— Как видно по твоей маленькой девчушке, — сказал он, поворачивая голову в сторону, — мне тоже. — Ох, придурок, это ты зря сказал. Затем я выпустил её — ярость. Должно быть, он меня недооценивал, потому что, когда я налетел на него и пырнул его ножом в бок, прямо под нижнее ребро, достаточно глубоко, чтобы было чертовски больно, но не чтобы нанести сильный урон, его глаза округлились как у чёрта. Люди часто меня недооценивали. Я не был крупным парнем. Высоким, конечно, но худым, жилистым, невзрачным. Никто не думал, что тощий парень в байке, с бледной кожей компьютерного гика, представляет какую-то угрозу. Но, чёрт побери, как же они ошибались. Они всегда испытывали шок, когда на их голове оказывался пакет, или удавка на шее, или нож у яремной вены. Они будто все считали, что я умею только болтать. Просто какой-то придурок, которому нравится запугивать людей. Поэтому они всегда были в шоке. — Всего на дюйм глубже и направить вверх, и я задену лёгкое. Они наполнятся кровью, и ты будешь задыхаться изнутри. Это особенно ужасный способ умереть. Так что такой конец кажется подходящим, — сказал я ему. — Но не сейчас, — добавил я, вытаскивая нож, переворачивая его в руке, сжимая кулак и вкладывая всю свою силу в удар в челюсть, от которого он полетел на пол. — Ты её защищаешь? — крикнул он с пола. — После того, что сделал её ублюдок-отец? — Ключевые слова здесь — ублюдок-отец, — сказал я, стоя над ним, ожидая, пока он попытается встать. — Это не она приложила руки к твоей матери и сестре. — Он должен расплатиться за то, что сделал с ними! — вопил он. — Моя сестра покончила с собой спустя три недели после того. Порезала запястья так глубоко, что их невозможно было зашить. Мать умерла от горя! Он должен узнать эту боль. — Вот видишь, — произнёс я, возвращаясь обратно к холоду, к тьме, как к любимой футболке, чувствуя себя в этом намного удобнее. — Поэтому я — каратель, а ты просто какой-то никудышный мерзавец, так ослеплённый яростью, что не видишь, что твои действия причиняют боль невинным женщинам. — Каратель, — прошипел он, выплёвывая на пол зуб и целый рот крови, отталкиваясь, чтобы встать. — Да, точно. — Видишь ли, будь время подходящим, я бы позволил тебе разыграть небольшой суд, дал бы тебе шанс чистосердечно во всём признаться, сдаться, или выбрать смерть. Я бы отвёл время на то, чтобы сходить за щёлочью, разогреть её, растворить тебя. Но на улице ждёт женщина, которая во мне нуждается. Поэтому мы сделаем всё быстрым, жёстким, кровавым, грязным способом. Затем я бросился вперёд, вонзая нож в его грудь и живот шесть раз, прежде чем он даже успел вскрикнуть. Я не часто пользовался ножами. Они были орудием пытки, если только это не был быстрый разрез яремной вены, чтобы кровь вытекла за считанные секунды. Я не кайфовал от чужой боли. Я не был чёртовым психом. Я хотел, чтобы люди расплатились жизнями за несчастья, которые принесли миру. Обычно это делалось как можно более безболезненно. Не в этот раз. На этот раз дело было личным. На этот раз он собирался приложить свои мерзкие руки к самому прекрасному, что мне повезло когда-либо иметь в своей жизни, чего я не заслуживал, но тем не менее лелеял. За это, за то, что оставил следы на её идеальном лице, за слёзы в её глазах, за появление дрожи страха в её голосе, да, он должен был заплатить. Это было доказательством моей собственной тьмы — то, что его крики, его мольбы, его бесполезные извинения, звуки того, как он буквально давится своей кровью, которая пропитывает мою байку — никак на меня не влияют. Я просто ничего не чувствовал. Потому что я видел только лицо Эван. Я слышал только то, как она отчаянно звала меня по имени. Я мог думать только о том, какие мысли кружились в её голове, когда она очнулась одна, с пульсирующей головой, в незнакомой комнате, с мужчиной, который даже не считал её человеком, а просто телом, с помощью которого мог отомстить. Она должны была подумать обо мне, может, даже звать меня, пока его руки оставляли синяки на её безупречной коже. И должна была быть безнадёжность. Потому что Эван была умной женщиной. Она знала, что находится в чужой стране. Она знала, что у меня здесь нет связей. Она знала, что я знаю язык только по тем словам, которые слышал от неё или по телевизору. Она знала, что я понятия не буду иметь, кто её похитил или куда увёз, что она совершенно одна и в распоряжении мужчины, который, стягивая с неё одежду, явно хотел её изнасиловать. Может, на долю секунды, она даже подумала, что заслужила это. Потому что её эмоции насчёт Алехандро ещё были свежи. Потому что она чувствовала вину за бесчинства, которые он совершил, пока она слепо следовала за ним по миру. Может, она считала, что это подходящее наказание за её неведение. Это. Дерьмо. Не. Прокатит. Если он заставил её так думать, если заставил её сомневаться в своём праве сказать «нет», не испытывая никакого насилия, то он заслуживал каждого мгновения агонии, которую я на него обрушил. — Паула? — ахнул он, его глаза стали огромными от удивления. Ему привиделась умершая сестра. Это был верный способ понять, что они скоро встретятся. В последние моменты мозг даёт осечку, клетки мозга умирают, создавая миражи. — Боюсь, нет, — сказал я, вытаскивая нож обратно, готовясь к последнему удару. — Нет никакой жизни после смерти; ты просто умираешь, — с этими словами, с этим последним, финальным, жестоким ударом не только по его психике, но и по его сердцу ножом, Мигель Диаз встал в один строй с Алехандро. И слава богу, что этого мусора не стало. В моём теле ни одна кость не испытывала чувство вины, пока я стирал отпечатки пальцев с ножа его рубашкой, оставляя нож на месте и подходя к раковине, чтобы смыть большую часть крови с рук. Я не мог ничего сделать с тем фактом, что моя майка была практически пропитана кровью. Но на улице было темно. Даже если мы наткнёмся на кого-то по пути назад, вряд ли кто-то что-то увидит. С уликами, что ж, придётся разобраться позже. Прямо сейчас была важна Эван. С этой мыслью я развернулся, возвращаясь к двери, и вышел на влажный ночной воздух. Я услышал щелчок. — Эв, это я, — тихо сказал я, двигаясь на звук с боковой стороны гостевого дома, где я сидел на корточках всего двадцать минут назад. — Это я, куколка, — добавил я, показываясь на глаза, потянувшись положить руку на пистолет, отодвигая его, чтобы дуло указывало на землю, прежде чем вытянуть оружие из её дрожащих пальцев. Я засунул пистолет обратно за пояс своих джинсов, опускаясь перед Эван, но не протягивая к ней руки, потому что не был уверен, правильное ли это движение. — Всё закончилось, хорошо? Всё позади. — Он… он… — заикалась она, тряся головой, пытаясь сделать глубокий вдох, но всё её тело задрожало от такой попытки. — Эв, — тихо произнёс я, но даже сам слышал мольбу в своём голосе. Она слышала это и, может быть, понимала, как это необычно для меня, и её взгляд поднялся. Её глаза были красными, веки опухли, но она сдерживала очередную волну слёз. Я не хотел спрашивать. Это казалось неправильным. Будто я собирался спросить что-то, что меня не касается. Но в то же время, мне нужно было знать. Нужно было знать, будет ли меня достаточно, или, может быть, нужно было отвести её к матери, попросить помощи у кого-то, кто поймёт. Так что я должен был спросить. — Он тебя изнасиловал? Слова на вкус напоминали аккумуляторную кислоту. От них она тоже поморщилась, её глаза закрылись на долгую секунду, и она тяжело сглотнула, отчего мой желудок покачнулся, уверенный в том, каким будет её ответ. Но затем её глаза открылись, став ясными, её голос был ровным. — Нет, — твёрдо произнесла она. — Собирался, — она немного отчаянно кивнула, теряя толику контроля, который взяла над своим вихрем эмоций. — Он даже сказал, что собирается… — Шш, — произнёс я, качая головой. Потянулся к её лицу, поднимая её подбородок. — Я бы никогда не позволил этому произойти, понятно? — Ты не знал, где… — Ну, я выяснил, — ответил я, натягивая улыбку, хотя мне ни капли не хотелось улыбаться, но ей не за чем было знать о моём собственном мрачном настроении. — Как? — Может, поговорим об этом в мотеле, куколка? — спросил я, проводя пальцем по её щеке. — Мне нужно сделать что-нибудь с этим рассечением на твоей голове, и тебе сейчас захочется чего-нибудь обезболивающего. Как думаешь, можем идти? Она кивнула, беря меня за руку, когда я предложил помочь ей подняться. — От тебя пахнет кровью, — сообщила она мне, немного пустым тоном. — Да. — Он кричал. Мой желудок напрягся, мы пошли вперёд. Я знал, что этот день настанет.