— Спасибо! До свидания! — Хесс закончил разговор по мобильнику. — Похоже, мы ни того типа, с которым я общался, ни кого другого в ратуше не сможем допросить раньше завтрашнего утра. — Допросить насчет анонима, которого мы разыскиваем? — Возможно. Не худо бы все проверить. — Но разве Хауге не мог совершить оба преступления? — Тули́н прекрасно знает ответ, но все-таки не может удержаться от вопроса. Хесс отвечает, сперва чуть-чуть подумав: — Кое-что говорит за то, что оба преступления совершены одним и тем же лицом. Хауге, можно сказать, имел мотив в случае с Лаурой Кьер, но не в отношении Анне Сайер-Лассен. К тому же у него алиби по тому делу. А то, что мы видели на компе в подвале гаража, ясно говорит, что он — педофил. Ему доставляет наслаждение насиловать детей. А насиловать женщин, лишать их конечностей и убивать — не его тема. Тули́н не отвечает. Она с гневом думает о Хауге, и больше всего ей сейчас хочется поймать именно его. — С тобой всё в порядке? Найя замечает, что Хесс испытующе глядит на нее, но говорить о Хауге у нее нет никакого желания. — Вообще-то этот вопрос мне следовало бы задать тебе. Хесс растерянно смотрит на нее, и хотя взгляд Тули́н сконцентрирован на дороге, она пальцем показывает на струйку крови, вытекающую у него из уха. Хесс утирает ее скомканным бумажным полотенцем, а Найя поворачивает к торцу своего дома. И тут ее осеняет мысль: — Но как заявителю стало известно, что над Магнусом насильничали? Ведь никто об этом не знал. — Не могу сказать. — Но раз заявителю это было известно, он наверняка знал, что Лаура Кьер об этом ни сном ни духом не ведала. Тогда зачем было убивать мать, а не Хауге? — Опять же не могу ответить. Но раз уж ты так ставишь вопрос, то, может быть, потому, что заявитель считал, будто она обязана была знать это. И еще потому, быть может, что она не отреагировала на заяву. Во всяком случае, не сразу отреагировала. — Что-то у тебя многовато «может быть»… — Да, верно подмечено. А если вспомнить, что, по словам этого типа из муниципалитета, подобного заявления на Анне Сайер-Лассен не поступало, то все концы и вправду прекрасно сходятся. В завершение своего иронического монолога Хесс, поглядев на дисплей своего мобильника, сбрасывает поступивший на телефон вызов. Тули́н останавливает машину и выключает двигатель. — С другой стороны, Анне Сайер-Лассен собиралась уехать с детьми и вещами. И теперь, когда мы знаем, что на самом деле случилось с Магнусом Кьером, не худо было бы проверить, случайно ли получила травму старшая дочка Анне или же тому была какая-то определенная причина. По глазам Хесса она замечает, что он понял ее. Марк отвечает не сразу, и Найя догадывается, что ее слова заставили его мысль работать в ином направлении. — По-моему, ты говорила, что у меня слишком много «может быть». — Ну, может быть, и не так уж много… Находки в гараже Лауры Кьер не располагают к веселью, однако Тули́н не в силах удержаться от улыбки. Ну что ж, юмор как раз и позволяет дистанцироваться от непостижимого. И в то же время у Найи внезапно появляется ощущение, что какую-то, пусть и тончайшую ниточку они все-таки нащупали. Кто-то сильно стучит костяшками пальцев в окошко. Тули́н поворачивается на звук и обнаруживает, что возле дверцы стоит Себастьян. В одной руке у него упакованный в целлофан с ленточкой букет цветов, а в другой — бутылка вина. 62 Не зажигая света, Тули́н открывает лежащий на столе ноутбук и начинает знакомиться с материалами, подготовленными другими сотрудниками их группы в течение дня. В первую очередь касающимися Эрика Сайер-Лассена. Себастьян ушел, но хотя это, собственно говоря, соответствовало ее желаниям, встреча их могла бы пройти и по более приятному сценарию. — Если ты не перезваниваешь мне, то рискуешь, что я появлюсь внезапно, — сказал он, когда они уже поднялись в ее квартиру. Тули́н зажгла свет на кухне, и у нее возникло ощущение, что в последний раз она была здесь давным-давно. Мокрая одежда, в которой Найя ночью преследовала подозреваемого в лесу в Клампенборге, как была брошена в угол, так там и валяется, а на кухонном столе с утра стоит чашка с подсохшим уже йогуртом. — Откуда ты узнал, что я еду домой? — Да просто рискнул — и мне повезло. Ситуация на улице сложилась неловкая, и Тули́н все еще сердится на себя за то, что не разглядела темно-серый «Мерседес» Себастьяна среди других припаркованных у ее подъезда автомобилей, прежде чем его хозяин постучал в окошко. Она вышла из машины, как и Хесс, который собирался пересесть на место водителя, — ведь они заранее договорились, что он воспользуется служебным автомобилем, чтобы доехать до дому. На мгновение он оказался рядом с Себастьяном, и они кивнули друг другу: Себастьян — благожелательно, Хесс — более сдержанно. Найя же сразу направилась к двери. Ничего особенного, конечно, не произошло, и тем не менее ей было неприятно, что Хесс встретил Себастьяна и хоть чуть-чуть, но все-таки оказался посвящен в ее личную жизнь. А может, это Себастьян раздражал ее? Она словно встретила существо с другой планеты, но раньше-то именно это и привлекало ее в нем. — Мне надо поработать. Прямо сейчас. — Это твой новый напарник? Которого из Европола поганой метлой погнали? — Откуда ты знаешь, что он из Европола? — Я сегодня завтракал с одним прокурором, и он поведал, что одного перца, который напортачил в Гааге, сослали домой, в убойный отдел. Так что я просто сложил два и два. Ты же сама рассказывала мне о придурке, который палец о палец ударить на работе не желает… Как, кстати, дела с расследованием? Тули́н пожалела, что вообще упомянула Хесса, когда Себастьян звонил ей на прошлой неделе и в последний уик-энд. Времени встретиться с ним у нее не было из-за жуткой занятости на работе, вот она и брякнула, что пахать ей приходится больше обычного, потому что от нового напарника помощи как от козла молока. Тем более что теперь уже не считала такую оценку вклада Хесса справедливой. — Я вчера вечером видел в новостях, будто что-то там случилось на месте первого преступления. Так у него поэтому такой видок, точно он в аварию угодил? Да, вот так, Себастьян пришел к ней, но она от него отвернулась. — Тебе придется уйти. Мне надо кучу бумаг просмотреть. Себастьян попытался приласкать ее, но Найя отвергла его притязания. Он совершил еще одну попытку, сказал, что тосковал без нее, что хочет ее, и даже напомнил об отсутствии дочери, мол, они могут заняться этим где угодно, да вот хоть на кухонном столе: — А почему бы и нет? А что с Ле? У нее как дела? Однако Тули́н и о Ле говорить не пожелала и повторно попросила его уйти. — Так вон оно как?! Ты решаешь, когда и где, а мне что, в тряпочку молчать, что ли? — У нас всегда так и было. А если тебе это не нравится, давай на этом наши игры и закончим. — Потому что ты нашла другого? С кем поинтересней? — Нет, я бы тогда сама сказала. Спасибо за цветы! Себастьян разразился смехом, но выставить его за дверь оказалось не так уж легко, и Тули́н подумала, что ему, видно, редко давали от ворот поворот, когда он внезапно заявлялся с вином и прочими причиндалами. А может, это она сама начудила, поступив таким образом? В общем, чтобы сейчас этим не заморачиваться, Найя дала себе обещание позвонить ему завтра. Сидя за ноутбуком, она съела половину яблока, когда прозвучал рингтон ее телефона. Звонил Хесс. В машине они договорились, что он выяснит все связанное с несчастным случаем с дочерью Сайер-Лассена у них дома. Поэтому не было ничего странного, что Хесс позвонил. Странно было, что первым делом он вежливо поинтересовался, не помешал ли, а потом продолжил: — Ты права. Я поговорил с доктором травматологического отделения Центральной больницы. Кроме эпизода с переломом носа и ключицы, когда была госпитализирована старшая сестра, обе девочки Сайер-Лассенов залечивали полученные дома травмы. И когда жили на Исландс Брюгге, и когда уже переехали в Клампенборг. Подозрений насчет сексуального насилия над детьми нет, но не исключено, что над девочками издевались… только, конечно, не так, как в случае с Магнусом Кьером. — И сколько раз такое бывало? — Точно пока сказать не могу. Но немало. Тули́н внимательно выслушала его отчет. Когда Хесс пересказывал историю болезни, ее, казалось, охватило то же тошнотворное состояние, что и тогда, в гаражном подземелье. И она едва поняла его, когда он предложил начать завтрашний день с посещения горсовета Гентофте. — Дом Сайер-Лассенов в Клампенборге находится в ведении муниципалитета Гентофте, и если в их адрес поступило анонимное заявление на Анне Сайер-Лассен, значит, мы на правильном пути. Да, кстати, спасибо, что ты оказалась там, в доме… если я раньше тебя не поблагодарил. — Все нормально, — ответила Тули́н. — До встречи. Потом она все никак не могла успокоиться. И решила подкрепиться, на сей раз бутылкой «Ред Булла» из холодильника, чтобы совсем не отрубиться. Затем поднялась с места и подошла к окну. С ее пятого этажа обычно видны городские здания и башни вплоть до Озер. Однако установленные за последние месяцы у дома напротив строительные леса закрывают бо́льшую часть обзора. И когда, как сегодня, дует штормовой ветер, огромные куски фасадной пленки, скрывающие сами леса, развеваются как безумные, а металлические конструкции скрипят каким-то ржавым звуком, словно грозят вот-вот развалиться. Однако Тули́н всматривается не в сами леса, а в показавшуюся на них фигуру. Хотя, может быть, это вовсе и не человек. За пластиковой пленкой на мостках лесов прямо напротив окон ее квартиры ей чудится некий силуэт. Но если это человек, то смотрит он точно на нее. Внезапно Найя вспоминает фигуру, внимательно наблюдавшую за ней с другой стороны улицы, когда она неделю назад подвозила дочку в школу. И мгновенно возникшее у нее ощущение опасности подсказывает ей, будто это один и тот же человек. Но когда от нового порыва ветра пластиковые полосы снова вздуваются, точно гигантские паруса, контуры фигуры исчезают. Когда же полоса вновь сворачивается, никакого силуэта на мостках уже не видно. Тули́н выключает свет и захлопывает ноутбук. И потом еще несколько минут стоит в темной комнате, затаив дыхание, и все разглядывает леса. 63 Пятница, 16 октября, наше время На дворе раннее утро, но Эрик Сайер-Лассен не знает, который сейчас час, ибо его швейцарские часы «Таг Хойер» стоимостью сорок пять тысяч евро вчера поздно вечером были заперты в сейф на третьем этаже управления полиции вместе с ремнем и шнурками. Сам же он находится в камере в подвальном этаже здания, тяжелая металлическая дверь которой открывается и полицейский сообщает, что его ждет еще один допрос. По скрипучей лестнице его выводят из подвала на белый свет и возвращают в цивилизацию, на пути к которой он старается умерить свой гневный пыл. Полицейские без всякого предупреждения явились к нему домой вчера вечером. Эрик пытался успокоить плачущих детишек, уже лежавших в своих кроватках, когда няня позвала его в прихожую, где уже ожидали два сотрудника. Они предложили ему проехать с ними на допрос. Он возразил, сказав, что не может сейчас оставить дом, но, оказалось, полицейские застали его врасплох и не оставили выбора, так как привезли с собой его тещу, чтобы было кому присмотреть за детьми. После смерти Анне Эрик с ее матерью не общался. Он знал, что она станет расспрашивать о внучках, огорченно вздыхать и предлагать свою помощь, чего ему хотелось бы избежать. И вот она стоит у нижней ступеньки каменной лестницы, за спинами полицейских, чуть ли не с заговорщицкой миной на лице и смотрит на него с ужасом, точно это он убил ее дочь. Когда Эрика выводили к ожидавшему их полицейскому автомобилю, она переступила порог его дома, и девочки выбежали ей навстречу и прижались к ее коленям. В управлении Эрика без всяких объяснений допросили на предмет травм, полученных девочками за все это время. Он вообще ничего не понял. И уж тем более не понял, какое отношение все это имело к убийству жены, и только кричал, что будет говорить лишь с вышестоящим начальником, а в противном случае требовал немедленно отвезти его домой. Вместо этого, однако, его задержали за «сокрытие сведений, важных в отношении расследования убийства Анне Сайер-Лассен» и отправили в камеру временного содержания в подвальном этаже, словно какого-нибудь рецидивиста. В первый раз Эрик Сайер-Лассен избил свою жену в брачную ночь. Они только вошли в апартаменты отеля «Англетер», как он схватил ее за руку и протащил по всем комнатам, цедя сквозь зубы, до чего ее ненавидит. Свадьбу устроили шикарную. Всемирно известный шведский повар приготовил двенадцать экзотических блюд, сервированных в одном из залов замка Хаурехольм, со всякими прочими прибамбасами. Об этом позаботилась семья Эрика, ибо родственники Анне бедны, точно церковные крысы. И вот в благодарность за все это Анне завела долгую и, как показалось Эрику, интимную беседу с одним из его старых приятелей по элитной школе-интернату Херлуфсхольм, из-за чего все оставшееся время до окончания церемонии и приезда в «Англетер» Эрик просто кипел от едва сдерживаемого негодования. Рыдая, Анне объяснила, что поступила так из вежливости, ведь это его друг. Эрик в приступе ярости разодрал на ней платье, нанес ей бесчисленное множество ударов и надавал пощечин и в конце концов просто-напросто изнасиловал ее. Наутро он просил прощения и признавался в безмерной любви к ней. Она спустилась на завтрак с пунцовыми щеками, что гости сочли вполне нормальным для невесты, проведшей бурную брачную ночь. Тогда-то, наверное, и зародилась в нем ненависть к ней, именно потому, что она смирилась с побоями и все так же не сводила с него влюбленных глаз и моргала веками с длиннющими ресницами.