Я о них думала. – Тогда вещи, которые говорить не следовало. – Их следовало говорить. Она брала себя в руки, латала раны, натягивала на них кожу, восстанавливала косметику, вечернее платье. – Знаете, они меня никогда не простят. – Она встала, поправила платье, отерла слезы и сопли с лица. – У Морроу долгая память на такие вещи. Напрасно я вернулась. Нет, в самом деле глупо. – Она издала смешок. – Пожалуй, я уеду утром еще до завтрака. – Не делайте этого, – сказала Рейн-Мари. – Поговорите с ними. Если уедете, не увидевшись с ними, будет только хуже. – И вы думаете, что разговор поможет? Вы не знаете Морроу. Я уже и без того наговорила слишком много. Гамаш хранил молчание, смотрел и слушал. И держал фонарь. В его свете он видел лишь ее лицо, неестественно бледное, с резкими морщинами и тенями. Не все нужно вытаскивать из старых сундуков. Не каждую правду нужно произносить вслух. Гамаш знал, что Джулия права. Он видел, какие у них были лица, когда она убежала. Она сказала слишком много. Он этого не понимал, не знал, но чувствовал, что на свет божий вызвано нечто отвратительное. Вы прочитали книгу в ознакомительном фрагменте. Купить недорого с доставкой можно здесь