Часть 15 из 55 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Все под контролем, сэр, — сказал хозяин, — я подам его через двенадцать минут.
— Я, собственно, зашел, чтобы вернуть вам паспорт, — сказал Маркус. — У меня остался паспорт вашего сына. Еще тогда, в девяносто девятом.
— Вернуть что? — Хозяин застыл у стойки бара, даже в тусклом свете было видно, как он побледнел. В руках у него были две бутылки с красным вином, он держал их за горлышки, будто подстреленных уток.
— Я был его другом. — Маркус вертел паспорт в руках, не поднимая глаз. — Он одолжил мне документы, чтобы я мог съездить в Италию со своей девушкой. Мы были похожи, понимаете? Я забыл вернуть вам паспорт, а потом мне пришлось уехать за границу, и надолго.
— Покажите. — Хозяин поставил вино на стойку бара, подошел к столу и взял паспорт в руки. — Господи боже. А мы-то думали, куда он подевал свои документы, в комнате нашли только страховку и членский билет гребного клуба.
— Простите. — Маркус поднялся со стула. — Ради бога, простите. Я был словно во сне. В этой итальянской поездке я потерял девушку. А когда приехал, узнал, что потерял и друга. Я даже на кладбище не смог пойти, так мне было плохо.
— Долго же вы ждали. — Низкий женский голос не был насмешливым, скорее удивленным.
Маркус обернулся к входной двери и увидел там младшую сестру Балама, заводившую велосипед в железную стойку, которая в «Грязной Нелли» была устроена прямо в коридоре. Маркус помнил, что брат называл ее Сис. Справившись с велосипедом, девушка повесила дождевик на крючок и подошла поближе:
— Как ваше имя?
Маркус назвался, и она покачала головой:
— Я вас совсем не помню. Но вы упомянули Италию. Вы долго там жили? Может быть, то странное письмо предназначалось вам?
— Мне? — Краем глаза Маркус видел, что старик вышел с омлетом на подносе, помедлил, махнул рукой и скрылся в кухне. — Письмо из Италии?
— Мы получили его спустя десять лет после гибели брата. Все тогда ужасно расстроились. — Она села напротив и наклонилась поближе, понизив голос. — Представляете, получить письмо на имя мертвого человека, да еще и из страны, где он сроду не бывал. Отец хотел его сжечь, но я не позволила. Там довольно много бумаг, толстый такой пакет. Сверху лежало письмо на плохом английском, где моего брата называют почему-то садовником.
— А откуда оно отправлено?
— Понятия не имею. — Сис поднялась и направилась к лестнице. — Я вам его покажу.
Маркус знал, что лестница ведет на галерею, а оттуда в квартиру над пабом. Комната Балама находилась над стойкой бара, и время от времени он говорил, что, сделавшись хозяином заведения, вырежет в полу люк и проведет шланг от бочки с портером, стоявшей под стойкой, прямо к своей кровати.
— Выходит, вы и есть тот русский друг из колледжа? — спросила Сис, перегнувшись через перила галереи. — Теперь я вас, кажется, припоминаю. Тогда почему эта девушка написала на конверте нашу фамилию, а не вашу? Здесь какая-то тайная история? Любовь?
Она смотрела на него сверху, улыбаясь и помахивая конвертом.
— Любовь? Скорее ненависть, — сказал Маркус, задрав голову. — Хотя черт его знает. Я и сам их иногда путаю.
* * *
Толстый конверт был заклеен заново и запечатан скотчем. Маркус открыл его прямо под дождем, из конверта выпала пенковая трубка, и он машинально сунул ее в карман. Потом он вытащил папку, в которой лежали отпечатанные на принтере страницы. Из конверта высыпались сухие цветы, будто из школьного гербария, их тут же унесло сточной водой, мчавшейся по тротуару.
Он начал было читать, встав под козырьком зеленной лавки, но лепестки продолжали сыпаться, тогда Маркус взял папку за концы обложки и крепко потряс, чтобы избавиться от них раз и навсегда. Вместе с цветочной крошкой на мокрый асфальт выскользнул лист бумаги, мелко исписанный от руки.
«…Прошлое не умерло, оно даже не прошло. Теперь я знаю, кто ты, ливийский флейтист. Я прочла твой блог, распечатала его и отнесла в полицию. Комиссар прочтет его, и — не сомневайся — тебя станут искать и найдут!»
Маркус прочел письмо до конца и сунул в конверт. Петра, маленькая медсестра из «Бриатико». Слишком бледное для южанки лицо, скуластое, с большим свежим ртом, всегда чуть приоткрытым, как будто ей не хватает воздуха. Может, она уже замуж вышла. А если не вышла, то, по тамошним понятиям, она уже старая дева, zitella. И очень сердитая старая дева.
Вернувшись в отель, Маркус переоделся в сухое, спустился в бар и заказал полпинты рома с имбирной водой. Записи в папке были отрывистыми, беспорядочными, девочку швыряло из одного года в другой, будто кораблик в штормовую погоду. Он пролистал еще страниц десять и наткнулся на запись о себе самом, которая заставила его улыбнуться. Можно ли быть убийцей, обладая безупречными щиколотками?
«Бриатико» медленно высыпался из письма, будто порошок из аптекарского пакетика, и это был январский «Бриатико», наверное, из-за замерзших дроздов, сидящих на черной от сажи трубе. Столько лет прошло, подумал он, закрывая папку, а девочка до сих пор думает, что я душегубец и лиходей. Но что это за выпад, мелькнувший в самом конце письма? Fiddle while Rome burns? В гостиничном лифте, поднимаясь на свой этаж, он снова достал листок и перечитал его, наморщив лоб.
«Я хочу, чтобы ты боялся этого дня, Маркус Фиддл, поддельный англичанин. Ты паршивый любовник, не посмевший взглянуть мне в глаза, удравший тайком, будто деревенский вор с ягненком за пазухой. Ты и есть вор, хотя считаешь, что добыча принадлежит тебе по праву. Видишь, я все о тебе знаю. Играй, покуда Рим горит, но помни, что однажды твои струны лопнут и станет совсем-совсем тихо».
Петра
— Так и быть, я прощу тебе испорченную сиесту, — сказал комиссар, когда я забежала в участок по дороге на почту, меня отправили в деревню оплатить муниципальные счета. — Твои гарроты, студентка, второй день нас веселят! Пианист из отеля тоже смеялся, когда рассказывал нам, в чем дело.
— Видать, хороши у нас дела с криминальной обстановкой, если оружие так веселит полицейских, — сказала я холодно, продолжая стоять в дверях.
— Забирай. — Он нашел гарроту в ящике стола, взял двумя пальцами и протянул мне, будто цветок. — Верни ее хозяину. Твой платок я оставляю в качестве штрафа. У Джузеппино вечно не хватает чистого платка в кармане. Верно, сержант?
— С какой стати вы верите объяснению пианиста? — Я убрала руки за спину. — И какое это вообще имеет к нему отношение?
— Это его железки. — Комиссар дунул на гарроту, будто на одуванчик, и она закачалась в его руке. — Он попросил Риттера купить их в городе, потому что сам не выберется туда до воскресенья. Позавчера он дал ему тридцать монет, а Риттер привез заказ из магазина, но еще не успел передать.
— Из какого еще магазина?
— Из магазина Сталоцци возле рынка, он торгует старыми роялями и всякой прилагающейся к ним дребеденью. Это рояльные струны, девочка. Новенькие рояльные струны. На них играют музыку. Отправляйся работать и не шарь больше по чужим ящикам. Подвези ее до поворота, Джузеппино!
Вернувшись в «Бриатико», я направилась прямиком в библиотеку — мне нужен был нормальный интернет, хотя я толком еще не знала, что искать. Начать стоило с того, что мне уже известно: брат собирался купить «альфа-ромео» 8C Competizione, и это была не шутка. Он пытался что-то мне сообщить. Значит, нужно начать с этой гладкой сутенерской тачки, это первая зацепка, она подскажет мне, сколько брат собирался заработать.
Вторая зацепка — это то, что я услышала у ворот кладбища: небрежные слова тренера о марке, которую хозяин носил с собой. Если марка все же попала к брату (а он вырезал ее маникюрными ножницами), то мое предположение о шантаже может оказаться ложным — слава Деве Марии, если так. Противно представлять Бри пишущим подметные письма и требующим денег за молчание.
Она заплатит за свою ошибку, сказал Бри перед тем, как повесить трубку. Черт бы подрал его привычку говорить загадками. Ему всегда хотелось меня помучить, заставить попрыгать вокруг него с вопросами. Угадай, Петручча, что я тебе принес, говорил он, пряча руки за спину.
Однажды в руках у него оказался ежик в картонной коробке, и брат объяснил, что принес его маме, поскольку она собиралась варить варенье из вишен. Ягоды нужно прокалывать зубочисткой, сказал он, и нас с тобой заставят заниматься этой скучной работой, поэтому я поймал ежика в роще, он нас выручит. А что он будет делать, спросила я, держа коробку, в которой замер свернувшийся ежик. Мы должны высыпать вишню на стол и ласково катать его туда-сюда, сказал брат, с одного конца стола на другой. Глядишь, ягоды и продырявятся!
Выклянчив пароль у хмурой библиотекарши, заметившей, что персоналу не положено отираться в клубе, я поклялась, что управлюсь за двадцать минут, пообещала принести ей мятного чаю из кухни, присела к компьютеру, дождалась, пока библиотекарша отойдет, и быстро набрала 8C Competizione. Алая сверкающая модель завертелась передо мной на рекламном баннере. Двести тысяч евро. Да это же целый сундук с пиастрами!
Ясно, что по номиналу марка должна стоить намного дороже. Значит, мне нужен список марок, которые стоят, ну, скажем, от четверти миллиона и выше. Ничего в этом не понимаю. Когда в школе один из мальчишек подарил мне кляссер с марками, брат заявил, что это занятие для ботаников, не умеющих играть в футбол. Я тут же обменяла подарок на горсть стеклянных шариков. Это было пятнадцать лет назад, в начале весны.
По первой ссылке я вышла на лондонский сетевой аукцион филателистов. Слово ошибка там никто не употреблял, по крайней мере, я не нашла. Еще один сайт, и еще один, все впустую. Минут через сорок я вышла на форум коллекционеров при торговом доме «Петер Цапп». Слово ошибка попадалось там четыре раза. Я открыла список лотов, и у меня зарябило в глазах: блоки, рулоны, листы, гашеные и негашеные, с клеем и без клея, черт ногу сломит.
На форуме под темой «Итальянские марки» был задан вопрос: сколько может стоить сицилийская марка с женщиной в короне и гербом с крестами? Вырезанная из открытки, без повреждений. Под вопросом анонимного пользователя была целая груда комментариев, я читала их с дрожью в сердце: мне казалось, я слышу голос брата, это был он, его неумелый спотыкающийся английский!
Посетители форума забросали брата вопросами, они спрашивали, обрезаны ли края по форме рисунка, красного ли цвета кресты, какое гашение — почтовый штемпель или карандаш? — и насколько оно смазано.
— А нет ли там надписи «Изабелла, королева Обеих Сицилий»? — спросил какой-то знаток и поставил после вопроса несколько насмешливых смайликов.
— Есть, — ответил брат. — Только эта королева повиснула вверх ногами.
Прочитав это, я засмеялась, вспомнив наши уроки английского в каштановой тени: Бри не мог высидеть там и часа, напрасно я рассказывала истории о пропавших моряках и придумывала диалоги в поезде или в ресторане. Он ерзал на своем складном стуле, чесался, послушно округлял рот и водил кончиком языка по нёбу, но стоило мне расслабиться, как он вспоминал о назначенной встрече, вскакивал и испарялся.
— Парень, да у тебя никак сицилийская ошибка! — написал знаток, и я как будто услышала, что на форуме воцарилась почтительная тишина.
Следующая реплика принадлежала человеку с ником Просечка, он посоветовал брату не морочить народу голову, и если он в самом деле нашел на бабкином чердаке перевернутую Изабеллу, то надо не рассказывать, а показывать. Эта перевертка уступает только знаменитой ошибке цвета, добавил знаток, но та уже много лет отдыхает в частной коллекции.
А сколько она может стоить, спросил брат, и тут комментарии посыпались на него градом. Одна такая еще тридцать лет назад продалась за 760 тысяч на аукционе Зигеля! А если она на обычной бумаге, а не верже, то ты снимешь самую пенку! В каталогах против такой марки стоит прочерк, потому что у нее нет цены!
Вот так вот, значит. Снизу ясно, сверху грязно, как говорит моя тетка Кьяра. Никакого бабкиного чердака у нас нет, а в почтовом отделении продают только скучные самоклейки с изображением альбатроса. А может, это совпадение и перевернутой королевой хвастался кто-нибудь другой?
Нет, этот анонимус — мой брат. Иначе я не нашла бы нужного форума так быстро и просто. Во всех совпадениях нужно видеть небесный палец — это мне сказала жена кузнеца, известная в наших местах гадалка. В молодости она была такой красавицей, что кузнец запирал ее платья в сундук, когда уходил в свою кузницу. Так она и сидела в чем мать родила.
— Прошло три раза по двадцать минут, — сообщила библиотекарша, вставая у меня за спиной. — Сходи за моим чаем!
Вот ведь странная барышня. Волосы у нее рыжие, густые, но так туго замотаны в узел, что глаза оттягиваются к вискам. Такие же нелепые прически бывают у траянских старух, сидящих у церкви по воскресеньям: шиньоны из конского волоса и пакли с черепаховыми заколками. Говорят, они причесываются целое утро — хотят выглядеть в точности так, как восковые мадонны на перекрестках. А рыжей Вирге, наверное, просто все равно.
* * *
Мир состоит из загорелых пожилых мужчин в голубых махровых халатах. Каждое утро я стою среди них на северной веранде, прихлебываю кофе и смотрю на лагуну, благодушную в хорошие дни или гудящую, свинцовую в плохие. В плохие дни постояльцы подобны воде в лагуне, они тревожатся и задают нелепые вопросы. В такие дни я всегда думаю — сколько еще?
Мне казалось, что моя цель достижима без особого труда, стоит только оказаться внутри этого загадочного пространства, в этом муравейнике, где все подчиняется особым законам, стоит только понять эти законы, поймать ритм, и мне станет ясно, где та воронка в песке, в которой спряталась личинка муравьиного льва.
Вся эта чушь про ревность, месть и деревенских девственниц хороша для любителей детективного треша. Я почти три года училась истории и праву, я знаю, что движет людьми в большинстве случаев и какова роль статистики. Деньги и власть — вот что заставляет людей хотеть, чтобы другие люди умерли.
В детстве я читала, что индейский бог Кецалькоатль, решив раздобыть еды, превратился в муравья, проник в муравейник, украл там зерна маиса и передал их людям. Вот и я, решив разобраться в кровавой истории, превратилась в бело-голубую сестричку, радушную и расчетливую, вот только расчеты мои что-то никак не сбываются. Все, что я узнаю, все мои догадки и прозрения, попадают в полицейский барабан и стучат там скудной мелочью.
Бри многих раздражал своими похождениями, у него было два привода в полицию за драку и одна условная судимость. А тут еще Ганнатори заявили, что их дочери от Бри проходу не было и что они сами бы надели брату удавку на шею. Быстро сообразили. На груди этой девицы вся деревня прохлаждается в жаркую погоду, но теперь ее репутацию можно восстановить, так как виновник понес наказание. Таковы старые правила, и они работают.
— Ганнатори, разумеется, врут, но это не меняет дела, — сказал комиссар, когда я пришла в участок пешком, одолжив у Пулии дождевик. — Возле тела бросили обрывок сетки, руки связаны, рот набит солью. Казнь она и есть казнь, ее ни с чем не спутаешь.