– Послушай, – повторила Ева, устыдившись собственного эгоизма. – Ты прости меня… Тоже тут навалилось много всего. – А у тебя-то что? – Такой едкой насмешки она от него никогда не слышала. Девушка вздохнула: – Не надо нам ссориться. Я представляю, каково тебе пришлось там… Столько пережить. И конечно, ты… – Напуган?! Да, Ева, мне страшно. Представляешь? Мне очень страшно. – Ну, зачем ты так? Я лишь к тому, что любой бы на твоём месте… – Я не герой, Ева! Не эти бесстрашные гиды, с которыми ты привыкла общаться. Просто смотритель… – Зачем ты пытаешься меня обидеть? – …в отделе рухляди. – Я ведь извинилась уже. Я… любой бы на твоём месте был бы… напуган. Алёшка отвернулся: – И не верю я, что выйдет польза. Ева с сочувствием взяла его за руку, но он отдёрнул свою. – Ты ведь знаешь, Петропавел очень деликатен в таких вещах. – Она улыбнулась, впервые поймав себя на том, что успокаивает его, как ребёнка. – Он не причинит тебе вреда. Это необходимо и для тебя тоже. Если убийца… Необходимо для всех. Он посмотрел на неё. Отрицательно помотал головой. – Мне ведь почти сразу досталось. Что я могу вспомнить? – Вид у него был очень несчастный. Ева всё-таки взяла его за руку: – Меня не пустят на гипноз. Но я буду ждать тебя здесь. Просто чтобы ты знал, что тебя ждёт друг. Алёшка слабо улыбнулся: – Ладно… Это ты прости меня. Просто… Чего пришла-то? – Я?! А мне… вернуть ключ. Мир? – Конечно, – посмотрел на неё застенчиво. – Вот и у нас чуть первая ссора не вышла. – Не бойся завтра ничего, – сказала Ева. Он пожал плечами. – Послушай, Петропавел тебе друг. Ты пережил ужасное. Твой страх – это нормально. Главное, не считай это трусостью. Хорошо? – Постараюсь, – пообещал Алёшка. Он вроде бы был уже в норме. «Вот и молодец, – подумала Ева. – И вообще, ты недооцениваешь себя». Но она не стала этого говорить. Старик нравился девушке за стойкой. Он приходил сюда каждый день и сидел тихонько в своём уголке, никому не мешая. Правда, пил он много, но никогда не буянил и всегда покидал «кафешку» – как тепло, но без особого пиетета и без всяких иллюзий сотрудники и клиенты прозвали этот придорожный шалман «У дяди Миши» – на своих двоих. Опять же свою пенсию пропивал не с бомжами на лавочке, а тянуло его к людям, в относительную чистоту. Девушке за стойкой было жаль этого одинокого старика. Что-то в нём было… И в его ясных светлых глазах, печальных, конечно, но порой в них чудилось какое-то неведомое безграничное понимание. «Вот оно, одиночество», – думала девушка за стойкой. Правда, она и сама была известна склонностью к выпивке, поэтому её фантазии никто не воспринимал всерьёз. Девушку за стойкой звали Евдокией, и сегодня у неё выдался не самый простой день. В отличие от остальных работников «кафешки», невнимательных, нелюбопытных и, собственно говоря, равнодушных ко всему, кроме себя любимых, она не считала, что всё в порядке, беспокоиться не о чем. Потому что всё было совсем не в порядке. Старик не знал, что его тянуло в это кафе. Только почти каждый вечер он приходил сюда. О себе он тоже толком ничего не знал. Соседи из тех, кто поначитанней, считали, что у него деменция, старик путался с историями о своём прошлом, часто выдавая взаимоисключающие версии, но наверняка ничего не помнил. Кстати, о существовании терминов «деменция» и «ложные воспоминания» он также узнал относительно недавно. И это были «цветочки». Что-то происходило со стариком в последнее время. Непонятным образом ему открывалось существование вещей, о которых прежде он даже не догадывался. Днём кафе «У дяди Миши» посещали студенты. Почему-то он считал их семинаристами, хотя, скорее всего, они таковыми не являлись. Старик привык к их обществу, но никогда не пытался заговорить. А как-то (не так давно, скорее всего) впервые прислушался. «Это некорректное выражение», – поймал он себя на мысли, совершенно не представляя, о чём речь. «Они ошибаются». Тогда старику удалось промолчать. Всё началось позже (наверное, на следующий день?). Он не смог сдержаться и встрял в разговор двух барышень о воззрениях немецкого философа Фридриха Ницше. Что-то у них там не клеилось с рефератом. Старик выдал наизусть все известные литературные афоризмы того, кто высоко в горах повстречал Заратустру, вдобавок заявив, что Ницше был последним философом, который что-либо смыслил в эллинизме. Барышни посмотрели на него с изумлением. Перед ними был бомжеватого вида дед в поношенной, заштопанной во многих местах одежде, правда, хоть чистенький, бутылка водки стояла уже ополовиненная. Одна из барышень усмехнулась, вторая всё же решилась робко спросить о Мартине Хайдегере и почему-то об Освальде Шпенглере. И не прогадала. Ответ последовал незамедлительно: в числе прочего, старик полагал, что положение о «Закате Европы» многими комментаторами понимается весьма вульгарно. Реферат писался прямо на глазах, здесь и сейчас, под диктовку. Барышни покидали кафе изумлённые и осчастливленные. Дальше последовало что-то об опровержении Юнгом теорий его учителя Фрейда. Старик толком не помнил, что: ответы приходили в тот момент, когда ему задавались вопросы. И пошло-поехало, слухи об удивительном старике распространились быстро. Вскоре он мог свободно рассуждать о принципе неопределённости Гейзенберга в квантовой механике, о теоремах Гёдаля, касающихся неполноты математической логики, и о многом другом, что, к счастью, не долетало до ушей сердобольной девушки за стойкой. А как-то (наверное, вчера?) старик выступил с рискованным заявлением об ущербности любой математики – так или иначе, продукте человеческого ума – в попытках описать непознаваемые Вселенные и о том, что даже Оракул знает только о ближайших мирах. И описал эти миры, похожие на горячечные видения. Последовала тишина. Он поверг студентов в оторопь, на их лицах читалось, что с этим вышел явный перебор. Да старик и не возражал, он понятия не имел, о чём только что рассказал. – Вы, наверное, известный учёный? – тихо спросил кто-то. Старик пожал плечами. Он толком не понимал, о чём речь. К нему шли за помощью, и он никому не отказывал. Сегодня на рассвете старик обнаружил себя в ванной комнате с безопасной бритвой в руке. Он с интересом разглядывал свою небритую щёку, хотя не помнил, как здесь оказался. Зато помнил другое. То, что произошло (или не произошло!) несколько секунд назад. Обычно старик зачёсывал свои короткие жиденькие седые волосики наверх, чтобы выглядеть аккуратней. Несколько секунд назад на него из зеркала смотрел… он сам, конечно, только если бы он вдруг стал (монахом? кем-то ещё?) благородным старцем с длинными, до пояса, и очень густыми седыми волосами. И майки-алкоголички в этот миг не было: облачение что-то типа действительно белой монашеской сутаны, расшитой неведомыми знаками. – Пора, – шепнуло ему из зеркала его собственное отображение. И всё прошло. Лишь небритая щека да майка-алкоголичка с дырочками в трёх местах. «Допился, – кисло подумал старик. – Дэлириум трэмерс вкупе с устойчивым сомнамбулизмом». В следующий миг, намыливая щёку, он забыл о вынесенном вердикте. Сегодня он должен выглядеть хорошо. – Дядя Миша, о чём вы говорите?! – тараторила Евдокия. – Ключ остался в замке, а дверь закрыта с внутренней стороны. – Дунь, ну прекрати баламутить, – ответил добрейший дядя Миша. – Он забыл ключ, а задвижка могла сама захлопнуться. – Да не выходил он оттуда. Я бы видела. Никак ему мимо меня не пройти. – Евдокия, – нахмурился дядя Миша. – Опять пила на рабочем месте? Мы же договорились с тобой. – Нет, дядь Миш, ты что? – Ну и кончай баламутить! Иди работай. Люди просто так не исчезают. – Не проходил он мимо меня, – насупилась Евдокия. Обычно разика два за вечер старик брал у неё ключи от туалета, пользоваться которым разрешалось только посетителям кафе. Туалет находился в конце коридора в глухом углу, и вернуться оттуда в зал, не возвратив Евдокии ключа, было невозможным. Так всегда и происходило, до сегодняшнего дня. Евдокия отвлеклась, была занята за стойкой своими делами, пока не подошёл следующий клиент справиться насчёт туалета. И она поняла, что старик не возвращается довольно долго. «Может, ему плохо стало?» – забеспокоилась Евдокия. Подождала ещё какое-то время и поняла, что прошло почти полчаса. Пошла и тихонечко постучала в дверь. Ответа не было. Начала стучать громче: – Эй, отец! Дедушка, всё нормально? Как вы там?! Тишина. Лишь еле уловимое журчание воды из-за разлаженного бачка. «Давно дядя Миша обещал починить, – почему-то подумала она. – Бедный старик… Что-то плохое с ним случилось». Позвала дядю Мишу. У двери туалета столпились ещё любопытные сотрудники. – Давай, выбивай! – позволил добрейший хозяин кафе, указывая повару на дверь. Дядя Миша и сам уже был в возрасте, остальные – женщины, повар оказался самым крепким. Дверь поддалась легко. Сердце Евдокии учащённо забилось – она вдруг поняла, что не хочет видеть, как старик умер. Но и не пришлось. Туалет был пуст. – Ну и чего панику подняла? – ухмыльнулся дядя Миша. – Ушёл твой дед. А ключ в дверях забыл. У него ж с головой-то не очень. Сотрудники разочарованно расходились, зрелища не вышло. Евдокия тоже вернулась за стойку. И… Не выходило ничего, не получалось так! Мало того, что дверь туалета была заперта на задвижку с внутренней стороны, старик просто никак не мог выйти оттуда и пройти мимо неё в полупустом кафе незамеченным. Евдокия поделилась своими сомнениями, на неё смотрели равнодушными глазами, никакого интереса. Лишь добрейший дядя Миша всё же выслушал, но попросил не пить на работе и идти заниматься делами. «Да что они все, с ума посходили?!» – в сердцах выругалась Евдокия. И тогда кое-что вспомнила. Как обычно, слегка шаркая ногами, старик подошёл сегодня к стойке и попросил у неё ключи. А дальше… – Всё, Дуня, прощай, пора мне, – сказал старик. – Уходите уже? – улыбнулась Евдокия. – Да, пора. Путь долгий. Хорошая ты девушка. И ушёл. Сейчас Евдокия стояла за стойкой и мрачнела всё больше. Он впервые назвал её Дуней. И что значит «Прощай. Путь долгий. Хорошая ты девушка». Он никогда такого не говорил. И если б ничего не случилось, на это можно было бы не обратить внимания. «Только ты видела кое-что ещё, – сказала себе Евдокия. – Краешком зрения. И тоже не обратила внимания. Но ты это видела». Не обратила внимания, потому что… могло показаться. Мало ли что мелькнёт перед глазами? «Но ты это видела и решила, что такое невозможно. Или там был кто-то другой. Решила не придавать значения пустякам». Потому что это невозможно, вот и решила. Евдокия в тот момент отпускала другого клиента, старик направился к туалету, в глухой угол. И… Ей показалось, что старик что-то с собой сделал. Пошутил или надел что-то. Длиные седые густые волосы, и одежда, похожая на балдахин. Краешком глаза, или это был кто-то другой, промелькнул перед дверью в туалет. Евдокия тут же об этом забыла. И вернись старик, ничего б необычного и не вспомнила.