37 Дверь в классную комнату Густава распахнута, но внутри никого нет. Стиин быстро шагает дальше, благодаря судьбу, что сейчас идут уроки, ведь если б была перемена, ему не удалось бы избежать испытующих взглядов. Проходя мимо шумных подготовительных классов, он старается не замечать украшений в виде голых по осени веток и каштановых зверюшек. Недавний визит полицейских помнится ему, как кошмарный сон. Отпечатки пальцев. Чувства, проснувшиеся в нем, когда до него дошел смысл сказанного визитерами. Возродившаяся надежда, смешанная с ощущением полной растерянности. Сколько уже раз они с Розой это проходили, сколько раз им приходилось возвращаться назад, к самому началу этой истории — просто теперь такого поворота они никак не ожидали. Потом говорили между собой, что раз уж так случилось, им — в первую очередь ради Густава — надо постараться быть сильными и уметь достойно принимать в том числе и мучительные потрясения, которые всегда будут подстерегать их при упоминании дочери. Независимо от того, при каких обстоятельствах это произойдет. И еще они решили, что, несмотря ни на что, им надо двигаться вперед, и хотя Стиин словно чувствует на спине взгляды каштановых зверюшек, поворачивая за угол в направлении общего зала, он дает себе твердое слово не обращать на это внимание. Внезапно Стиин останавливается. Он не сразу понимает, что в общем зале проводят урок одноклассники Кристине, ведь давно уже их не видел. Но лица ему знакомы. Они мирно сидят за стоящими на коричневом ковре белыми столами и работают в группах. И стоит только одному из учеников поднять на Стиина глаза, как тут же и взгляды всех остальных устремляются на него. Но никто не произносит ни слова. Замешкавшись на мгновение, он собирается пройти дальше. — Привет! Стиин поворачивается в сторону девочки, сидящей в одиночестве за ближним к нему столом, с тремя небольшими стопками учебников, и узнает Матильде. Она повзрослела. Стала серьезней. Одета в черное. По-доброму улыбается ему и спрашивает: — Ты Густава ищешь? — Да. Он встречал ее тысячи раз, ведь она бывала у них в доме столь часто, что беседовать с нею было почти так же естественно, как с дочерью, но теперь с трудом подыскивает слова. — Его класс недавно прошел мимо, но они наверняка скоро вернутся. — Спасибо. Ты не знаешь, куда они пошли? — Нет. Стиин смотрит на свои часы, хотя прекрасно знает, который теперь час. — Ну ладно, подожду его в машине. — Как у вас дела? Стиин глядит на Матильде и пытается изобразить улыбку. Она задала ему один из самых опасных вопросов; впрочем, он слышал его так часто, что знает: главное — ответить немедля. — Отлично. Работы многовато, но это и к лучшему. А как у тебя? Она кивает и тоже старается улыбнуться, но вид у нее печальный. — Мне так жаль, что я у вас давно не бывала… — Не огорчайся, у нас все замечательно. — Привет, Стиин. Я могу чем-нибудь помочь? Он поворачивается к подходящему к ним классному руководителю Йонасу Крагу. Ему лет сорок пять, он в джинсах и обтягивающей футболке. Взгляд у него доброжелательный, но в то же время настороженный, испытующий, и Стиину отлично известно, почему он так смотрит на него. Случившееся с Кристине сильно отразилось на всех ее одноклассниках, и учителя постарались помочь ребятам пережить эту трагедию. При этом классный был одним из противников участия учеников класса в траурной церемонии, состоявшейся, по понятным причинам, через несколько месяцев после исчезновения Кристине. По его мнению, это в большей степени повредило бы психике детей, нежели принесло пользу, так как разбередило бы уже начавшую затягиваться рану, о чем он и сообщил Стиину. Между тем руководство школы решило дать ученикам возможность самим решать, участвовать в церемонии или нет. И почти все одноклассники Кристине на ней появились. — Нет, всё в порядке. Я уже ухожу. Он возвращается к машине, и в этот момент звенит звонок с урока. Стиин закрывает дверцу и старается разглядеть фигуру Густава среди выходящих из школы детей. Однако сына все нет. Он уверен, что поступил правильно, но встреча с Матильде снова вызвала воспоминания о визите полицейских, и у него в голове всплыли слова последнего из пользовавших их психотерапевтов о том, что горе — это утратившая свой дом любовь, и нужно сжиться с этим горем и понуждать себя двигаться вперед. Густав садится на переднее сиденье рядом с ним и рассказывает, что классный руководитель затащил их в школьную библиотеку, чтобы они выбрали себе книги для домашнего чтения, и поэтому он ненадолго опоздал. Стиин понимающе кивает, собирается включить двигатель и поворотник и отправиться в путь, но внезапно у него появляется ощущение, что ему необходимо вернуться в школу. Звенит звонок на урок, а он продолжает бороться с собой. Стиин понимает: то, что он собирается сделать сейчас, находится за чертой, которую, как он сам установил, переступать ему нельзя. Но знает и то, что если не сделает это сейчас, то, скорее всего, никогда уже не сможет задать Матильде вопрос, который для него столь важен, может быть, даже важнее всего в жизни. — Что-то не так? Стиин открывает дверцу. — Мне надо… я сейчас. Подожди в машине. Он захлопывает дверцу и идет к входу в школу под кружащимися над ним листьями. 38 — Вы что вытворяете, черт побери?! Я требую объяснений! — истерически кричит Эрик Сайер-Лассен. Тули́н нажимает на иконку сообщений на мобильнике «Самсунг Гэлакси» и бегло просматривает эсэмэски, а Хесс тем временем вываливает содержимое его сумки на обтянутый белой кожей диван, какие обычно устанавливают в лаунж-кафе или в лаунж-зонах торгово-развлекательных комплексов. Все это происходит в офисе задержанного, на верхнем этаже торгового центра. Внизу тихо звучит фоновая музыка, а здесь фактически рай для офисных работников инвестиционной фирмы Сайер-Лассена. Дневной свет потихоньку иссякает, и перед стеклянной стенкой, отделяющей кабинет от коридора, теснятся сотрудники с озабоченными лицами и разглядывают своего директора, которого мгновения назад вывели из лифта способом, не оставлявшим сомнения в том, что он задержан полицией. — Вы не имеете права! Что вы там делаете с моим мобильником? Найя, не отвечая на его эскападу, обращается к Хессу, который разбирает содержимое сумки: — Сообщения здесь нет. — Возможно, он его стер. Эксперты говорят, что сигнал по-прежнему поступает отсюда. Хесс достает из сумки белый пакет из «Севен-Илевен», а Эрик Сайер-Лассен делает шаг в сторону Тули́н. — Я ни хрена такого не сделал. Или вы сейчас же уберетесь к чертовой матери, или скажете… — В каких отношениях вы находитесь с Лаурой Кьер? — С кем? — С Лаурой Кьер. Ей тридцать семь лет, она ассистент зубоврачебной клиники. Вы только что отправили сообщение на ее мобильный телефон. — Никогда о такой не слышал. — Куда подевался другой ваш телефон? — У меня только один. — А что у вас в пакете? Тули́н имеет в виду белую с подкладкой бандероль размером с лист А5, которую Хесс вытаскивает из пакета и показывает Эрику Сайер-Лассену. — Понятия не имею, я его только что забрал. Я шел с совещания, мне позвонил курьер и сказал, что оставил для меня пакет в «Севен-Илевен»… Эй?! — Сайер-Лассен замечает, что Хесс начинает вскрывать упаковку. — Что вы делаете? Какого дьявола, что здесь происходит? Хесс внезапно выпускает бандероль из рук, и она падает на белый кожаный диван. Он уже вскрыл упаковку настолько, чтобы Тули́н могла увидеть прозрачный пластиковый пакет с засохшими пятнами крови, а в нем — старый мобильник «Нокиа» с мигающим сигналом. Телефон прикреплен клейким тейпом к какому-то серому комку. Но когда Тули́н различает кольцо на пальце, до нее доходит, что перед ними, скорее всего, ампутированная кисть Лауры Кьер. Эрик Сайер-Лассен поражен: — Это еще что за хренотень? Хесс и Тули́н обмениваются взглядами, и первый подходит к задержанному. — Подумайте хорошенько. Лаура Кьер… — Да не знаю я ничего! — Кто прислал вам бандероль? — Я только что получил ее. Я не знаю… — Где вы были вечером в понедельник на прошлой неделе? — В понедельник вечером? Тули́н осматривается в кабинете задержанного и не слушает ни Хесса, ни Сайер-Лассена. Она интуитивно чувствует, что этот разговор ничего не даст. Ей представляется, что вся эта суматоха кем-то срежиссирована. Будто кто-то сейчас страшно веселится и насмехается над ними, наблюдая, как они безумно мечутся, точно насекомые в стеклянной банке. Найя пытается найти ответ на вопрос, почему они оказались здесь и почему ей кажется, что они правильно поступили, приехав сюда, и в то же время ее не покидает чувство, что это подстава. Кто-то намеренно прислал эсэмэску, чтобы выманить их в торговый центр. Кто-то хотел, чтобы они следили за нокиевским сигналом и нашли правую кисть Лауры Кьер здесь, в офисе Эрика Сайер-Лассена. Но с какой целью? Нет, не для того, чтобы помочь им, и, по всей видимости, не потому, что Сайер-Лассен может пролить свет на какие-то детали, относящиеся к произошедшему. Но зачем тогда понадобилось наводить их именно на него? Взгляд Тули́н останавливается на фото в красивой рамке на полке «монтановского»[19] стеллажа позади письменного стола. На нем изображены Эрик Сайер-Лассен, его жена и дети, и она только сейчас догадывается, какой коварный замысел привел их сюда. — Где сейчас ваша жена? Услышав вопрос Найи, Хесс и Сайер-Лассен замолкают и поворачиваются к ней. — Ваша жена! Где она сейчас? Эрик недоуменно покачивает головой, а Хесс переводит взгляд с Тули́н на семейное фото на стеллаже, и она понимает, что у него возникла схожая мысль. Эрик Сайер-Лассен пожимает плечами и выдавливает из себя нервный смешок: