Интерлюдия. Сандрино В сравнении с плечистым двухметровым Сандрино снайпер кажется подростком. Он смотрит в сторону, виновато пожимает узкими плечами и оправдывается: — В первый раз такое! Этот человек будто бы знал, что я буду стрелять, как-то даже не по себе стало. Еще когда разрабатывал его, мне показалось, что он узнал меня в толпе. Если бы Сандрино не нанимал его раньше, пристрелил бы на месте. Но этот снайпер никогда не промахивался, всегда работал чисто. Сандрино тоже всегда работал чисто, а теперь промахнулся киллер и его подставил. Если Боэтарх завтра потребует отчета по Тальпаллису, ему придется точно так же пожимать плечами. Хоть сам иди и перерезай горло Тальпаллису. Так ведь нельзя просто взять и ликвидировать его — он полноправный гражданин, а не какой-то там черноротый. Пока киллер рассказывает небылицы, Сандрино думает о том, как оправдаться перед Боэтархом. Он постарается просто не поднимать тему, у Гамилькара сейчас море проблем, и есть вероятность, что он переключится на что-то более важное, чем Тальпаллис. Если босс все-таки потребует отчета, придется сказать, что объект в разработке, и самому с ним разобраться. Раньше босс был расчетливым и предсказуемым. Но все изменилось с тех пор, как он начал искать неизвестно что на ступенях первого уровня. И нашел девку и какого-то безбашенного чувака. И все полетело в бездну. Гевиала убили, Сандрино остался один, босс стал раздражительным, того и гляди даст пинка под зад, и тогда конец. Придется, как остальным гемодам, или к озверелым уходить, или скрываться на первом уровне, а там сейчас ой как жарко. Вспомнив свою жизнь в лесу, Сандрино передергивает плечами. — У тебя есть два дня, чтобы исправить ошибку,— говорит Сандрино, не глядя на киллера, и сгибает железный прут, который вертел в руке. Киллер меряет его взглядом — как в прицел ловит, кивает и удаляется, сунув руки в карманы широких штанов. Из разрывов туч выглядывает солнце, брызгает в лицо золотом, будто намекая, что этот свет не для него, и скоро все закончится: Сандрино не был и никогда не станет полноправным гражданином Карфагена. Он носит не браслет и не чип — бумажку с печатью и подписью Боэтарха. «Этому рабу разрешено передвигаться самостоятельно и выполнять распоряжения хозяина. Хозяин — Гамилькар Боэтарх». Несколько раз его задерживали ловцы, но отпускали. Если Боэтарх психанет, а он в последнее время как с ума сошел, и порвет бумагу, то подпишет Сандрино смертный приговор, его отправят обратно на полигон, где военные отрабатывали на нем рукопашку. Гемод шагает к «синичке», которую уже привык считать своей, садится за руль, взлетает. На самом же деле у него нет ничего своего, даже жизни — все принадлежит Боэтарху. У него было два часа свободного времени, пока у хозяина заседание, теперь пора возвращаться, чтобы тенью следовать за ним. Во флаер Боэтарх приходит десять минут девятого. Он и рад бы, чтобы Сандрино сопровождал его везде, но Совет открыт только для аристократов, жителей пятого уровня. — К жене,— командует Боэтарх, зевает, падает в кресло и включает голопроектор, который сразу же выдает сообщение от Верховного жреца, к которому босс зачастил. Ведя флаер, Сандрино следит за Боэтархом боковым зрением: босс хищно облизывается, напрягается и отвечает жрецу. Голограмма старика тотчас появляется над столом. Приложив руку к груди, жрец склоняет голову. Сандрино так удивлен, что таращится на босса в открытую, но вовремя спохватывается и отводит взгляд. Почему боссу кланяется сам Верховный жрец? Какие тайны их связывают? Боэтарх считает своего раба предметом интерьера и не видит смысла ничего от него скрывать. — Ты просил проследить за самочувствием девушки. Она умерла сегодня после обеда,— говорит жрец и не смеет поднять головы. — От чего? — Боэтарх самодовольно улыбается. — Аневризма. Лопнул сосуд в голове… Невероятно! Все выглядело, как естественная смерть. — Я знаю, что такое аневризма,— ворчит Боэтарх. — Величайший дал тебе силу, мой господин,— блеет жрец. Сандрино не понимает, о чем они, но чует опасность, исходящую от босса. Раньше это чутье неоднократно спасало ему жизнь, и сейчас оно вопило: «Беги, спасайся!!!» — Ганнон, ты не представляешь, в какое дерьмо превратился мир! В людях нет веры. — Голос Боэтарха меняется до неузнаваемости, в нем дребезжит ненависть. — Гисконы, Магоны, моя жена, Ганнон! Магоны — в особенности! — Величайший… не заинтересован в них? — Да, но меня не хватит на всех! Каждый пятый — отступник. Каждый третий — потенциальный отступник! — Величайший благословляет тебя, мой господин! Сандрино искоса глядит на Боэтарха, вперившегося в свои сцепленные пальцы, и на краткий мир глаза босса застилает клубящаяся чернота, черты лица заостряются, он оскаливается. Волосы на руках гемода, который повидал всякое, становятся дыбом. Три биения сердца — и перед Сандрино тот Боэтарх, к которому он привык. Гемод шумно сглатывает слюну, чувствуя себя зверем, на лапе которого сжимает зубы капкан. Глава 20 Питомник Патрулируя район на новом флаере, выданном Оллебу, я каждый раз вздрагивал, когда из коммуникатора раздавался щелчок перед подключением диспетчера. Напрягался, отгонял сон, но снова и снова разочаровывался, понимая, что у Рэя не получилось взломать систему безопасности внешнего патруля, и это обычный вызов. С каждым часом надежда таяла, сознание обволакивала сонная апатия, ведь я до четырех утра нависал над Рэем, слушая, как он матерится в попытках хакнуть зверобогих. Стройный и красивый план в моей голове к обеду блекнет, а вечером рассыпается на невыполнимые фрагменты. Эд с каждой минутой становится все мрачнее, бросает на меня сумрачные взгляды, но я делаю вид, что не замечаю его желания поговорить. Во время очередного вызова, проверяя сработавшую сигнализацию на крыше одного из богатых домов, он оборачивается ко мне: — Что будем делать? Время уходит! Давай захватим флаер и сами ударим по питомнику. Ты говорил, что журналисты ждут от тебя сигнала… Его глаза горят фанатичной яростью бойца, готового кинуться грудью на броневик. — Нет,— рявкаю я, чтобы перекричать ветер. — «Бонус» крышуют гаммы, наших сил мало, нас перебьет охрана. Нужно, чтоб в питомник нагрянули все патрули. — А если у твоего человека ничего не получится? — Разработаем другой план. Эд смотрит молча, огонь в его взгляде гаснет, сменяется ледяной решимостью. — Ты, Лео, как хочешь, а я знаю, что моему брату нужна помощь, и я помогу ему, пусть даже сдохну. Не мешай мне, ладно? — Ждем еще два часа,— говорю ему, включаю коммуникатор и отчитываюсь Оллебу, что все чисто, просто из-за ветра замкнула проводка сигнализации. — Бесполезно тебя останавливать. Если ничего не сделаешь, ты себя не простишь. Правильно было бы ему помочь, но я не имею права так рисковать. — Договорились,— кивает он, запрокинув голову к снижающемуся флаеру. Под шквальным ветром комфортнее, чем в салоне. Там звенит напряжение, готовое разразиться грозой. До Кириана дошло, что Оллеб нас подставил, и поначалу он пытался воззвать к совести сержанта. Выяснив, что совесть у Оллеба отсутствует, стал угрожать. Сообразил, что разговоры пишутся, и заткнулся. Но злость его никуда не делась. Будь я на месте Кира, меня бы рвало на лоскуты так же, но передо мной задачи поважнее, чем получить звание сержанта: я ломаю мозг, как распотрошить питомник и не подставиться, но на ум ничего не приходит. Мы знаем, где, он, знаем, где дети, но сделать ничего не можем. И покойный профессор говорил, и Рэй считает, что программа дает мне всемогущество, порой я и сам начинаю в это верить, но в такие моменты, как сейчас, спускаюсь на землю. Куда я засуну свои таланты, когда против меня человеческая жадность и миллионы шекелей? Даже с пятым осколком Сферы познания я не смог бы остановить маховик системы. На очередной щелчок коммуникатора я уже не реагирую. Погруженный в свои мысли, не сразу соображаю, какие именно координаты озвучивает диспетчер, и только когда слышу: «Похищение. Прямая угроза жизни»— перевожу взгляд на экран, где проложена красная линия маршрута: от точки, где мы находимся, до питомника в горах. — Мы не обслуживаем это участок,— бормочет Оллеб, щелкает кнопками, пытаясь связаться со своими, чтобы отменить приказ. Я не учел, что, получив подозрительный приказ, каждый сержант проверит его. Оллеб всеми силами будет нам мешать, ведь там его кормушка. — Внимание! — продолжает лжедиспетчер. — Срочно требуется помощь! Всем патрулям! Всем свободным штурмовым группам — прибыть в указанное место! Угроза третьего уровня! Внимание! Угроза третьего уровня! Мигают красные лампы. Третий уровень опасности присваивается ситуациям, влекущим сотни смертей. Это, например, теракт или взрыв отравляющих веществ. Сморщив лоб, Оллеб лихорадочно щелкает кнопками. Мы с Эдом подбегаем к нему одновременно, Эд приставляет к его виску пистолет, а я не желая того произношу: — Оллеб Гиссо, ты обвиняешься в превышении должностных полномочий (статья тринадцать, пункт два). В похищении граждан с целью наживы. В целенаправленном бездействии, приведшем к смерти одного человека и более. Оллеб мажет по мне взглядом, продолжая щелкать кнопками. — Да кто ты такой… Удар Эда затыкает его. Хрустят хрящи носа, Оллеб хватается за лицо и получает второй удар. Эд вытаскивает его из кресла пилота, припечатывает к борту. — Мой брат жив? Оллеб бормочет, захлебываясь кровью: — Вы об этом пожалеете! — Я спрашиваю, сука, жив ли мой брат? Управлять флаером мне не доводилось, потому кресло пилота я занять не рискую, указываю на него Киру: — Летим на вызов. Но прежде снижаемся. Мне надо сделать звонок.