Каждый раз, когда метрдотель появлялся в комнате, где была Джулия, на его лице появлялся румянец. Мариане были известны эти симптомы. Она всю жизнь прожила с ними. Мариана была девчонка без комплексов, всегда готовая развлечься вечерком. Ее можно было лапать и целовать в машине. Но на Джулии все хотели жениться, даже метрдотель. Глядя на сестру, Мариана почувствовала, как кровь ударила ей в лицо, но по абсолютно иной причине. Пока Пьер наливал Джулии кофе, Мариана воображала, что вот эта огромная картина Кригхоффа в тяжеленной раме срывается со стены и бьет Джулию по голове. – Посмотрите, напарничек, что вы со мной сделали! – простонала Сандра, поскольку Томас брал взятку за взяткой. Наконец они поднялись из-за стола, и Томас присоединился к Гамашу, который разглядывал другие картины в комнате. – Это Брижит Норманден, да? – спросил Томас. – Да. Фантастика! Очень смело, очень современно. Дополняет Молинари и Риопеля. И в то же время сочетается с традиционным Кригхоффом. – А вы, оказывается, разбираетесь в искусстве, – с некоторым удивлением сказал Томас. – Я люблю историю Квебека, – ответил Гамаш, кивая на старую картину. – Но для других картин это не объяснение, ведь так? Гамаш решил немного пободаться: – Вы меня проверяете, месье? – Может быть, – признал Томас. – Редко удается встретить коллегу-самоучку. – Тем более в плену, – сказал Гамаш, и Томас рассмеялся. Картина, на которую они смотрели, была неброской, в сдержанных светло-коричневых тонах. – Похоже на пустыню, – заметил Гамаш. – Безотрадное впечатление. – Но это неверное впечатление, – возразил Томас. – Опять двадцать пять, – сказала Мариана. – Что, снова про розу? – спросила Джулия, обращаясь к Сандре. – Он все об этом говорит? – Раз в день, как «Надежный старик».[33] Отойди подальше. – Ладно, пора спать, – сказала мадам Финни. Ее муж поднялся с дивана, и пожилая пара вышла из комнаты. – Вещи совсем не такие, какими кажутся, – сказал Томас, и Гамаш удивленно посмотрел на него. – Я имею в виду, в пустыне. Вид действительно неживой, но на самом деле там все кишит жизнью. Просто вы этого не видите. Жизнь прячется, чтобы не быть сожранной. В Южно-Африканской пустыне есть одно растение, которое называется каменным. Знаете, как оно выживает? – Дай подумать. Оно притворяется камнем? – спросила Джулия. Томас стрельнул в нее недовольным взглядом, но его лицо тут же приняло прежнее дружеское, приветственное выражение. – Вижу, ты не забыла ту историю. – Я ничего не забываю, Томас, – сказала Джулия и села. Гамаш наблюдал. Финни редко говорили между собой, но если и делали это, то слова их были наполнены смыслом, непонятным для Гамаша. Томас задумался на мгновение, потом обратился к Гамашу, который мечтал улечься наконец в кровать, хотя больше всего ему хотелось выслушать эту историю. – Оно притворяется камнем, – сказал Томас, сверля глазами Гамаша. И тот вдруг осознал, что слова Томаса имеют скрытый смысл. Что Томас хочет что-то донести до него. Вот только что? – Чтобы выжить, оно должно скрываться. Притворяться тем, чем не является на самом деле, – продолжил Томас. – Это всего лишь растение, – возразила Мариана. – Оно ничего не делает специально. – Оно такое хитроумное, – сказала Джулия. – Инстинкт самосохранения. – Это всего лишь растение, – повторила Мариана. – Не говори глупостей. Оригинально, подумал Гамаш. Оно не осмеливается выставлять себя в своем истинном виде, потому что опасается за свою жизнь. Не это ли сейчас сказал ему Томас? Вещи не такие, какими кажутся. Он начинал верить в это. Глава четвертая – Мне понравился сегодняшний вечер, – сказала Рейн-Мари, забираясь под прохладные крахмальные простыни рядом с мужем. – И мне тоже. Он снял свои полукруглые очки и положил раскрытую книгу на кровать. Вечер стоял теплый. Окно их крохотного номера выходило на огород и было единственным, а поэтому устроить сквозняк не получалось; впрочем, при распахнутом окне легкие ситцевые занавеси чуть колебались. Лампочки на прикроватных тумбочках освещали лишь малую часть комнаты, остальное было погружено в полумрак. От бревенчатых стен и от сосен в лесу пахло деревом, из огорода доносился пряный аромат трав. – У нас через два дня юбилей, – сказала Рейн-Мари. – Первого июля. Ты только представь: тридцать пять лет вместе. Неужели мы были такими молодыми? – Я был. Молодым и невинным. – Бедный мальчик. Я тебя пугала? – Может быть. Немного. Но теперь я этим переболел. Рейн-Мари откинулась на подушку: – Не могу сказать, что с нетерпением жду завтрашнего приезда отсутствующих Финни. – Спота и Клер. Спот – это, вероятно, прозвище. – Будем надеяться. Гамаш снова взял книгу, попытался сосредоточиться, но веки его отяжелели, и ему приходилось делать усилие, чтобы глаза оставались открытыми. Наконец он прекратил сопротивление, поняв, что ему не выиграть этой борьбы, да и нужды нет. Он поцеловал Рейн-Мари, зарылся головой в подушку и заснул под многоголосье существ за окном, ощущая запах жены рядом с собой. * * * Пьер Патенод стоял в дверях кухни. Здесь все было чисто, все на своих местах. Стаканы стояли ровными рядами, столовые приборы лежали в футлярах, между фарфоровыми тарелками в стопках были проложены салфетки. Он перенял это от своей матери. Она научила его, что порядок – это свобода. Жизнь в хаосе равносильна жизни в тюрьме. Порядок освобождает мозг для других дел. У отца он научился управлять людьми. В те редкие дни, когда у него не было занятий в школе, ему позволялось приходить в офис к отцу. Пьер усаживался к нему на колени, вдыхал запах туалетной воды и табака, а отец не прекращал работу – без конца говорил по телефону. Еще ребенком Пьер чувствовал родительский уход: его холили и лелеяли, стригли и наводили на него лоск. Был бы его отец разочарован, увидев Пьера сейчас, всего лишь метрдотелем? Нет, он так не думал. Отец хотел для него лишь одного: чтобы он был счастлив. Он выключил свет и прошел по пустому обеденному залу в сад, чтобы еще раз посмотреть на мраморный куб. * * * Мариана, мурлыча себе под нос, снимала с себя одежку за одежкой. Время от времени она поглядывала на односпальную кровать, стоявшую рядом с ее кроватью: Бин то ли спит, то ли притворяется. – Бин? – прошептала Мариана. – Бин, пожелай мамочке спокойной ночи. Молчание. Впрочем, в комнате вовсе не было тихо. Здесь повсюду тикали часы – цифровые, электрические, заводные. Все они были выставлены на семь утра. Все они двигались к этому времени, как и каждое утро в течение многих месяцев. Казалось, их теперь больше, чем всегда. Мариана спрашивала себя, не зашло ли это слишком далеко. Не пора ли ей сделать что-нибудь. Чтобы ребенок десяти лет ударился в такое – нет, это было ненормально. То, что год назад началось с одного-единственного будильника, расцвело и распространилось, как сорняк, пока вся детская в их доме не наполнилась часами. Шум по утрам поднимался невероятный. Мариана из своей спальни слышала, как маленькая рука по очереди выключает их, пока не замолкает последний тоненький писк, возвещающий о начале дня. Нет, это, конечно, ненормально. Правда, в этом ребенке многое было ненормальным. Вызывать сейчас психотерапевта, думала Мариана, все равно что пытаться убежать от штормовой волны. Она вынула книгу из маленькой руки, положила ее на пол и улыбнулась. В детстве это была ее любимая книга, и она прикинула, какая история больше всего понравилась ее чаду. Про Одиссея? Пандору? Геракла? Мариана наклонилась, чтобы поцеловать ребенка, и тут заметила люстру со старым электропроводом. Она вдруг представила себе, как искра перескакивает с этих проводов на кровать, постель начинает дымиться, а потом вспыхивает пламенем. А они тем временем спят. Она отошла назад, закрыла глаза и возвела невидимую стену вокруг кровати.