Новосибирцы посовещались и решили: «Если новой работы не предвидится, зависнем-ка тут, под боком у винзавода». Горбаш, проверивший ход выполнения работ, пришел в ярость: за вторую неделю десять человек демонтировали только жестяной воздуховод, который и так на ладан дышал. Оторвать его от креплений мог бы и один человек. Главный инженер пригрозил, что срежет зарплату, но привести свои угрозы в действие не успел. «Новосибирцы живут на съемных квартирах, – размышлял я по пути на пустырь. – С завода они выходят в чистой одежде. У них в демонтируемом цеху должна быть каморка-раздевалка, где можно не только оставить одежду, но и погреться, в карты поиграть. Эта раздевалка – единственное место на хлебокомбинате, где обездвиженный Горбаш мог находиться в ожидании казни. Выход из нового пряничного цеха – за столовой, как раз там, где пекарь видела троих незнакомцев. Надо бы обследовать цех, пока никого нет». На пустыре старик Прохоренков курил папироску и с интересом рассматривал недавно появившуюся на бетонном заборе «Стройторга» надпись: «Лена П. – шлюха!» Неизвестный разоблачитель не рискнул выложить правду-матку на стене в подъезде девушки и выплеснул свои чувства на забор в укромном уголке промзоны. Вряд ли Лена П. увидит эту надпись. Зря паренек старался, печатные буквы выводил. Недалеко от надписи Мара играла с песиком. Увидев меня, она улыбнулась, кивнула головой в знак приветствия и продолжила дразнить Жучка, заставляя его отбирать у нее палочку. «Вот так номер! – подумал я. – Недели не прошло, как она мне в любви клялась, планы на будущее строила – и все, остыли чувства, любовь развеялась, как дым! Я жениться на ней не думал, но что все так быстро закончится, честно говоря, не ожидал. Впредь буду знать: если у девушки не все в порядке с головой, лучше держаться от нее подальше». Прохоренков был слегка пьян, но перегаром от него разило за версту – верный признак того, что распивать спиртное он начал еще накануне. Старик для приличия спросил, как прошла демонстрация, и пустился в воспоминания, как дружно и весело отмечали годовщину Октябрьской революции много лет назад и как скучно стало нынче. – Великий праздник, а на улице никого! – сокрушался Прохоренков. – Все по домам сидят, телевизор смотрят. Чувство коллективизма исчезло. «Голубой огонек» заменил народные гуляния, песни под гармошку, забавы на свежем воздухе. Если так и дальше пойдет, люди перестанут друг к другу в гости ходить. Будут по норам сидеть, в экран пялиться. Я мог бы возразить, что раньше телевизоров не было, вот и валил народ на улицу, но промолчал. Старик поворчал еще немного и замолк. «Если бы у меня с собой был литр вина, – подумал я, – я бы предложил Прохоренкову выпить. Он был бы вынужден пригласить меня домой, с пол-литра бы отключился, уснул, а я бы смог беспрепятственно посмотреть его альбом с «моей» фотографией». Я взглянул на Прохоренкова и понял, что он думает не о том, как бы еще выпить, а о Маре. Он настолько явно раздевал ее глазами, что мне стало неудобно. «На словах Прохоренков одной ногой в могиле, а на самом деле – о юной девушке мечтает! Сил удовлетворить желание уже нет, но помечтать можно. Интересно, Мара догадывается, что у него на уме?» Прохоренков отогнал прочь навязчивые видения и вспомнил обо мне: – Как человек молодой и здоровый, скажи, что бы ты выбрал: год вольной жизни или три года в больнице? Представь, что ты смертельно болен. Надежд на спасение – никаких. У тебя альтернатива: или год пьянствовать, волочиться за женщинами, жить так, как ты хочешь, или залечь в больницу на три года. Капельницы, таблетки, вечно всем недовольные медсестры, врачи, удивляющиеся по утрам, что ты еще жив, но зато в запасе целых три года! Что лучше: год в пьяном угаре или три в чистоте и смертельной скуке? – Год пьянства, – не раздумывая сказал я. – Все так говорят, но никто не делает! – воскликнул Прохоренков. – Каждый тешит себя мыслью: «Вдруг пронесет, и я пойду на поправку?» Ради этого призрачного выздоровления смертельно больные люди годами рассматривают потолок в больничной палате, едят жиденький супчик и мечтают, что, когда выйдут, наверстают упущенное. Но этого не будет! Все закончится там же, на казенной кровати. Как только я узнал, что мне уже не выкарабкаться, не стал цепляться за никчемное существование. Детям моим на меня плевать, друзей нет. Я никому ничего не должен, так что могу последние свои деньки провести так, как хочу: без оглядки на общественное мнение и условности. – Как насчет Него? – Я показал на небо. – Он ведь спросит, у всех ли прощения попросил. – Я материалист и в Него не верю, – скривился Прохоренков. – Моему трупу в церкви не бывать, так что и божьего суда бояться не надо. Мне надоело его позерство, демонстративное презрение смерти. Раз сказал – тебя поняли. Каждый вечер об этом говорить – только собеседника утомлять. – Призраки прошлого в предсмертных видениях не явятся? – серьезно спросил я. Прохоренков дернулся, словно получил пощечину. Он понял, о каких призраках я говорю. – Не явятся, – сквозь зубы ответил старик. – Некому являться, все давно сгинули. – Все ли? – глядя ему в глаза, усомнился я. – Бывает так, что ты похоронишь человека, а он возьмет и навестит тебя в другом обличье. Ты про него уже забыл, а он никуда от тебя не уходил. Прятался за углом, чтобы выйти в самый неподходящий момент и предъявить счет за дела давние и не всегда порядочные. – Пусть явятся. Я призраков не боюсь. Прохоренков сплюнул папироску на рельсы, позвал песика и пошел домой. Мара – следом. Даже прощаться со мной не стала. Ее показное отчуждение было мне – как бальзам на душу. После нашего свидания в бане я больше всего опасался, что увижу Мару на входе в общежитие или на проходной. «Похоже, о планах по разработке Прохоренкова придется позабыть, – подумал я. – Старик догадался, что мне что-то известно о его предвоенном прошлом. Сейчас он замкнется. Ну и черт с ним! Я не сильно-то и рассчитывал на его откровения… Что сейчас предпринять? Устроить внезапный обыск в его жилище? Вдруг там ничего нет, даже фотографии? Нет, не с Прохоренкова надо начинать, а с Часовщиковой. Старик, скорее всего, сам в убийстве не участвовал. Он по состоянию здоровья не смог бы поднять бесчувственного Горбаша на козлы… А вдруг он – тот самый третий, кто руководил казнью? Нет, отпадает. Третий человек должен видеться с сообщниками, а Прохоренков или пьет, или с собачкой гуляет». На вахте я спросил, не оставлял ли ключ Мистер Понч. – Как ты на улицу вышел, еще ни один человек не спускался, – ответила наблюдательная вахтерша. – Мне надо на завод пройти, кое-что посмотреть. – Иди, коли надо! – пожала плечами вахтерша. По пути к подсобному корпусу я не встретил ни души. У входа в новый пряничный цех я остановился, осмотрел дверь. Обычно ее закрывали на простенький навесной замок. Сегодня он отсутствовал, так что мне не пришлось мудрить и ковыряться в замочной скважине согнутой проволочкой. Я открыл дверь, вошел внутрь, прислушался. Тишина, только легкое завывание ветра со второго этажа. Аэродинамика! В пустом помещении с демонтированными оконными рамами всегда гуляет ветер. В темноте, придерживаясь за перила, я поднялся наверх. Огромное пустое помещение было тускло освещено фонарями винзавода. «Вот оно, место обмена!» – отметил я. Вспомогательный корпус внутренним фасадом выходил на винзавод. Разделительного забора между предприятиями не было. Пока работал новый пряничный цех, обмен продукцией был затруднен. Единственное место, где с хлебокомбината можно было спустить ведро на территорию винзавода, располагалось в складе бестарного хранения муки. Попасть на площадку, выходившую на соседнее предприятие, было непросто: наружные лестницы склада закрывались решетчатыми дверьми. Слесарям и грузчикам приходилось договариваться с работниками склада, выбирать время, когда начальство не заметит постороннего на лестницах. Иногда попасть на склад не удавалось в течение всего рабочего дня, и тогда на хлебокомбинате наступали «постные дни». Даже Шаляпин трезвый ходил. Но выход был найден! Наши рабочие вычислили график прибытия на винзавод цистерн с виноматериалом – тем самым красным или зеленым вином. Если цистерна останавливалась напротив склада бестарного хранения муки, то ночью на нее перебрасывали широкую доску, и кто-нибудь из мужиков, не боящихся высоты, шел «на дело». За один заход тайный гость черпал два ведра вина. Не полных, конечно, иначе как с тяжелой ношей по доске назад вернуться? Охрана винзавода за цистернами на территории не следила, так что в иную ночь наши мужики набирали до трех сорокалитровых фляг зелья. Кража вина из цистерны была делом рискованным. Как-то один незадачливый расхититель сорвался с доски и сломал обе руки. При «разборе полетов» в милиции он заявил, что залез на ограждение склада на спор, но сорвался и упал прямо на территорию соседнего предприятия. С демонтажем пряничного цеха обмен продукцией увеличился и принял регулярный характер. В оговоренное время к окну, выходящему на винзавод, подходил человек и предлагал определенный набор продуктов. Скажем, брикет шербета без орехов, пара майских булочек, кулечек сахара и пять яиц. Работники винзавода забирали товар, переливали в пустое ведро вино. До одной булочки или литра вина дело не доходило, но определенные правила все же были. Яйца или сгущенку меняли только на красное вино. Что интересно – через проходную винзавода можно было выносить любую хлебобулочную продукцию. Вахтеров на проходной не интересовало, откуда у грузчиков винзавода появились булочки или шербет. Осмотрев территорию соседнего предприятия, я прошел в конец цеха. Раздевалка, как я и думал, располагалась там, в небольшом помещении без окон. Дверь в нее была разболтанной, но имела дужки для навесного замка. Самого замка не было. В полутьме я нашел выключатель, щелкнул кнопкой. В раздевалке загорелся свет. Неожиданно позади меня что-то скрипнуло. Я отпрянул к стене, всмотрелся в темноту цеха. Ничего! Странный звук исходил от куска воздуховода на полу. «Жаль, ствола нет! – подумал я. – Бояться тут некого, но с пистолетом бы было надежнее». Постояв у стены, я открыл дверь в раздевалку и стал как вкопанный. Передо мной на полу лежал человек в рабочей спецовке. Судя по его позе, он уснул на лавочке и упал вниз. В раздевалке было холодно. Холоднее, чем на улице – бетонные стены быстро остывали и долго сохраняли максимально низкую температуру. – Эй ты, вставай! Утро настало! – сказал я человеку на полу. Он не пошевелился. Я осторожно шагнул и потрогал его за руку. Она была холодной как лед. «Труп лежит уже больше суток, – решил я. – Но как он тут уснул? В раздевалке ветра нет, но лютый холод! Тут же и пяти минут не пробудешь – замерзнешь». Мертвому мужчине было лет сорок пять. Лицо его побелело, глаза были полуприкрыты, черные с проседью волосы взлохмачены. На пальцах правой руки были татуированы «перстни»: «Воровской», «Темная жизнь», «Дорога через зону». На кисти левой руки – церковь. «Судя по наколкам, мужик не один раз за кражи сидел. На лицо я его не помню и, скорее всего, раньше на заводе не встречал». У противоположной стены стоял самодельный электрический обогреватель, состоящий из асбестовой трубы с намотанной на нее спиралью. Вилка электропитания была воткнута в розетку, но обогреватель не работал. Первое, что пришло на ум: «Кто-то из новосибирских шабашников крепко выпил в пятницу и решил отоспаться в раздевалке. Когда он уснул, обогреватель перестал работать и мужчина замерз. Но это до какой степени надо быть пьяным, чтобы уснуть и не почувствовать холод?» В углу раздевалки стоял небольшой столик, сколоченный из оструганных досок. На нем – пустые стаканы с остатками красного вина, полбулки хлеба, кусочек сала, шелуха от луковицы, банка из-под рыбных консервов, полная окурков. Пустых бутылок не было. «Судя по остаткам пиршества и стаканам, пьянствовало несколько человек. Как минимум – трое. Что же получается – двое собутыльников ушли и бросили третьего в пустом цехе?» Я заглянул за лавку. На полу стояла трехлитровая банка с превратившейся в лед жидкостью на дне. «Нет, ребята, так не пойдет! – возмутился я. – С трех литров вина на троих никто не опьянеет до такой степени, что упадет спать без чувств. Что получается: двое после распития спиртного ушли своим ходом и на проходной не засветились, а третий так ослаб, что не мог самостоятельно передвигаться?» Я нагнулся к обогревателю и нашел проводок, отсоединившийся от спирали. Стало понятно, почему включенный в розетку обогреватель не работал. «Значит, так, – осмотрев еще раз раздевалку, решил я. – Этот мужик, скорее всего, один из тех двоих, что «помогли» Горбашу дойти до теплоузла. Свою роль в убийстве главного инженера он выполнил и стал ненужным свидетелем. Сообщники избавились от него, замаскировав убийство под несчастный случай. На первый взгляд после распития спиртного этот гражданин прилег поспать в тепле и уюте. Пока он отдыхал, проводок от спирали отсоединился и мужик умер от переохлаждения. Я же думаю, дело было так: в пятницу вечером ему вкололи «Старичок» и оставили недвижимого умирать в пустом цехе. Через шесть часов после введения «Старичка» мужик обрел способность двигаться. Попробовал встать с лавки, но сил уже не было, и он свалился на пол, где окончательно замерз». Перед уходом я проверил карманы спецовок, висевших на вешалке, но ничего интересного не нашел. Оставив свет включенным, я вернулся в общежитие. – Принес он ключ, принес! – обрадовала вахтерша. – Ключ – это хорошо! Еще бы поспать сегодня ночью удалось – совсем бы замечательно было. Я вошел в помещение к вахтерше, не спрашивая разрешения, подвинул к себе телефон, набрал номер: – Милиция? Инспектор уголовного розыска Заводского РОВД Лаптев. Я нахожусь на проходной хлебокомбината. На территории предприятия мной обнаружен труп неизвестного мужчины. Причина смерти? Скорее всего, переохлаждение… Да! Напился, лег спать и насмерть замерз. Приезжайте, я подожду, покажу, где он лежит. – У нас, что ли, кто умер? – выпучила глаза вахтерша. – Сколько новосибирских шабашников было? Десять человек? Завтра на одного меньше на работу выйдет. Глава 17 Этой ночью я работал не покладая рук, даже в свою комнату не смог попасть. Вначале проконтролировал действия следственно-оперативной группы на месте обнаружения трупа. Следователь из Центрального РОВД, узнав, что труп «мирный», захотел смыться в отдел, оставив одного участкового. Я взбунтовался и пригрозил, что позвоню Шаргунову, если осмотр места происшествия не будет произведен по всем правилам. – Тебе что, больше всех надо? – разозлился следователь. – Участковый завтра вынесет постановление об отказе в возбуждении дела, и об этом инциденте все забудут. У нас в районе сигналы сыплются один за другим, а ты предлагаешь нам на поднятии трупа работать, как на убийстве? После повторного упоминания имени начальника райотдела следователь изъял окурки, подробно описал место происшествия. В разгар работы, около двух часов ночи, в пустом пряничном цехе появился Матвеев. – Прохлаждаешься? – спросил он. – Поехали, делом займемся.