Мы с Марией киваем. – Вы же знаете, что вам придётся пахать вдвое больше, чтобы получить вдвое меньше? – интересуется Бонни, выразительно глядя в глаза Марии. – Я так всю жизнь делаю, – решительно отвечает она. – Я даже не сомневалась, – улыбается Бонни. Джек обнимает Бонни за талию. Наступает пауза, и я понимаю, что сейчас Джек и Бонни размышляют, стоит ли им пытаться отговорить нас от этой затеи. Они могут сказать, что если мы попадём в «Летающие соколы», то это ничего не изменит. Что женщины хотели пилотировать истребители ещё до тех пор, как поколение Бонни взмолилось об этой возможности десятилетия назад. Что наш квест будет достойным и значимым, даже если в самом конце мы не добьёмся задуманного. Я знаю, что они правы. Но я также знаю, что все в этом ангаре слишком хорошо понимают, каково это, когда тебе отказывают в том, что ты заработал по праву. Взгляды Джека и Бонни встречаются, и они обмениваются улыбкой. – Тогда давайте начинать, – говорит Джек, хлопнув в ладоши. – Отлично! – восклицаю я. Мы с Марией даём друг другу «пять», разворачиваемся и направляемся обратно к «Стирману». – Куда это вы намылились? – доносится сзади голос Джека. Мы медленно оборачиваемся. – К самолёту? – словно что-то само собой очевидное говорит Мария. Бонни обаятельно улыбается и направляется к кофемашине. – Мы пока не собираемся отпускать вас в небо, – возражает Джек. – Но... – Не переживайте, к началу отбора вы получите свои сорок часов налёта, но сперва нам предстоит слепить немного нужного характера и целостности, – поясняет Джек. – И как же мы эм... добьёмся этого? – спрашивает Мария, и я слышу в её голосе трепет. – Прямо под постером Кэпа? – переспрашивает Джек, указывая себе за спину. – Там стоит ведро, полное чистящих средств и старых тряпок. Берёте их, наполняете ведро водой и хорошенько моете «Мистера Гуднайта», если вы, конечно, не возражаете. Подходит Бонни и вручает Джеку кружку с кофе. – Спасибо, милая. – Я думала, мы собираемся летать, – мямлю я. – Первым делом характер и целостность, – Джек отхлёбывает кофе, – полёты потом. ГЛАВА 8 – От нас воняет, – жалуюсь я часы спустя, когда вечером того же дня мы едем обратно в кампус под лучами заходящего солнца, – кто же знал, что попытка что-то помыть может сделать тебя такой грязной? Мария согласно мурлычет, но пока я везу нас обратно домой, становится ясно, что мы обе довольны тем, как сложился сегодняшний день, каким бы необычным он ни был. Пока мы отмывали каждую деталь «Мистера Гуднайта», Джек и Бонни были рядом и объясняли, что это за деталь и для чего она нужна. «Это реле связано с той частью двигателя, которая делает вот так, и если оно не работает, тогда, смотрите, придётся потянуть вот здесь или сделать вот так, понимаете, как всё это устроено и как функционирует вместе?» Пока я понимаю не до конца, но всего после нескольких часов, проведённых под их мудрым присмотром, становится ясно, что со временем я вникну. Я всегда представляла себе, как сижу в кабине самолёта, бороздящего облака. Я с отчётливой ясностью могу себе это представить. Но когда я попыталась по-настоящему, вообразить, как будут ощущаться все эти первые нерешительные, детские шажки, у меня ничего не вышло. В конце концов, меня хватило лишь на несколько приятных снов, в которых я направо и налево непринуждённо сыпала бессчётными свидетельствами того, что добилась чего-то впечатляющего, потратив на это абсолютный минимум усилий, и достигла результата с лебединой грацией. Но сегодня, склонившись над двигателем «Мистера Гуднайта», закатав рукава и с ног до головы заляпавшись смазкой и маслом, сделав крошечный детский шажок в сторону моей конечной цели, я испытываю ощущение чуда. И жажду большего. И гордость. И счастье. Я чувствую, что нашла своё место. Когда я гляжу на Джека, разбирающего по частям двигатель «Мистера Гуднайта» и объясняющего, для чего служит каждая деталь, я чувствую, что нашла вторую часть своей головоломки. Скорее всего, именно поэтому до сегодняшнего дня я и не могла себе представить ничего подобного. Я понятия не имела, что такая самодостаточность вообще возможна, что уж говорить о том, как она будет ощущаться. Гораздо проще представить себе, что ты паришь над облаками и другие тобой восхищаются, чем представить, каково это – восхищаться самой собой. Однако когда мы возвращаемся обратно, принимаем душ и укладываемся на ночь, мой мозг пробуждается от восторженного сна о деталях двигателя «Стирмана» и переключается обратно на мысли о подготовке к первому дню занятий, к завтрашнему дню. – Несладко нам придётся, – бормочет Мария, пока мы изучаем расписание, прежде чем выключить свет. Нас ждёт четыре пары утром и ещё три днём, тренировка внутри- вузовской команды и «введение в авиацию», первый курс лётной программы. Мы уже договорились с Бьянки, Дель Орбе и Пьерром о создании ночных учебных групп в библиотеке Макдермотта, чтобы уберечь друг друга от излишней перегрузки, но рабочая нагрузка всё равно выглядит безумно интенсивной. Я ворочаюсь с боку на бок всю ночь, строю изысканные карточные домики из разнообразных возможных сценариев завтрашнего дня. Когда мы с Марией начинаем шнуровать кроссовки для утренней пробежки в привычное время, я действую на чистом адреналине и стараюсь активно избегать попаданий в любые эмоциональные ловушки. Мы приходим на плац и видим, что Бьянки, Дель Орбе и Пьерр уже разминаются. Я слышу смех Дель Орбе ещё с противоположной стороны пола. – Вы все знаете, что такое фликербол12? – спрашивает Пьерр, как только мы показываемся в зоне слышимости. – По большей части, это смесь футбола и вышибал, – отвечает Мария, сонно зевая, наклоняясь и касаясь кончиков ступней руками. – В моей голове прямо сейчас проигрывается череда изображений, в которой люди получают мячом в лицо, а затем кто-то наклоняется над ними и кричит «Это фликербол!», – говорит Пьерр. Его голос звучит слегка истерически и сильно выше обычного. – Ага, всё примерно так и обстоит, – со смехом соглашается Бьянки. – Вы, парни, играли в фликербол? – спрашиваю я у Бьянки, пока Дель Орбе воспроизводит мрачное описание Пьерра. – Мы все играли. А вы? – спрашивает он. – Мы тоже, – отвечаю я за нас обеих. Бьянки кивает. – Итак, в этот год нашим внутриинститутским видом спорта будет мой ночной кошмар из средней школы, – жалуется Пьерр, – замечательно! Просто замечательно! Фантастика! – Пьерр, расслабься, – говорит Мария, как всегда, глас спокойствия и разума. – Вы готовы, парни? – спрашивает она, раз за разом высоко подпрыгивая в воздух. Все нехотя кивают, и мы одной группой приступаем к пробежке. – Вы где вчера пропадали? – интересуется у меня Бьянки, бегущий рядом во главе группы. – Можно подумать, тебе интересно, – отвечаю я. – Так и есть, обычно поэтому люди и задают вопросы. Потому что им интересно. Я смеюсь, и его лицо смягчается. – Покажется слишком странным, если я предпочту пока тебе не рассказывать? – спрашиваю я. – Ну разумеется, нет, – но он так смотрит, что я понимаю, как смутила его, – извини, если я перешёл границы, Дэнверс. – Нет, всё в порядке. Я просто не хочу сглазить. – Но это очень круто, и все вы, парни, нам обзавидуетесь, – поддразнивает его Мария, пробегая мимо. Мы с Бьянки замолкаем и бежим дальше. – Но ты же расскажешь мне, правда? – наконец уточняет он. – Возможно, – отвечаю я. Он вопросительно выгибает бровь. – Да! Доволен? Я обещаю. – И не на моём смертном одре или при схожих обстоятельствах, на случай, если ты ищешь какие-то лазейки, – говорит он. – Да как вы смеете, сэр, – кричу я через плечо, ускоряясь, чтобы догнать Марию, – я честная женщина! – Я в этом не сомневаюсь, – отвечает Бьянки, мгновенно посерьёзнев. Я улыбаюсь и догоняю Марию, оставляя Тома позади. – Ты могла бы ему рассказать, – замечает Мария, её дыхание облачками вздымается в прохладном утреннем воздухе. – Я хочу какое-то время сохранить это между нами, – отвечаю я. Я понятия не имею, почему это взбрело мне в голову, но интуиция подсказывает, что решение правильное. Мария кивает, и мы обе счастливо и синхронно бежим дальше. В прошлом я бы не раздумывая выложила всё как на духу, чтобы впечатлить кого-нибудь... «кого угодно. Вы можете быть невысокого мнения обо мне, но вы определённо должны быть впечатлены этой суперкрутой штукой, которой я добилась, а вы нет. Та-даааааа!» Но сейчас? В ангаре тридцать девять есть что-то почти священное. Нечто такое, что я не хочу марать прошлой неуверенностью в себе. Я хочу рассказать об этом людям по нормальным причинам, а не потому, что мечтаю отличиться на несколько мгновений. Я горжусь собой, и не потому, что у меня появилась новая и блестящая фенька, которой можно выпендриваться перед окружающими. Я ухмыляюсь своему собственному ходу мыслей. Можно подумать, в помывке «Стирмана» до последнего винтика было что-то такое, чему остальные могут обзавидоваться. К пяти утра мы все пропитываемся потом и направляемся обратно к общежитию для крайне необходимого душа. Бьянки, Пьерр и Дель Орбе отваливаются, пока мы с Марией прокладываем путь по коридорам. Тогда-то мы и замечаем Нобл, которая возвращается с собственной пробежки. Поскольку Джонсона нигде не видать, я решаю протянуть оливковую ветвь, пока мы поднимаемся по лестнице. – Кстати, не думаю, что мы официально встречались. Я Кэрол, а это – Мария, – говорю я, кивая в сторону Марии. – Нобл, – резким и тягучим тоном отвечает она. Её огненно-рыжие волосы собраны в тугой пучок, а усыпанная веснушками бледная кожа раскраснелась от утренних упражнений. Тёмно-зелёные глаза всегда выглядят слишком холодными и полуоткрытыми.