Глава XXI Признание В гостиной поместья мужчина и женщина сидели, держась за руки, взгляды их были устремлены на дверь. Ручка медленно повернулась, тревога на их лицах сменилась оцепенением, а в глазах Люка Спейда мелькал страх. В дверь громко постучали. Переглянувшись со своим компаньоном, Гризельда Стеррон произнесла: – Кто там? Не желаю, чтобы меня беспокоили. – Это суперинтендант Даули, мадам. Мне необходимо с вами поговорить. При звуке этого голоса отец Спейд тихо ахнул, замер и отпрянул от Гризельды. Глаза у него забегали – то были глаза загнанного в ловушку зверя. – Нет, сегодня я вас принять не могу, пожалуйста, приходите утром, – сказала Гризельда как всегда строго, словно отдавала распоряжение своей горничной. Спейд приблизился к ней и прошептал на ухо: – Вы не сможете остановить его. Я должен исчезнуть. Снова через окно. На секунду Гризельда задумалась, нахмурив тонкие брови, затем кивнула и, стараясь ступать бесшумно, подошла к французскому окну. Осторожно отдернула шторы и открыла его. Отец Спейд шагнул вперед, но тотчас отпрянул – в проеме возникла фигура мужчины. – Простите, сэр, но я попросил бы вас задержаться, – проговорил инспектор Лотт. Он вошел в комнату, быстро пересек ее и отпер дверь, впуская суперинтенданта Даули. Сержант Гейбл остался дежурить в коридоре. Полицейские не сводили глаз с отца Спейда, на лице которого отражалась целая гамма чувств – страх, сожаление, растерянность и стыд. Гризельда Стеррон, как обычно, сразу взяла себя в руки. Глаза ее возбужденно сверкали. – Нам нечего стыдиться! – воскликнула она. – Чему быть, того не миновать. Речь шла о моем спасении, но я в равной степени несу ответственность. Мы готовы принять все, чтобы нам ни грозило! Спейд даже отвернулся, чтобы скрыть искаженное страхом лицо. – О, нет, нет… Лотт расслышал, как он бормочет эти слова сквозь стиснутые зубы. Суперинтендант Даули быстро принял решение. Он не знал, о чем говорила миссис Стеррон, а потому рисковал, истолковав ее слова ошибочно. В то же время Даули понимал: ему представилась прекрасная возможность разговорить этих мужчину и женщину, пока они пребывают в возбужденном состоянии и их захлестывают эмоции. – Правильнее всего было бы допросить вас по отдельности, – произнес он. – Честь разговаривать с вами, мадам, я любезно предоставляю инспектору Лотту, сам же побеседую с отцом Спейдом в библиотеке. На данный момент вас никто ни в чем не обвиняет, однако обязан предупредить: вы вправе не отвечать на вопросы, если не захотите. Спейд обернулся и с отчаянной мольбой взглянул на миссис Стеррон, но теперь она была глуха и слепа ко всему, кроме драматичного эффекта самой сцены. С высоко поднятой головой, красивая и гордая, она смотрела прямо перед собой. А священник, сгорбившись и шаркая, вышел в коридор. Сержант Гейбл проводил его до библиотеки, где Спейда собирался допросить суперинтендант Даули. В библиотеке, кроме них, никого не было. Даули уже узнал от Уиллинга, что Джеральд Стеррон уехал в Лондон. Сержант Гейбл зашел следом за ними в комнату, затем по знаку Даули извлек из кармана несколько листов писчей бумаги и сел за письменный стол. Люк Спейд наблюдал за этими приготовлениями с несчастным видом. – Итак, сэр, – официальным тоном начал суперинтендант Даули, – еще раз должен предупредить вас, что вы вправе не отвечать на мои вопросы, если не хотите. Но с учетом того, что скажет нам миссис Стеррон, я буду удерживать вас здесь до тех пор, пока не получу удовлетворительного объяснения. Все, что вы сообщите, будет записано сержантом Гейблом и зачитано вам, и я попрошу вас подписать эти показания. – Я… я… – пробормотал Спейд, покачнулся и чуть не рухнул на пол. Но Даули успел подхватить его и бережно усадить в кресло. На лице инспектора отразилось сочувствие, и это придало бы сил Люку Спейду, если бы он это заметил. – Сейчас принесу вам капельку спиртного, это не повредит, сэр, сразу станет лучше. Сидите тихо, не двигайтесь. – И Даули направился к двери. Спейд поднял голову: – Нет, нет, не надо. Я спиртное не пью. Немного воды, пожалуйста. Дело в том, что я… я сегодня ничего не ел. Потому что пятница. – Тогда стакан теплого молока с печеньем, и не заставляйте нас кормить вас насильно, – заметил Даули с притворной строгостью. – Ишь, какую моду взяли – голодать. – Продолжая ворчать, он пошел в кухню. Через несколько минут суперинтендант вернулся и стоял над своим подопечным до тех пор, пока тот не съел печенье и не запил молоком. Впалые щеки священника порозовели. – Спасибо, Даули, – кивнул он. Спейд хотел встать с кресла, но суперинтендант жестом остановил его. – Теперь нет смысла что-либо скрывать, – сказал Спейд. – Это приведет лишь к дальнейшей лжи и непониманию, пострадают ни в чем не повинные люди. Я ужасный грешник, Даули, но не в том смысле, как вы это понимаете, а в духовном. Многие месяцы я вынашивал в своем сердце чувство любви к женщине – причем замужней женщине, – что строго запрещено членам нашей общины. А началось это вполне невинно, с момента первой ее исповеди, во время которой она поделилась со мной своими тревогами. По мере того как ей становилось все труднее жить под ревнивыми взглядами мужа, все труднее вести тот образ жизни, какой мил ее сердцу, регулярно ходить в церковь, я допустил роковую, непростительную ошибку. Стал захаживать к ней в дом, проводить утешительные беседы, давать советы, которые, надеялся, ей помогут. Постепенно все это переросло в чувство. Поначалу просто человеческой симпатии, затем самого искреннего сочувствия, дружбы, глубокой привязанности. И тут вдруг я понял, что в сердце моем возгорелось пламя страстной любви: негасимое, ненасытное, всепоглощающее. Отец Спейд качнулся и закрыл лицо руками с тонкими пальцами. Минуту в комнате царила тишина, и сержант Гейбл спокойно перечитывал свои записи. Наконец отец Спейд поднял голову: – Вы ни в коем случае не должны думать, Даули, что винить во всем надо ее. Для нее я был лишь другом, она не знала о глубине моих чувств к ней. Но она считает – Господи, помоги мне, – что я убил ее мужа! Что бы я ни говорил, разубедить ее не удавалось. Да и винить ее в том я не могу, поскольку лгал ей. Да, представьте, я, священник, пастырь страждущих и верующих, отец, выслушивающий исповеди, – я лгал. И не по какой-то крайней необходимости, не из-за сколько-нибудь сто́ящего мотива, просто из трусости. Моральной трусости. Не хотел выглядеть в ее глазах падшим человеком. – Минутку, сэр, – пробормотал сержант Гейбл, – вы так быстро говорите, что я не успеваю записывать. От осознания того, что все эти постыдные откровения записываются на бумаге, священник содрогнулся своим тощим телом. Но ему все же удалось взять себя в руки и продолжить: – Я уже говорил вам, что взял в привычку приходить сюда, утешать и давать советы, но все это являлось лишь предлогом. Я хотел видеть ее, находиться рядом с ней. Поскольку муж ее меня не принимал, я вынужден был приходить тайно, с наступлением темноты. Вот и сегодня тоже. Наверное, вы заметили меня, когда я подъехал на велосипеде, а затем она впустила меня в комнату через окно. Прежде меня никто ни разу не видел, мы думали, что в безопасности. Я приходил и в субботу. Она сказала, что в доме гости, но она найдет удобный предлог и уйдет сразу после ужина. И еще говорила, что так дальше продолжаться не может – ее жизнь с мужем стала невыносимой. Она хочет бросить его… готова ради этого на все, на любую подлость, но разве вправе мы строго судить женщину, которая страдает? – Минутку, сэр! – перебил Даули. – Не могли бы вы объяснить, от чего именно она страдала? Кого только об этом ни спрашивал, ответа так и не получил. Отец Спейд печально покачал головой. Очевидно, ему было сложно подобрать слова к неким безобразным деяниям. – Неужели вы не понимаете?! – воскликнул он. – Жить с человеком… быть женой человека… с его проблемами… который должен был бы дать обет безбрачия, разве это возможно? Что означало это для женщины утонченной, чувствительной? И потом, опасность… Суперинтендант Даули сообразил, что ничего толкового от священника не добиться. – Однако какое отношение все это имело к вам, сэр? – спросил он. – Вы вправе задать такой вопрос, Даули. Я и сам часто себя спрашивал. Пытался поверить в то, что мой долг священника освободить хотя бы одну невинную овечку из своей паствы от тирании и жестокости. Но в глубине сердца осознавал причину, по которой стремился помочь ей… и она не имеет никакого отношения к моему пастырскому долгу. Всем сердцем, всей плотью своей я восставал против страданий, которые испытывала эта несчастная, принося в жертву свое достоинство. То было жесточайшим насилием над нежной душой и над… Священник замолчал, но в глубоко посаженных глазах по-прежнему читалось страдание. Глядя прямо перед собой, Люк Спейд нервно теребил свои тонкие пальцы. Даули наблюдал за ним. – И что же вы тогда сделали, сэр? – резко спросил он. Спейд поднял голову: – Я сказал ей, что еще раз поговорю с ее мужем. Постараюсь урезонить его, упросить, даже готов пригрозить ему… но нет, не наказанием в мире ином, которое он заслужил своей жестокостью… кажется, я уже говорил вам все это в воскресенье… риском вовсе потерять ее. По опыту я уже знал: у этого человека отсутствует страх, он думать не желает о том, что может произойти в будущем. Но я верил: он испугается настоящего, и мысль, что он может навсегда потерять ее, приведет его в чувство. Я сказал ей, что сейчас же, немедленно, пойду к ее мужу. Поначалу она умоляла меня не делать этого, но потом согласилась. Спейд огляделся по сторонам, увидел кувшин с молоком, который принес и поставил на стол Даули, наполнил стакан и жадно отпил несколько глотков. – Я открыл дверь ее комнаты и уже собрался выйти в коридор, а затем через холл пройти к кабинету, когда вдруг увидел, что дверь в кабинет распахнулась и появился брат покойного, Джеральд Стеррон. На секунду остановился – что-то сказать тому, кто находился в кабинете, и тогда я метнулся обратно, в ее комнату. Очевидно, он меня не заметил – ни разу не посмотрел в мою сторону. Я немного выждал, снова отворил дверь и… – Прошу прощения, сэр. Как долго вы выжидали? – Минуту или две, чтобы дать ему время пройти по коридору. – А вы не заметили, куда он направился? – Закрывая дверь, я заметил, что он свернул в коридор, который ведет… Я толком не знаю, куда именно, вероятно, вон к той двери? – Спейд указал на дверь в библиотеку, откуда можно было пройти в маленькую комнату. Даули кивнул. – В какое время это было, сэр? Спейд покачал головой: – Не помню. Я выехал из Хайлема, как только стемнело, около девяти часов. Езды оттуда на велосипеде до поместья полчаса, затем мы с миссис Стеррон беседовали. Полагаю, примерно около десяти. – Продолжайте, сэр. – Я снова отворил дверь и прислушался, но ничего не услышал. Я тихо прошел по коридору и через холл к двери в кабинет. Знаете, Даули, моя решимость вдруг исчезла, словно… Возможно, я просто оказался трусом, в отличие от многих других мужчин. Но то же ощущение временами охватывало меня и на войне, во время атаки, когда изначальный порыв и возбуждение начинают иссякать и на тебя обрушивается вал заградительного огня противника… Даули было хорошо знакомо это ощущение, только он бы сравнил его с тем, как испаряется запах рома. – Я приблизился к двери… и остановился. Если бы сразу вошел, все сложилось бы иначе. Я снова обрел бы храбрость, столкнувшись лицом к лицу с реальной опасностью, а не предвкушал бы ее. Но я колебался. А потом показалось, будто я слышу голос, и тут вдруг… – В кабинете, сэр? – взволнованно спросил Даули. – Думаю, да, но точно не скажу. Я глух на одно ухо – вы должны помнить, Даули, я едва не погиб в Невилле при взрыве большой мины, от которого у меня лопнула барабанная перепонка в левом ухе. Я не могу точно определить, откуда доносится звук. Вероятно, я ошибаюсь, но показалось, будто он раздается из этой комнаты. Звук напугал меня. Я вдруг сообразил, в каком положении нахожусь. Я был чужаком в этом доме, незваным гостем, посторонним человеком, который под покровом ночи тайно навещает жену хозяина, проникает к ней не открыто, а через окно. Разве имел я право предстать перед ним? Разве я мог попасться на глаза другим – его гостям, например? Только подумайте о положении, в каком я оказался, о скандале, который мог бы разразиться. И пострадал бы от этого не один я… но наша община и она сама в первую очередь. Да, подумал Даули, нетрудно представить, что произошло бы. Удивительно, что отец Спейд не попался раньше. Но он принадлежал к разряду людей безрассудных, которые сначала действуют, а думают позднее. Наверное, поэтому в полку все любили его, с ним вечно случались разные истории, не без участия, впрочем, сослуживцев. – Я уже повернул обратно, и тут снова раздался голос. Я не осмелился пойти к ней и признаться, что миссия моя закончилась полным провалом, я подвел ее, ничего не сделал, и теперь ей придется продолжать страдать и мучиться. Я оказался настоящим трусом, Даули. И тогда словно сам дьявол вмешался, стал внушать и нашептывать – он всегда так делает, когда человек напуган. Дьявол убеждал меня солгать, обмануть – то был самый простой способ. Я вернулся к ней не сразу, стоял в холле и размышлял… А потом зашел к ней и сказал, что ей нечего больше бояться, теперь все будет хорошо. Я сам с трудом понимал, что это означает, но мне хотелось поскорее уйти, побыть одному. Я вышел из дома тем же путем, через окно, и вернулся к себе. Всю ночь простоял на коленях, пытался молиться и думать… Но не мог. Слова молитвы не приходили, не ложились на уста, да и как они могли прийти к человеку, который грешен до глубины души? Отец Спейд встал из кресла, его высокая тощая фигура нависла над остальными. Даули и Гейбл сидели и ждали. Спейд принялся расхаживать по комнате, нервно перебирая тонкими пальцами. – А утром я получил от нее записку, она просила приехать как можно скорее. Закончив мессу, я сразу помчался в Феррис-Корт. На машине – она прислала за мной машину. Я тогда подумал, что он покончил с собой из-за того, что я наговорил ему накануне утром. Верил: Бог услышал наши молитвы, и это свершилось по Его воле. А затем начал понимать, вернее, догадываться. Пошли разные разговоры и пересуды… они достигли даже наших ушей. Не более чем слухи, скорее подозрения. Вскоре явились вы и рассказали мне… Ваши слова меня просто сокрушили. Я не представлял, что теперь делать. Понимал, что должен повидаться с ней, услышать, что она думает и знает об этом. Приехал сегодня ночью и выяснил – Господи, как это ужасно! – что она считает, будто это я убил его! Отец Спейд продолжал нервно расхаживать по комнате, слова лились уже неиссякаемым потоком.