Кириану все равно, куда лететь, он с радостью смотрит на низвергнутого Оллеба, всей душой желая присоединиться к избиению. — А че случилось-то? — для приличия интересуется он, я гляжу в люк в брюхе флаера, нащупываю во внутреннем кармане визитку рыжей журналистки. — Он прикрывает черных трансплантологов,— объясняет Эд, защелкивая наручники на руках Оллеба, сведенных за спиной. — Вам конец! — шипит он. — Вы не знаете, против кого пошли! — Это тебе конец, гнида позорная! — радостно восклицает Кириан. Включив сирену, Кир приземляется на парковке для автомобилей, я бегу к телефону, понимая, что штурм питомника и последующую шумиху мне не простят, моя жизнь скакнет на новый виток. Набирая номер рыжей журналистки, я обрываю все нити, связывающие меня со вторым уровнем, остается один путь — на Полигон. Мне отвечают протяжные гудки. Если женщина на выезде, плохо, но не фатально. Позвоню ей после штурма, поделюсь записями с камер флаера. Лучше, конечно, чтобы она была на месте и вела репортаж онлайн. Уже собираюсь повесить трубку, но на том конце провода раздается щелчок. — Да? — Мариам Лейнгоза? — Специально называю ее настоящую фамилию, которая наверняка мало кому известна, и моя осведомленность работает: в голосе на том конце провода чувствуется неуверенность. — Да. С кем я говорю? — Леонард Тальпаллис. Теракт в аэропорту. Теракт на площади. — Ааа… Откуда ты знаешь… — Хочешь сенсацию? Через минут десять начнется штурм питомника доноров, где черные трансплантологи содержат похищенных детей. — Каких детей… — Тех, что в течение многих лет пропадали без вести. Тебе интересна тема? Если нет, предложу ее кому-то другому, а так — эксклюзив… — Конечно интересна! — оживляется Мариам. — Отлично. Тогда пиши координаты и срочно вылетай! — диктую координаты питомника и отключаюсь. Не знаю, как дальше, но пока все идет по плану, пусть и с промедлением. Запрыгиваю во флаер, киваю Кириану, он прокладывая маршрут, и флаер поднимается над разрешенными воздушными линиями. — Есть! Через пятнадцать минут будем на месте. Лео, теперь ты главный? Ты типа агент внутренней безопасности? — улыбаясь, бормочет Кириан. Оллеб, связанный по рукам и ногам, с заткнутым ртом валяется носом в пол, заливает кровью обшивку. Мы с Эдом переодеваемся в черные костюмы с кевларовыми вставками, в прошлый раз такой спас мне жизнь, и рассаживаемся по местам. На экранах, где с камер выводится окружающая обстановка, стремительно отдаляется зиккурат. Сперва он довлеет, нависает, закрывая небосвод, но постепенно уменьшается, и его прячет гора, над которой виднеется лишь его верхние ступени — обиталище альф и жрецов. Я никогда не был за пределами зиккурата, только по телеку видел, что там, теперь же смотрю на экраны, распахнув глаза. До самого горизонта изгибают спины лесистые холмы, между ними зеленеют латки долин, прочерченные синими лентами рек. Почти на каждой такой латке — небольшие зиккураты, где обитают крестьяне. Флаер разворачивается, и взгляду открывается бескрайний простор моря, искрящегося в лучах заходящего солнца. — Как красиво! — восторженно восклицает Эд. — Если вдруг провал, уйдем к озверелым. Не так уж у них и плохо,— говорю я, и голова кружится от ощущения бескрайности мира, а глаза, привыкшие к мраку подземелий, слезятся от солнца. Две длинные прямоугольные трехэтажки питомника располагаются в горах, на берегу огромного круглого озера. Издали не видно, но вскоре становится ясно, что здесь уже роятся полицейские флаеры, но пока никто не нападает — нет соответствующих распоряжений. Эд пытается связаться с диспетчерской, то есть с Рэем, но мы слишком далеко от зиккурата, и отсутствует связь, что нам даже на руку — можно творить что угодно. Зато связь между флаерами здесь работает отлично. Посылаю запрос на переговоры с тридцатью флаерами, номера их бортов высвечиваются на экранах, параллельно даю согласие на участие в переговорах журналистки Мариам, которая тоже где-то здесь, и сразу же беру ситуацию под контроль. — Внимание собравшимся! Говорит сержант Тальпаллис. Вношу ясность: мы направлены, чтобы ликвидировать донорский питомник, где насильно удерживают, а затем убивают подростков, украденных у граждан второго уровня, наших с вами сыновей и братьев. При оказании сопротивления берем здания штурмом, персонал обезоруживаем и заключаем под стражу для дачи дальнейших показаний. Если кто-то попытается сопротивляться — открываем огонь. В переговоры не вступаем, приказы извне игнорируем: у злоумышленников влиятельный покровитель офицерского знания. Командование операцией беру на себя. Предложения, возражения есть? Командиры групп с радостью перекладывают ответственность на меня. Включаю громкоговорители для сотрудников «Бонуса», и мой усиленный голос громыхает: — Говорит командир операции Леонард Тальпаллис. Сотрудники корпорации «Бонус-Эс»! В течение тридцати секунд вы должны предоставить нам беспрепятственный доступ ко всем помещениям и базам данных. В противном случае мы возьмем здание штурмом и все, кто окажет сопротивление, будут расстреляны. В переговоры не вступаем. Приберегите оправдания для адвокатов. Переключаюсь на корпоративную связь и даю команду к штурму, одновременно координируя действия моих временных подчиненных, перечисляю номера бортов и говорю, кому какой участок зачищать. Пока мы снижаемся в огороженный каменным забором двор, прибывает еще три флаера, этим велю держать периметр и, если кто-то попытается удрать по земле или воздуху, расстреливать. Я должен быть здесь, в салоне, следить за операцией, но понимаю, что я нужнее Эду, который следит за маячком по наладоннику. Похищенный мальчик находится, судя по сигналу, в подвальном помещении. На месте преступников я попытался бы избавиться от улик — убить похищенных детей и спрятать их тела, и нужно срочно их остановить. Напоследок направляю еще три команды в цоколь, велю спасать детей любым способом, даже ценой собственной жизни. Нас накрывает тень флаера. Запрокидываю голову и вижу «синичку» журналистов. Знаю, что прямо сейчас ведется трансляция, поднимаю руку с автоматом и улыбаюсь. У нас с Эдом нет времени идти через главный вход, я разбиваю ближайшее окно, где даже нет решеток, Эд прыгает внутрь, а я окидываю взглядом двор, отмечаю, что охранники клиники не сопротивляются, сдают оружие и ложатся мордами в пол. Мы с Эдом оказываемся в детской комнате с двумя кроватями, стены здесь обклеены цветными обоями. Две напуганные девочки лет семи, обнявшись, жмутся в углу. Не до них! Бежим с Эдом к выходу, и я едва не падаю, наступив на хрустнувшую под ногой куклу. В гулком коридоре пусто, все дети, которых растят на убой, сидят по комнатам. Открывается дверь, и навстречу выходит полная розовощекая женщина, открывает рот. — На пол, мордой вниз, нелюдь! — командует Эд, бьет ее прикладом в толстый живот, и мы несемся дальше до лестницы вниз, перепрыгивая ступени, спускаемся до плохо освещенной клетки перед бронированной дверью, которая оказывается запертой. Эд несколько раз бьет ее ногой, нажимает на кнопку звонка и орет: — Немедленно открыть! Полиция! Неповиновение карается смертью. Никто не спешит исполнять его приказ, тогда мы поднимаемся наверх, и он бросает гранату. Громыхает так, что пол прыгает под ногами, со стен сыплется штукатурка, и на лестнице ничего не видно из-за белой строительной пыли. Однако граната выполняет свою функцию: дверь покорежило, сорвало с одной петли. Мы без труда выносим ее, летим по коридору, залитому неестественно-ярким светом. Поочередно распахиваем двери: операционная, процедурный кабинет… В коридор выглядывает человек в маске и белом халате, мы врываемся в процедурный. Нам навстречу вскакивает с кушетки худенькая молодая медсестра, Эд замахивается, но опускает руку: — На пол, сука, не двигаться! Я сканирую взглядом врача, поднявшего руки, и оказывается, что главная тут — эта женщина, ее зовут Анай, она врач-реаниматолог. Пока медбрат ложится, рывком ставлю на ноги женщину, отмечаю многочисленные преступления — тут на смертную казнь точно наберется — хватаю ее под локоть и тычу дулом автомата ей в бок. — Веди к детям. Если хоть волос упадет с их голов, я тебя по стенке размажу, поняла? Женщина кивает, ее красивое лицо искажается животным ужасом, он передается мне, аж пальцы леденеют. Конечно же, она знала, чем может закончиться ее деятельность, но час расплаты пришел неожиданно рано. Что касается моей угрозы размазать ее, то в отличие от Эда, меня не остановило бы то, что она — красивая женщина. Наоборот, это было отягчающим обстоятельством: женщина, умертвляющая детей — это за гранью моего понимания. Плюс ко всему Анай оказалась крысой, решила сдать своих и затараторила: — Тут есть еще две комнаты для отходов. В одной из них — крематорий. Они все там. Я проведу. Распахнутый люк в подземелье оказывается в процедурном кабинете, сдвинутый с него медицинский шкаф никто не поставил на место, открывая нам проход. К нему устремляется Эд. — Они колют детям цианид, тела собираются сжечь… — Готовь антидот,— командую я и отпускаю женщину, она бросается к шкафу. Указываю Эду на лестницу вниз, а сам, слыша детский крик и бормотание вдалеке, бегу дальше по коридору. Ударом ноги раскрываю одну из дверей и вижу, как двое в белом пытаются уколоть сопротивляющегося мальчишку. Рядом неподвижно лежит второй подросток. Бью прикладом в основание черепа того, кто сидит верхом на мальчике ко мне спиной, он заваливается на напарника, тот поднимает голову и получает прикладом в лицо, хрустят размозженные хрящи и кости. Мальчишка вскакивает, часто и тяжело дыша, в его глазах плещется ужас. Это мальчик, похищенный недавно, которого мы ищем. Следом за мной врывается Анат, делает второму парню инъекцию антидота. Ее напарник, пришедший следом, хрипит: — Я ему помогу. А за это вы… Хочет выторговать свободу. Хрен с ним! Киваю и лечу в крематорий, на помощь Эду. Он уложил мордами в пол троих трансплантологов, а сам смотрит, как Анат делает укол его брату — изможденному парнишке в больничной робе. Трем другим подросткам вводит антидоты напарник Анат, но и так ясно, что дети не дышат. Зато дышит жаром печь крематория — такая же, как та, что в чреве Ваала, и в огненных сполохах мне чудятся тянущиеся к нам руки сотен сожженных там детей. — Отнесите их наверх, в реанимацию,— распоряжается Анат. Одного за другим мы выносим детей в кабинет, где медбрат реанимирует второго отбитого мной мальчика, он уже дышит. Еще двоих невредимых подростков, девочек, обнаруживаем запертыми в палате. Бедолаги с визгом бросаются на меня, виснут на мне, ревут в голос. — Ждите, скоро вас освободят,— говорю девочкам, освобождаюсь и еще раз осматриваю подвал, но больше никого там не обнаруживаю. Эд дежурит в реанимации, где Анат с напарником пытаются привести в чувства его брата, врачей-преступников он запер в крематории. Пожелав ему удачи, бегу во флаер, чтобы координировать полицейских. Выбегаю во двор между двумя зданиями, заполненный приземлившимися флаерами, вижу несколько машин, патрулирующих периметр. Здесь бойцов нет, все в помещениях. Персонал «Бонуса» принял правильное решение сдаться без боя, и выстрелов я не слышу. Доносятся хлесткие команды сержантов, детский плач. Направляюсь к своему флаеру, пытаясь выстроить цепочку дальнейших событий. Сейчас сюда должны прибыть офицеры, покровительствующие конторе, и попытаться замять конфликт, этого допустить нельзя… — Леонард! — Из-за спины доносится женский голос, и я оборачиваюсь. Ко мне бежит Мариам Линн, рыжая журналистка, похожая на лису, а следом тащится оператор. Поднимаю руку, и он выключает камеру, а я говорю: — Мы проводим очень рискованную операцию. Черных трансплантологов прикрывают офицеры, и скоро они будут здесь, попытаются нас заткнуть и отправить по домам. Ты вела прямой эфир? — Она кивает. — Вызывай коллег, пусть все журналисты будут здесь, и тогда преступление не замнут. Эксклюзивное интервью с подробностями обещаю тебе. А пока идем со мной, будешь видеть все изнутри… Хотя нет, лучше расспроси похищенных подростков, тех, которые не пострадали… — А есть еще и пострадавшие?