Что-то заставляет меня обернуться, и взгляд выделяет подсвеченный красным затылок высокого мужчины, шагающего в здание аэропорта с зеркальной купольной крышей. Он без сообщника, далеко от меня, метрах в пятидесяти; нас разделяет толпа — идентифицировать его не получается. Макушка появляется еще раз и пропадает, больше я ее не вижу. Третий уровень сложности! Что же задумал этот придурок? Появляется ощущение, что я должен его догнать во что бы то ни стало. Огнестрела у меня нет, тут он под запретом, есть только нож-складень, но я должен что-то придумать, как-то нейтрализовать преступника. Расталкивая прохожих, бегу за ним, стеклянная крутящаяся дверь выплевывает меня в просторный зал, битком набитый детьми разных возрастов, они верещат и пищат так, будто села птичья стая, вокруг суетятся воспитатели, сгоняют их в кучки по возрастам. Посреди зала — фонтан в форме слона, вставшего на дыбы и расплескивающего воду хоботом, у противоположной стены — кассы и куча народу. Полагаю, что злоумышленник скрылся за слоном, он собирается грабить кассы — что еще там делать? Шагаю вперед и замечаю его, потрясающего рюкзаком, возле фонтана. — Будьте вы прокляты, зверобогие, — орет он. — Мы отомстим! Регодан, 28 лет Уровень 1, ступень 7, рабочий сталелитейного цеха… До меня доходит, что тут готовится теракт, изо всех сил ору детям: — На землю! И, целя террористу в горло, бросаю нож, а сам падаю, подгребая под себя двух девчонок лет десяти, оказавшихся рядом. Последнее, что вижу — осоловелые глаза молоденькой воспитательницы. От взрыва на миг глохну. Вздрагивает земля, по спине прокатывается горячая ударная волна, и несколько долгих мгновений в ушах стоит звон. Совершено преступление против человечества. Найди заказчика и предай суду либо ликвидируй. Награда: +20 предотвращенных преступлений. Хнычут, копошатся подо мной девчонки, а я стою на локтях. Пахнет бойней, гарью, горелым мясом. Только собираюсь подняться, как в десяти сантиметрах от меня с хрустальным звоном в плитку пола вонзается гигантский стеклянный осколок: начинает рушиться купол. Мелкие стекла падают на голову, сыплются за шиворот. Вскакиваю, поднимаю девчонок и, перепрыгивая через корчащихся раненых детей, бегу к выходу, запрокинув голову и видя, как на выживших после теракта падают гигантские стеклянные пики. Правый глаз начинает заливать кровью, но только на улице я ощупываю голову, вытаскиваю пару осколков из кожи. К тому моменту купол полностью обрушивается внутрь. Сперва царит звонкое молчание, позже поднимается гвалт, который тонет в многоголосом крике, льющемся из взорванного здания. Вокруг скапливаются зеваки, но никто не решается зайти внутрь. Пока приедут спасатели, истекут кровью те, кому можно было бы помочь. Из выбитых дверей и окон выбегают счастливцы, кто не пострадал, я устремляюсь им навстречу, чтобы помочь тем, кто остался внутри и вряд ли сможет встать. Отталкивая нетяжело раненых, лезущих под руку, бросаю взгляд на тело мальчика с горлом, перерезанным осколком. Тут не помочь. Дальше девочка таращится на стекло, торчащее из живота, пытается его вынуть. Если она это сделает, умрет. Склоняюсь над ней. — Не трогай. Сиди неподвижно. Приедут медики, вытащат под наркозом. Поняла? Девочка кивает. Склоняюсь над ползущим к выходу толстым подростком с распанаханным бедром, откуда хлещет кровь. — Стоять! — командую я, выдергиваю из его штанов ремень, туго перетягиваю ногу выше ранения и сразу же, переступив через труп той самой молоденькой воспитательницы, лежащей навзничь, накладываю жгут на руку мальчику. Работаю, как механизм, нахожу тех, кому можно помочь, накладываю жгуты, даю советы, как выжить. Ко мне присоединяется парень-воспитатель с перетянутой левой рукой. Больше нет смелых, мы — два психа-добровольца посреди кровавого месива. Не знаю, сколько проходит времени, пока прилетают спасатели. Я так сосредоточен и увлечен, что даже не слышу вой сирены и не улавливаю момент, когда в разгромленном здании появляются люди в оранжевом, с носилками. Меня хлопают по спине, резко оборачиваюсь и понимаю, что моя помощь больше не нужна. Небритый молодой парень смотрит на меня с восхищением. — Спасибо. Самому помощь нужна, герой? Мотаю головой и направляюсь к выходу, отмечая, что девочку с осколком в животе уже грузят на носилки. На улице кишмя кишат полицейские, роятся журналисты, слетевшиеся на кровь, как стервятники. Голова кружится от шума, мимо пробегают спасатели с носилками, мелькают медики в красном. Сострадание +3 (итоговое 5 ЕД). Еще немного, и можно будет повысить характеристики. Стал бы я помогать зверобогим детям еще месяц назад? Нет. Развернулся бы и ушел. А сейчас действительно ли программа заставила меня это сделать или собственное желание, потому что я начинаю меняться, превращаться в нечто иное. Молодая наглая репортерша атакует спасателей, ее отгоняют полицейские, и она останавливает взгляд на мне, ее раскосые густо накрашенные глаза вспыхивают, она дергает за рукав оператора, опустившего камеру, кивает на меня и шагает ко мне. Что мне меньше всего нужно сейчас — внимание общественности. Но поздно, затеряться в толпе не получается, она пикирует ко мне и бодренько тараторит: — Молодой человек! Можно вас на пару слов? Рядом оказывается оператор, наводит на меня камеру. Отмечаю, что журналистка похожа на лису, и она с третьего уровня. — Нельзя, — отрезаю я, но им плевать на мое желание. — Вы ведь были в эпицентре взрыва? Расскажите, что случилось. Много пострадавших? — Террорист-смертник активировал бомбу, — говорю я. — Там дети, много детей. — Вы им помогали! Это настоящий подвиг! Расскажите, кто вы и откуда. Срабатывает инстинкт самосохранения, прикидываюсь дурачком. — Я простой пограничник. Вот, только прилетел издалека, на работу устраиваться. Мне некогда, — опускаю камеру, едва не выбивая ее из рук репортера, разворачиваюсь и пытаюсь протиснуться сквозь толпу, но женщина хватает меня за руку, сует что-то в карман. — Приглашаю вас на интервью, когда время появится. Цена вопроса — пять тысяч шекелей! Отталкиваю ее. Работая локтями, протискиваюсь сквозь толпу. Единственное мое желание — исчезнуть, спрятаться под землей… Но я на втором уровне, тут нет спасительных подземелий. Добираюсь до фонтана, тру лицо, силясь смыть кровь, но стоит закрыть глаза — появляется белая плитка, окрашенная алым, и остекленевшие глаза молоденькой воспитательницы. Сбрасываю порезанную осколками куртку, достаю из сумки худи, переодеваюсь. Отхожу подальше от места трагедии, над которым мельтешат флаеры, сажусь на бордюр и пытаюсь осмыслить произошедшее. Только что на моих глазах произошла попытка подставить трикстеров, потому что только они употребляют слово «зверобогие». Программа дала мне квест — найти и наказать заказчика. Хорошо без срока и без наказаний за провал, ведь мне к Боэтарху на пушечный выстрел не подобраться, квест — задел на будущее. Смертник-черноротый подорвал себя по указке Боэтарха, а контролировали его, я уверен, те двое с верхних уровней. Но откуда Гамилькар знает, что стоит опасаться именно нас, трикстеров? Слышал, что жрецы обладают даром предвидения. Наверное, он работает по их указке — иначе его действия не объяснить. В любом случае пока мое дело маленькое: качаться, взять второй осколок сферы, посмотреть, что он во мне улучшит, и перебираться выше. А! Забыл, что у меня есть еще долгоиграющий квест — найти дочку Лики. Рекламные щиты вокруг аэропорта растут часто, как деревья в лесу. Трехметровый стенд, что находится напротив меня, резко меняет картинку, и я перевожу на него взгляд: мускулистый полицейский в черном обтягивающем костюме футуристического вида одной рукой тянется вперед, второй держит плазменное ружье и целится вверх. «Стань каплей порядка в пору хаоса! Пополни ряды полицейских. Ваал нуждается в тебе!» Кажется, что татуировка бычьей головы жжет шею. Я — крот в огороде зверобогих, даже фамилия у меня такая. После теракта, который сам и устроил, Гамилькар удвоит усилия, чтобы зачистить трикстеров. Находясь здесь, я хотя бы смогу предупреждать свой народ о планах налетчиков и подыграть своим, если вдруг придется участвовать в облаве. Рэй говорил, что в полицейские не так просто попасть, нужно пройти тесты, сдать физуху и рукопашку, на втором уровне зиккурата полицейский — престижная работа, правда, есть нюанс: могут перебросить в горячую точку. Мы два дня тренировались в вирте, проходили тесты и анализировали результат. Поначалу я не соответствовал требованиям, на второй день утром начал соответствовать через раз, а к вечеру — полностью. Нужно просто представить себя в меру тупым исполнительным бараном. Поднимаюсь, перекидываю сумку через плечо, с вызовом смотрю на социальную рекламу. Что ж, попробую стать полицейским. * * * Похожая ситуация в моей жизни уже была: я точно так же сидел перед безопасником, когда устраивался на работу в корпорацию «Тау», по иронии судьбы принадлежащую Боэтарху. В этот раз безопасника, похожего на пожилого пса с отвислыми веками и брылами, зовут Бертон Лартис. Он меряет меня взглядом, который оказывается внимательным, цепким — будто сканирует. Кивает на стул-кресло напротив. Усаживаюсь, избегая закрытых жестов, гоню сомнения. Не скажу, что все пропало, если меня не возьмут в полицейские, но так мне было бы проще всего качаться, и я мог бы помогать своим. Бертон листает распечатку моего резюме, надевает очки и переводит взгляд на монитор, потом спускает очки на кончик носа и вперивается мне в переносицу. — Тут написано, что ты хотел бы попасть во внешний патруль. — Он кладет резюме на стол. — Это ответственная и очень опасная работа. Откуда такое желание? Мы с Рэем предвидели этот вопрос и ответ подготовили заранее. — Мне нужно занятие, чтобы не оставалось времени думать. Вы наверняка ознакомились с моим личным делом. — Мне бы хотелось получить более развернутый ответ относительно твоей компетенции, — объяснил Бертон. — Так точно, сэр! На границе мы не расставались с оружием. Мой двенадцатилетний сын держал под кроватью автомат — дикие могли напасть в любой момент. Я привык к риску, опасности. После того, как взглянул смерти в глаза, смерть тоже перестала меня пугать… — Ловлю себя на мысли, что слишком вошел в роль и говорю сложно для человека невеликого ума, беру паузу и продолжаю. — Мне хочется иметь при себе оружие. Плазменное не люблю, огнестрел по мне. А у внешних патрульных как раз автоматы. И жильем обеспечивают, а то мне жить-то негде. Повинуясь неслышной команде, в комнату входит парень с лицом, как у восковой куклы, и металлическим протезом вместо руки. — Смотри. Он прослужил во внешнем патруле год, служба сделала его таким. Туда берут самых отчаянных. — Спасибо, сэр, я осведомлен о рисках. Изучая на мониторе, видимо, результаты моего медицинского обследования, Бертон говорит: — В крови обнаружены гормоны, свидетельствующие о том, что недавно ты испытал стресс, к тому же обнаружились порезы волосистой части головы. Как ты объяснишь их происхождение? — Пять часов назад я был в аэропорту «Восточный-4», — беру паузу, чтобы Бертон сообразил, что там случилось, но он тупит. — Там произошел теракт, было много жертв, в основном дети. Я уцелел и остался, чтобы помочь выжившим, пока не приедут спасатели. Однорукий парень косится с уважением, лицо Бертона тоже смягчается. — Тогда понятно. Антон, проводи Леонарда в симулятор. Иду за хромающим парнем, он говорит: — Не шел бы ты во внешний патруль! Я купился на обещание, что дадут двухкомнатное жилье в престижном районе, когда отслужу пять лет… Дурак. Ну, не говорить же ему, что я вырос в мясорубке, но был по другую сторону баррикад, потому просто молчу. Парень помогает надеть браслеты на руки и на ноги, и я ложусь в капсулу, похожую на гроб для робота. С жужжанием на глаза наезжает шлем, и я попадаю на горящий корабль, помогаю пассажирам, потом прыгаю в воду и тону, потому что Леонард вряд ли умеет плавать: там, где он служил, не было водоемов, а мы устраивали себе целые озера, делая пробои водопроводных труб.