— Вы не можете удерживать меня здесь! Я имею право видеть Магнуса! Я хочу видеть его немедленно! Чуть помедлив, Найя делает знак стоящему у двери полицейскому. — Хорошо. Потом мы возьмем у вас слюну на анализ и снимем отпечатки пальцев. Это важно: нам нужно различать следы, оставленные домашними и чужими. Хауге кивает и исчезает за дверью вместе с полицейским. Хесс снимает пластиковые перчатки, застегивает на молнию куртку и берет оставленную им на пластиковой подставке небольшую дорожную сумку. — Увидимся в Институте судмедэкспертизы. Кстати, было бы неплохо проверить алиби чувака. — Благодарю за совет. Постараюсь не забыть. Хесс невозмутимо кивает и выходит из кухни, едва не столкнувшись с идущим в противоположном направлении полицейским. — Хочешь поговорить с мальчиком сейчас? Он у соседки, ты можешь увидеть его в окно. Тули́н подходит к выходящему на соседний дом окну и сквозь прореженную по осени живую изгородь всматривается в происходящее на застекленной веранде. Мальчик сидит на стуле за белым столом и возится с чем-то, напоминающем игровую приставку. Он виден ей только в профиль, но и этого достаточно, чтобы отметить: движения его несколько заторможены, а лицо не очень-то одухотворено. — Он говорит совсем мало, отвечает на вопросы почти всегда односложно, и вообще, судя по всему, у него задержка в развитии. Слушая полицейского, Тули́н разглядывает мальчика, и ее на какое-то мгновение охватывает знакомое и ей чувство глубочайшего одиночества, в пучину которого он погрузился сегодня на долгие годы вперед. Но тут на веранду в сопровождении Ханса Хенрика Хауге входит пожилая женщина, по всей видимости, соседка, и заслоняет собой бедняжку. Разрыдавшийся при виде Магнуса Хауге опускается перед ним на корточки и обнимает его, но мальчик все так же сидит, выпрямив спину, за приставкой и не убирает с нее рук. — Привести его сюда? — Полицейский с нетерпением ожидает ответа Тули́н. — Я спросил… — Нет, пусть побудут вместе. Но понаблюдай за сожителем. И пусть кто-нибудь проверит его алиби. Найя отходит от окна, лелея надежду, что дело окажется настолько же очевидным, насколько вырисовывается сейчас. Но на какой-то миг у нее перед глазами возникает маленькая каштановая фигурка из домика на детской площадке. А вдруг с переходом в НЦ-3 придется подождать?.. 14 Из панорамных окон архитектурной мастерской открывается вид на весь город. Рабочие столы представляются небольшими островками суши в огромном помещении с верхним светом; оно кажется как бы перевернутым с ног на голову, потому что глаза всех сотрудников направлены на подвешенный к потолку у одной из стен плоский экран. Стиин Хартунг поднимается по лестнице со своими чертежами как раз в тот момент, когда на новостном канале заканчивается сюжет о прибытии его жены в Кристиансборг. Заметив Стиина, большинство сотрудников быстро делают вид, будто погружены в работу, пока он проходит к своему кабинету. И только его партнер Бьярке встречает коллегу смущенной улыбкой: — Привет! У тебя есть минутка? Они проходят в кабинет, и Бьярке закрывает дверь. — Она молодец — здорово с журналюгами справилась, по-моему. — Спасибо. Ты с клиентами говорил? — Да, они довольны. — Почему ж мы тогда договор до сих пор не подписали? — Потому что они чересчур перестраховываются. Им, видите ли, еще несколько чертежей нужно… Но я сказал, что тебе потребуется больше времени. — Сколько? — Как дела дома? — Я вполне могу быстро их сделать. Это не проблема. Стиин расчищает на рабочем столе место для планшеток, однако раздражение его нарастает, ибо партнер все еще не отводит от него взгляда. — Стиин, ты слишком много берешь на себя. Да ведь все же поймут, если ты чуть отдохнешь и посвятишь больше времени себе самому. Загрузи других. Мы же, черт побери, для этого их и нанимали. — Скажи заказчику, что я представлю уточненный вариант через пару дней. Нам необходимо заключить этот контракт. — Это не самое важное, Стиин. Ты меня огорчаешь. Я по-прежнему считаю… — Стиин Хартунг слушает. — Он берет мобильник при первом же сигнале рингтона. Звонящая представляется секретарем его адвоката. Стиин поворачивается спиной к партнеру, намекая, что тому лучше покинуть кабинет. — Да-да, я могу говорить. О чем идет речь? В отражении огромного панорамного окна Стиин видит, как Бьярке бредет прочь из кабинета. — Я звоню по поводу нашего разъяснения, которое вы получили, но вам нет необходимости отвечать немедленно. Вы вполне можете подождать, и тому есть немало причин, но так как приближается годовщина события, мы обязаны напомнить вам, что вы вправе поднять вопрос о признании пропавшего без вести человека умершим. Да, это совсем не то, что он ожидал услышать. Стиин чувствует, как тошнота подступает к горлу, и на мгновение замирает, не в силах пошевельнуться и уставясь взглядом в отражение своего лица в залитом дождем окне. — Как известно, это можно сделать по делам такого рода, когда пропавший не найден. И когда, напротив, нет сомнений в его судьбе. Разумеется, вам самим решать, ставить ли окончательную точку именно сейчас. Мы просто обязаны разъяснить вам ситуацию, и вы сами можете поговорить о… — Мы согласны. Голос в трубке на миг умолкает. — Как я уже сказала, вам совсем не обязательно… — Если вы пришлете мне бумаги, я подпишу все что нужно и сам поговорю об этом с женой. Благодарю. Стиин заканчивает разговор. Пара промокших насквозь голубей семенит друг вокруг друга на балконе за окном. Он смотрит на птиц и не видит их. Но стоит ему сделать движение рукой, как голуби тут же вспархивают и, лениво взмахивая крыльями, улетают прочь. Стиин вынимает бутылочку горькой настойки, выливает ее содержимое в кофейную чашку и лишь потом бросается к своим планшеткам. Он дрожит всем телом, и доставать чертежные принадлежности ему приходится обеими руками. Он знает, что принял верное решение, и ему самому хотелось принять его именно сейчас. Речь вроде бы идет о мелочах, но они-то как раз и важны. Нельзя, чтобы мертвые мешали живым. Именно так они и говорили, все эти психологи и психотерапевты. И теперь он всеми фибрами своей души ощущает, что они правы. 15 — Оно пришло сегодня утром на официальный электронный адрес Фолькетинга. Контрразведчики сейчас пытаются выявить отправителя; это им наверняка удастся, но, возможно, для этого потребуется какое-то время. Я сожалею, — говорит Энгелльс. Роза только что закончила обход министерства, поприветствовала всех сотрудников, и когда вернулась в свой кабинет, Энгелльс уже ожидал ее. Она стоит у окна позади письменного стола, а первый замминистра смотрит на нее сочувствующим взглядом, что для нее совершенно невыносимо. — Я и раньше получала письма с угрозами. И, как правило, от бедолаг, которым мы не смогли помочь. — Тут другой случай. Письмо злое… Причем автор использовал видеоматериалы со странички твоей дочери в «Фейсбуке», а она была закрыта, когда Кристине… когда Кристине пропала. И это значит, что письмо прислал человек, который интересовался тобой долгое время. Роза потрясена рассказом Энгелльса, но она твердо решила не выдавать своих эмоций. — Я хочу увидеть письмо. — Его переслали в контрразведку и службу безопасности, и они работают… — Энгелльс, ты же копируешь все бумаги в семи экземплярах. Я хочу увидеть письмо. Энгелльс смотрит на нее с укоризной, но все-таки открывает папку для документов, вынимает листок и кладет его на стол. Роза берет листок в руки — и сперва никак не может разобрать, что за цветные фрагменты вкривь и вкось размещены на нем. Но потом все становится понятно. Она узнает прекрасные селфи Кристине. Вот она смеется, лежа в мокрой от пота гандбольной форме на полу спортзала. Вот едет на своем новом горном велосипеде. Вот играет с Густавом в снежки. А вот одевается перед зеркалом в ванной комнате. Несколько фотографий, и на каждой из них Кристине радостна и весела. Розой овладевают тоска и печаль. И тут в глаза ей бросается надпись с угрозой в ее адрес: «Поздравления с возвращением! Ты умрешь, шлюха!» Сделанная красным цветом надпись расположена дугой над фотографиями, и послание приобретает еще более зловещий смысл потому, что написано оно неуверенным детским почерком. И Розе приходится приложить немалые усилия, чтобы голос ее звучал как обычно. — Раньше я тоже получала письма от сумасшедших. И, как правило, ничего такого они не значат. — Да, но вот это… — Я не дам себя запугать. Я буду заниматься своим делом, а контрразведка пусть занимается своим. — Мы все считаем, что тебе необходима охрана. Они тебя защитят, если… — Нет, никакой охраны мне не надо. — Но почему? — Потому что, думаю, в этом нет никакой необходимости. Послание само по себе есть цель, а не средство достижения. Оно написано каким-то несчастным, который просто прячется за ширмой; да и кроме того, дома нам все это прямо сейчас совсем ни к чему. Энгелльс смотрит на нее с некоторым недоумением, как всегда в тех редких случаях, когда она в беседе с ним затрагивает свою личную жизнь. — Нам сейчас нужно, чтобы все было как обычно, и тогда мы сможем двигаться дальше. Первый замминистра собирается что-то сказать, и Роза понимает, что он с нею не согласен. — Энгелльс, я очень ценю, что ты так заботишься обо мне, но если у тебя больше ничего нет, я, пожалуй, пойду в зал — хочу успеть на речь премьера на открытии сессии.