Уркхарт был высоким и угловатым, и ему пришлось наклониться, чтобы заглянуть ей в лицо. – Миссис Бэйли, с головой у меня по-прежнему все в полном порядке, и во многих обществах мой возраст считается политическим расцветом, – ответил он, поджав губы, на которых не было больше даже намека на улыбку. – У меня еще полно работы, и я хочу многого достигнуть. В глубине души Уркхарт знал, что эта женщина права. Яркие красные тона его юности давным-давно поблекли, а в редеющих волосах остался лишь намек на прежний сияющий цвет – он отращивал их и носил распущенными, словно в качестве компенсации. Фрэнсис заметно похудел, и теперь ему не годились стандартные костюмы, а голубые глаза стали холодными после стольких пережитых зим. И хотя рост и осанка делали его заметным в любом переполненном людьми помещении, те, кто находился рядом с ним, никогда не чувствовали тепла от его тщательно нормированной улыбки, открывавшей неровные зубы, сильно пожелтевшие от никотина – политик привык выкуривать около сорока сигарет в день. Иными словами, к собственному огорчению, он старел некрасиво, и годы не придавали ему значительности. В общем, время было не на его стороне. Как и большинство коллег, Уркхарт вошел в парламент, лелея тайные амбиции и рассчитывая добраться до самого верха, однако за свою карьеру политика не раз видел, как более молодым и менее способным удавалось быстро продвигаться наверх. Этот горький опыт подорвал его притязания, но не уничтожил их полностью. Уж если ему не суждено попасть на Даунинг-стрит, так пусть по крайней мере один из главных государственных постов позволит ему стать признанным национальным лидером, отплатив за презрение отца величием, о котором старик не мог и мечтать. У него еще есть время, чтобы добиться высоких целей. Фрэнсис верил в свое предназначение, хотя судьба и не торопилась исполнить его мечты. И тем не менее его время пришло. Одна из первостепенных обязанностей Главного Кнута состояла в том, чтобы давать премьер-министру советы по поводу перестановок в правительстве – каким министрам следует отдать предпочтение, кто из заднескамеечников заслужил повышение, а с кем из коллег следует расстаться, чтобы их место могли занять другие. Уркхарт много размышлял о перестановках, которые неминуемо произойдут после выборов, и в кармане у него лежал конверт с написанными от руки рекомендациями премьер-министру. Они должны были привести не только к более сильному и действенному правительству – видит Бог, оно нуждалось в переменах после нескольких лет застоя, – но еще и к тому, что в нем займут ключевые места его ближайшие соратники и союзники. А сам он, разумеется, получит тот высокий пост, о котором так давно мечтал. Да, наконец настал его час. Уркхарт похлопал по карману пиджака, чтобы удостовериться, что конверт на месте, как раз в тот момент, когда миссис Бэйли переключилась на вопросы про улицу с односторонним движением у торгового центра на Хай-стрит. Фрэнсис поднял глаза, сдаваясь, и сумел привлечь внимание жены, которая вела светскую беседу в дальнем конце комнаты. Ей хватило одного взгляда, чтобы понять, что пора выручать супруга, и она поспешно подошла к нему. – Дамы, прошу нас извинить, но нам нужно вернуться в отель и переодеться перед подсчетом голосов, – обратилась она к избирательницам. – Я чрезвычайно признательна вам за помощь. Вы ведь знаете, как она важна для Фрэнсиса! Уркхарт быстро направился к двери и уже почти сумел покинуть зал, когда ему помахала его помощница, призывая остановиться. Она что-то быстро записывала в блокнот и одновременно разговаривала по телефону. – Я получила свежие предварительные итоги, Фрэнсис, – доложила она. – Это следовало сделать час назад! – рявкнул политик. Девушка покраснела. Она в очередной раз мысленно возмутилась резкостью начальника и полным отсутствием благодарности с его стороны и пообещала себе, что это последние выборы, на которых она на него работает. Как только все закончится, она сменит свое обеспеченное место в парламенте на «ненадежное». Платят там меньше, а работать придется больше, но зато ее усилия будут ценить, и смотреть на нее будут не как на предмет мебели в избирательном округе. Или, может, она вовсе уйдет из политики и найдет себе нормальную работу… – Ситуация выглядит не такой обнадеживающей, как при предыдущих подсчетах, – ответила девушка. – Похоже, многие из наших сторонников остались сегодня дома. Трудно сказать наверняка, но я подозреваю, что мы не получим решающего большинства. Хотя пока я не знаю, какой будет разница. – Чтоб им пусто было! – выругался министр. – Они заслужили хорошую порцию оппозиции на пару лет. Может, тогда они перестанут сидеть на задницах и что-нибудь сделают. – Милый, – мягко, стараясь успокоить его, как делала уже множество раз прежде, начала его жена. – Это не слишком благородно с твоей стороны. Учитывая, что мы опережаем наших противников на двадцать две тысячи голосов, мы вполне можем позволить себе потерять парочку, разве нет? – Миранда, я не хочу быть благородным. Мне жарко, я устал, и с меня достаточно доморощенных мнений о наших шансах на победу. Ради всех святых, уведи меня отсюда! – потребовал Фрэнсис. Когда его супруга повернулась к заполненной людьми комнате и помахала рукой, чтобы сказать «спасибо» и попрощаться, она успела в самый последний момент увидеть, что торшер все-таки рухнул на пол. * * * Атмосфера с трудом сдерживаемой угрозы, обычно царившая в кабинете редактора, развеялась, и ей на смену пришла паника, которая практически вышла из-под контроля. Первый номер с крупным, набранным жирным шрифтом заголовком «Полный порядок!» уже ушел в набор, но это было в шесть утра, за четыре часа до окончания голосования. Главный редактор «Дейли телеграф», как и все остальные редакторы, решил рискнуть и использовать результаты выборов, чтобы вызвать хотя бы какой-то интерес к своему первому номеру до того, как те станут всеобщим достоянием. Если он все правильно рассчитал, то его газета раньше остальных сообщит главную новость дня; если же ошибся, окажется по самую макушку в дерьме, и ему никогда не забудут такого промаха. Это были первые выборы, которые Гревилл Престон встретил в роли главного редактора, и он не находил себе места от беспокойства. Его нервозность привела к тому, что он без конца менял заголовки, а кроме того, постоянно требовал от сотрудников отдела политических новостей свежие данные. На место главного редактора его посадил новый владелец «Телеграф ньюспейперс» всего несколько месяцев назад, сказав в назидание только два слова: «Добейся успеха». Возможность неудачи даже не рассматривалась, если он хотел оставаться на месте главного редактора, и Престон знал, что второго шанса не дадут ни ему, ни другим сотрудникам его газеты. Бухгалтерия требовала немедленных денежных поступлений, и без жестких мер по сокращению кадров было не обойтись. В результате большое количество работников старшего возраста стали жертвами «рационализации» – бухгалтеры называли это так, – а их места заняли менее опытные и заметно более дешевые журналисты. С финансовой точки зрения это было хорошо, но для морального духа – очень плохо. Чистка заставила тех, кто остался, чувствовать неуверенность в завтрашнем дне, верные газете читатели не понимали, что происходит, и Престон не мог избавиться от ощущения надвигающейся катастрофы, но его работодатель не собирался ничего делать, чтобы развеять это чувство. Стратегия Гревилла, направленная на увеличение тиража путем снижения качества газеты, еще не принесла обещанных плодов, и теперь его когда-то гладкая, здоровая кожа была постоянно покрыта капельками пота, собиравшегося на лице в таком количестве, что очки в тяжелой оправе то и дело сползали с носа. Старательно отработанная манера выглядеть важно и авторитетно потерпела сокрушительное поражение, уничтоженная сомнениями, поселившимися у него внутри. Престон отвернулся от ряда мерцающих телевизионных экранов, висевших на одной из стен кабинета, и посмотрел на свою сотрудницу, которая самым возмутительным образом портила ему жизнь. – С чего, черт тебя подери, ты взяла, что все пошло не так?! – заорал он на нее. Мэтти Сторин даже не поморщилась и совсем не испугалась. В свои двадцать восемь она была самой молодой сотрудницей отдела политических новостей и совсем недавно заменила одного из пожилых корреспондентов, впавших в немилость бухгалтерии за то, что тот любил проводить интервью за длинными ленчами в «Савое». Однако, несмотря на относительную молодость и на то, что она появилась в газете совсем недавно, Мэтти обладала уверенностью в правильности своих суждений. В любом случае ростом она была почти как Престон – и «почти такой же красивой», как она язвительно насмехалась над ним. Ей не нравился стиль руководства газетой, когда главной задачей редактора было не высокое качество, а получение прибыли. Гревилл окончил Школу менеджмента в издательском бизнесе, где учат, как следует проводить опросы читательского мнения и с выгодой продавать тысячи экземпляров, а не как написать хорошую статью или когда следует проигнорировать совет адвоката. Сторин это безумно раздражало, что не было секретом для Престона, который презирал и саму Мэтти, и ее не вызывавший сомнений, хоть и не отшлифованный талант. Но он знал, что нуждается в ней даже больше, чем она в нем. Даже в Школе менеджмента говорили, что газете требуется репортер с острым нюхом, чтобы достичь высоких тиражей. И Престон постепенно начал понимать, что это так. Мэтти повернулась лицом к главному редактору и с вызовом засунула руки в карманы модных мешковатых брюк, несмотря на свободный покрой, подчеркивавших ее изысканно изящное тело. Она очень хотела добиться успеха на журналистском поприще и развить способности, которые – в этом молодая сотрудница не сомневалась – у нее имелись. Но еще она была женщиной, причем весьма привлекательной, и не собиралась жертвовать своей личностью и прибегать к методам, которых все привыкли ждать от молодых женщин, пробивающих себе дорогу в журналистике. Она не видела причин отращивать бороду, чтобы ее талант признали, или превращаться в лепечущую симпатичную девицу, готовую удовлетворять шовинистические наклонности своих коллег-мужчин, в особенности таких как Престон. Сторин заговорила медленно, надеясь, что до начальника дойдут доводы ее логики: – Грев, все члены парламента, с которыми мне удалось переговорить за прошедшие два часа, изменили свои предсказания в сторону понижения, а представители оппозиции только улыбаются в ответ на мои вопросы. Я позвонила председателю избирательной комиссии в округе премьер-министра, и он сказал, что, судя по всему, число проголосовавших за нашего кандидата упало на пять процентов. Так что происходящее нельзя назвать уверенным движением к победе, и ты поторопился со своей статьей. – Чушь, – заявил редактор. – Все предварительные подсчеты во время избирательной кампании указывают на то, что правительство одержит уверенную победу, однако ты хочешь, чтобы я изменил первую полосу на основании… чего? Женской интуиции? Мэтти чувствовала, что Престон сильно нервничает. Все редакторы ходят по краю пропасти, и главная их задача – не показывать этого. Гревилл же показывал. – Ладно, во время последних выборов они получили большинство более чем на сто голосов, – сердито заявил он. – Скажи-ка мне, что тебе подсказывает твоя женская интуиция насчет завтрашнего дня? Что будет? Опрос общественного мнения говорит, что они могут рассчитывать примерно на семьдесят мест. – Если тебе так хочется, можешь верить опросам, Грев, – предупредила его девушка, – но я склонна доверять тому, что происходит на улицах. Энтузиазм тех, кто поддерживает правительство, сильно поутих. Люди не пойдут голосовать, и результаты поползут вниз. – Да перестань! – рявкнул мужчина. – На сколько? Мэтти медленно покачала головой, чтобы подчеркнуть свое предупреждение, и ее светлые волосы рассыпались по плечам. – Неделю назад я бы сказала, около пятидесяти, сейчас, думаю… будет меньше, – ответила она. – Господи, этого не может быть! Мы с самого начала поддерживали ублюдков. Они просто обязаны победить. «И ты тоже», – подумала журналистка. Она знала, что единственным, во что Престон твердо верил, если речь шла о политике, было то, что его газета не может позволить себе потерпеть поражение. Причем данное мнение было навязано ему новым владельцем газеты, кокни по имени Бенджамин Лэндлесс, а редакторам не пристало возражать Лэндлессу. Новоиспеченный газетный магнат постоянно напоминал своим сотрудникам, которые и без того чувствовали неуверенность в завтрашнем дне, что благодаря политике правительства, выступающего за конкуренцию, гораздо проще купить десять новых редакторов, чем одну газету, и «поэтому мы не станем раздражать правительство и поддерживать другую сторону». Лэндлесс сдержал свое слово, обеспечив лагерь правительства своей растущей армией газет, и взамен ему требовалось только одно: чтобы правительство выдало на выборах правильный результат. Разумеется, это было не слишком разумно, но Бенджамин никогда не придерживался мнения, что с помощью разумного поведения можно добиться оптимальных результатов от людей, которые на него работали. Во время ланча несколько недель назад хозяин газеты объяснил Престону, что подобный результат будет фатальным. Мэтти предприняла новую попытку. Она уселась на угол огромного редакторского стола, на котором царил невероятный, даже избыточный порядок, и снова пошла в наступление, надеясь, что шеф для разнообразия сосредоточится на ее доводах и перестанет пялиться на ее ноги. – Послушай, Грев, давай на время забудем про голоса и вернемся в прошлое. Когда Маргарет Тэтчер наконец решила уйти в отставку, все пришли к мудрому выводу, что пора сменить стиль управления страной. Требовалось что-то новое, не такое резкое и властное. Всех тошнило от суда Божьего и того, что ими командовала проклятая баба. «И ты лучше остальных должен это понимать», – подумала она про себя и продолжила: – Поэтому они продемонстрировали мудрость и выбрали Коллинриджа, причем исключительно по той причине, что он великолепно выглядел на экранах телевизоров, вел себя вежливо с пожилыми дамами и был сговорчивым. – Сторин презрительно пожала плечами. – Но правительство потеряло остроту восприятия. В стране установилась политика манной каши, размазанной по скатерти; в них не осталось ни энтузиазма, ни жизни. Коллинридж организовал свою избирательную кампанию, как какой-нибудь тухлый учитель воскресной школы. Еще неделя робких речей – и, думаю, его собственная жена проголосовала бы за его противников. Все, что угодно, только не он. В десятый раз за этот вечер Мэтти подумала, что ее начальник, наверное, пользуется лаком для волос, чтобы его прическа сохраняла безупречный вид. А еще она подозревала, что в ящике его стола лежат лак и щетка для волос. И что он выщипывает брови. – Ладно, давай отбросим аналитические измышления и мистику, – пошел Гревилл в наступление, – и обратим внимание на жесткие цифры. Каким будет большинство? Они смогут вернуться или нет? – Только безумец скажет, что нет, – ответила журналистка. – Вот, а у меня нет ни малейшего желания выступать в роли безумца, Мэтти. Мне подойдет любое большинство. Проклятье, в данных обстоятельствах это будет огромным достижением! Историческим. Четыре чистых победы, ничего подобного прежде не было. Так что мы не станем менять первую полосу. Престон положил конец разговору, налив себе в качестве утешения бокал шампанского, однако избавиться от Сторин было не так просто. Ее дед был современным викингом и в первые штормовые месяцы 1941 года переплыл Северное море на протекающей рыбачьей лодке, чтобы, сбежав из оккупированной немцами Норвегии, вступить в Королевские ВВС. Мэтти унаследовала от него не только ярко выраженную скандинавскую внешность, но еще и силу духа и независимость, необходимые, чтобы выжить в мире политики и журналистики, где всем заправляли мужчины. Старый редактор «Йоркшир пост», давший девушке первую настоящую работу, постоянно повторял, что она должна сражаться за свою территорию. «Какая мне от тебя польза, девочка, если все закончится тем, что я буду писать за тебя? Ты должна стать охотницей, а не обычным бездарным писакой, каких тысячи». Эти принципы не всегда нравились ее новым начальникам – но какого черта! – Просто задумайся на мгновение о том, чего мы можем ожидать от еще четырех лет, во время которых Коллинридж будет у власти! – выпалила Мэтти. – Пожалуй, он слишком хороший человек, чтобы быть премьер-министром. Его публичный манифест прозвучал так невесомо, что его унесло ветром в первую неделю предвыборной кампании. Он не предложил ничего нового. Единственный план, которого он собирается придерживаться, – это скрестить пальцы и надеяться, что ни русские, ни тред-юнионы не будут выступать слишком шумно. Ты считаешь, что нашей стране нужно именно такое правительство? – Изысканные формулировки, впрочем, как всегда, – насмешливо заявил главный редактор в своей обычной снисходительной манере, к которой он прибегал всякий раз, когда имел дело с несговорчивой женщиной. – Но ты ошибаешься, – продолжал он уверенно. – Покупатели желают консолидации, а не беспорядков. Им не нужно, чтобы ребенок всякий раз, когда они выходят на прогулку, выбрасывал из коляски игрушки. – Мужчина выставил вверх палец, показывая, что дискуссия практически закончена и официальная политика газеты не изменится. – А посему еще пара спокойных лет ни у кого не вызовет протеста. И если наш приятель Коллинридж вернется на Даунинг-стрит, это будет чудесно! – Это будет убийственно, – пробормотала Мэтти. * * * Мимо промчался автобус номер восемьдесят восемь, и стекла в окнах громко зазвенели, разбудив Чарльза Коллинриджа. Маленькая квартирка с одной спальней, расположенная над туристическим агентством в Клепхэме, была совсем не такой, какой, по представлениям многих, должна быть квартира брата премьер-министра, но тяжелый развод и не слишком правильный образ жизни имеют отвратительную привычку приводить к тому, что деньги исчезают быстрее, чем появляются. Коллинридж спал в кресле все в том же мятом костюме, в котором ходил на ланч и на лацканах которого остались его следы. Чарльз посмотрел на старые наручные часы и выругался. Он проспал пять часов и все равно чувствовал себя совершенно не отдохнувшим. Ему требовалось чего-нибудь выпить, чтобы немного прийти в себя, и он налил себе щедрую порцию водки – это был даже не «Смирнофф», так как больше он не мог позволить себе такую роскошь, а какая-то дрянь, купленная в местном супермаркете. Впрочем, она не оставляла запаха перегара и не воняла, если нечаянно ее пролить. Прихватив стакан в ванную комнату, мужчина залез в ванну и предоставил горячей воде творить чудеса с его уставшими конечностями. В последнее время у него частенько возникало ощущение, что они принадлежат какому-то другому человеку, и тогда он говорил себе, что стареет. Потом Коллинридж долго стоял перед зеркалом, пытаясь скрыть следы последнего возлияния. Ему казалось, что он видит лицо отца и застывшее на нем вечное осуждение: отец твердил, что Чарльз должен стремиться к целям, которые всегда были для него недосягаемыми, и постоянно спрашивал, почему он не может идти по жизни, как его младший брат Генри. У обоих была одинаковая стартовая позиция, оба учились в одной и той же школе, но почему-то Генри все делал лучше и постепенно обошел брата в карьере и даже в женитьбе. Чарльз не злился на него – по крайней мере, пытался не злиться. Генри всегда приходил к нему на выручку, когда он нуждался в помощи, давал советы и выступал в роли жилетки, когда старшему брату требовалось поплакаться после того, как от него ушла Мэри… Да, особенно когда ушла Мэри. Но ведь и она попрекала его успехами Генри: «Ты на это не способен! Ты вообще ни на что не способен!» Однако у старшего из братьев Коллинриджей совсем не стало времени на чужие проблемы, когда он перебрался на Даунинг-стрит. Мальчишками они делились друг с другом всем, а став молодыми людьми – многим, иногда даже подружками. Однако сейчас в жизни Генри почти не осталось места для старшего брата, и Чарли злился – разумеется, не на брата, а на жизнь. У него ничего не складывалось, и он не понимал, в чем причина… Чарльз провел бритвой по одутловатому лицу, стараясь не касаться старых порезов, и начал собирать себя по частям, чтобы получилось хотя бы что-то, похожее на целое. Он зачесал волосы на появившуюся плешь и надел чистую рубашку и свежий галстук, сказав себе, что скоро будет готов к ночному празднику по поводу выборов, куда все еще мог попасть благодаря связям своей семьи. Когда он провел кухонным полотенцем по ботинкам, те обрели едва заметный намек на блеск, и он посчитал, что сделал все, что мог. Бросив взгляд на часы, Коллинридж решил, что все в порядке и у него еще есть время пропустить стаканчик. * * * К северу от реки на окраине Сохо застряло в пробке такси. Там всегда было напряженное движение, а ночь выборов, похоже, выгнала на улицы огромное количество любопытных. Сидевший на заднем сиденье Роджер О’Нил нетерпеливо барабанил пальцами по колену, беспомощно глядя на проезжавших мимо велосипедистов и пешеходов. Он сильно нервничал, потому что у него было мало времени. «Приезжай как можно быстрее, Родж, – сказали они. – Мы не можем ждать всю ночь, даже тебя. И мы не вернемся до вторника». О’Нил не рассчитывал на особое отношение – и не получал его, несмотря даже на то, что занимал в партии пост главы отдела по связям с общественностью и являлся одним из самых известных сотрудников. Впрочем, он сомневался, что они вообще ходят на выборы и уж тем более голосуют за правительство. Какое имеет значение, кто сидит в правительстве, если вокруг столько возможностей заработать хорошие деньги, не облагаемые налогами?