Мингю глядит на Чонхо и не видит на плоскости чужого лица ни истины, ни размытой истины. Ни параллелей, которые можно было бы провести между ними. Они сами – параллели. Которые пересеклись по чистой случайности. Но случайность эта плюнула в лицо всем законам. – Может, сядешь? – Чонхо тоже смотрит на него и чуть улыбается. Он точно улыбается – Мингю видел, как дернулись уголки его губ. Будто все происходящее кажется забавным. Мингю садится. И никак – никак, блядь, – не может понять, почему с Чонхо настолько сложно разговаривать в некоторые моменты. Как сейчас, к примеру. Жутко неловко. Мингю даже не знал, что ему может быть неловко настолько. Чонхо не печатает больше – смотрит на него сквозь свои блестящие и бесконечно дурацкие очки и задумчиво молчит. Словно пытается вспомнить фразу, которую хотел сказать еще пару секунд назад. – Дождь… был? – спрашивает Мингю первым. – Вроде нет, – Чонхо опускает взгляд на мигающий телефон, – но я какое-то время в наушниках сидел, так что не могу сказать точно. Самое время задать беспокоящий обоих вопрос. Самое время, Мингю, вперед. – А если дождя не будет? Чонхо снимает очки и кладет их рядом с ноутбуком, потягивается лениво и смотрит Мингю за спину – на задернутое шторами окно. – Если сегодня не будет, значит, будет завтра. Или послезавтра. – Так говоришь, словно тебя это не особо волнует, – вырывается у Мингю прежде, чем он вообще успевает осознать наличие этой фразы в своих мыслях. – Волнует, – Чонхо улыбается – не обиженно, не раздраженно, а просто так, – но что еще мы можем сделать? Только ждать. Он прав. Они ничего не могут больше. Только терпеть друг друга и ждать дождя, как блядской манны небесной. Мингю никогда не любил дождь, но сейчас нелюбовь эта стала самой настоящей ненавистью. Дождь топит улицы, топит город, топит сердца чужие – почему не утопил и его заодно? Так бы было куда проще. Не нужно бы было метаться сейчас внутри себя птицей с подрезанными крыльями и чувствовать себя лишним пазлом на давно полной картине. – Мингю, – зовут его по имени, а он даже не сразу понимает, что обращаются именно к нему, – можно посмотреть? Фотографии. Он хмурится сначала, не понимая, о каких фото речь, но когда до него доходит, его руки, лежащие на покрывале кровати, сжимаются в кулаки. – Если ты не хочешь показывать, то не нужно. – Чонхо глядит на его крепко сжатые ладони. – Просто не понимаю, зачем тебе это. – Через несколько часов ты, возможно, вернешься в свой мир, а я так и не узнаю ничего. – Он дергает одним плечом, будто сказанное далось ему с трудом. – О тебе не узнаю ничего. – Зачем? – Мингю разжимает руки. – Простое человеческое любопытство. Разве тебе самому не интересно? – Что? Ты? – Почему нет? Мингю садится прямо, а потом наклоняется вниз, опираясь локтями о колени. Складывает руки в замок, смотрит в пол. Он не думал серьезно о том, что спросил Чонхо, – как-то времени не было, честно говоря. Как впустить в свою голову подобные мысли, когда эта самая голова занята лишь болезненными всполохами с пульсирующим «тебе все снится»? В Мингю и до произошедшего страхов было запредельно много, а теперь – теперь в них запросто небоскреб утопить можно. Признаться в этом себе еще сложнее, чем сказать вслух, после делая вид, что оно случайно и все это дерьмо – не твое вовсе. Хочется ли ему узнать об этом мире больше? Да. Хочется ли ему узнать другого Чонхо? Возможно. Дать ему рассмотреть себя поближе? Без понятия. Понять впоследствии, что все происходящее – мираж? Нет. Не попробуешь – не узнаешь. Мингю поднимается с кровати и достает из заднего кармана телефон. Включает его, с недовольством подмечая, что батарея почти села, и открывает папку с фотографиями – именно ту, где все самое дорогое. Именно ту, где он сам разбросан фрагментами, которые можно сшить в одну целую картину, если захотеть. И протягивает телефон Чонхо, который берет его с легким неверием в глазах, но бесконечно осторожно – обеими руками. Зачем, зачем ты сделал это, бьет надсадно в голове. Мингю на этот внутренний крик ответить нечего. Он не знает. Он встает рядом – словно боится, что Чонхо решит выйти из этой папки фотографий и заглянуть в другую, хоть и уверен, что тот не станет так делать. Откуда такая уверенность? В тот же склад вопросов, на которые у Мингю нет ответов. И сейчас, честно говоря, внезапно так захотелось прошвырнуться по складу этому и провести учет, но вместо этого он смотрит на фотографии, которые листает Чонхо – слишком медленно листает, – и теряется. Терять, конечно, нечего уже, но Мингю теряется все равно – будто сам впервые все эти фото видит. На одной фотографии они с Санхёном сидят на диване в квартире Тэёна и о чем-то спорят, крепко держа в руках диванные подушки. Мингю помнит, что мгновением после они начали на этих подушках драться, даже случайно порвав одну, но Тэён, который умыкнул чужой телефон, даже не ругался – просто хохотал, абсолютно точно своим смехом перебудив половину района. На другом фото Мингю видит спящего Тэёна: он лежит в море кукурузных хлопьев, а на его лице нарисованы усы как у Гитлера. Сбоку фотки маячит физиономия мелкого Чонхо с откровенно пакостной улыбкой. Фотографий в папке не то чтобы много, но Мингю вдруг кажется, что они не закончатся никогда – так и будут мелькать перед взором яркими пятнами, которые обжигают сетчатку глаз. Кажется, но… Чонхо останавливается на последней фотографии – убирает палец с экрана и подносит его ближе к лицу. Мингю смотрит тоже: на себя и мелкого Чонхо. Он сидит на диване, а Чонхо стоит позади, упирается подбородком в его макушку, свесив руки на плечи, и смеется до того ярко, что чувство такое, словно все предыдущие фотографии меркнут. Мингю на фото улыбается тоже. И пусть он якобы сложил руки на груди в недовольном жесте и смотрит в сторону – на его лице слишком хорошо видно улыбку. Искреннюю, добрую. Не его как будто. Мингю видит боковым зрением, что Чонхо переводит взгляд с фото на него. Видит, но кожей почему-то ощущает куда явственнее – мазками горячими в районе щеки. Он выпрямляется, отвернуться хочет по инерции, но тело отвечает на чужой взгляд быстрее. Чонхо улыбается. Смотрит на него неуместно тепло и улыбается. И все это нелепо настолько, насколько обескураживающе, потому что Мингю не выдерживает и улыбается в ответ. В воздухе повисает нечто такое, чему нельзя подобрать названия, сколько бы ты ни старался. А Мингю и не пытается – просто тянет губы в улыбке, от которой внутри начинает что-то ныть. – Мы похожи? – Чонхо опускает взгляд и снова смотрит на экран телефона. – Сначала я думал, что нет, – Мингю глядит тоже, – но, наверное, похожи все-таки. – Чем? – Оба эмоциональные. – И не то чтобы он действительно размышлял над ответом – он вырвался вперед планеты всей. Брови Чонхо ползут вверх: – Ты считаешь меня эмоциональным? – Ты похож на бомбу замедленного действия. Держишь все в себе, а потом взрываешься так, что смывает все вокруг на несколько десятков километров. Я неправ? – Мингю внимательно следит за сменой выражений на чужом лице. – Но мелкий ты эмоций не скрывает. Наверное… – Он медлит, но продолжает: – Наверное, спустя несколько лет начнет пытаться. Без понятия, как проходил у тебя период взросления, но что-то подсказывает мне, что у него это дело пойдет по тому же сценарию. Чонхо молчит. Все еще смотрит на фотографию и дышит громко. В воздухе висит как минимум десяток несказанных «это не так», но они так и остаются невысказанными – Чонхо смотрит Мингю в глаза и кивает. – Ты прав. Что? В смысле? – В чем именно? – Мингю немного теряется от того, что с ним так запросто согласились. – В том, что я пытаюсь взять под контроль свои эмоции, которых довольно много. И все эти эмоции противоречат друг другу, – Чонхо усмехается и возвращает телефон. – Как легко ты сдался. – Нет смысла отрицать очевидное. – Это не было очевидным, – Мингю кладет телефон с краю чужого стола, переворачивая экраном вниз, – просто в этом похожи уже мы с тобой. – А именно? – Неумение брать под контроль свои эмоции. Рано или поздно все идет по пизде. Стоит ли пытаться, спрашивается. – Зависит от ситуации. – Чонхо смотрит на чужой телефон и переводит взгляд куда-то вбок; открывает ящик стола и начинает в нем копаться. – И какая ситуация у тебя? – Мингю внимательно наблюдает за его действиями. – Ты – моя ситуация, – хмыкают в ответ и протягивают провод, в котором он сразу узнает зарядник. – Должно подойти. Мингю до жути хочется прокомментировать это «ты – моя ситуация», но он только выдыхает, ибо отчасти улавливает смысл сказанных слов, и берет протянутый ему провод. Вставляет штепсель в розетку под столом и подключает к своему мобильному. Подошло. Мингю поднимает голову и смотрит на Чонхо из-под стола. Наверное, выглядит довольно комично, потому что Чонхо смеется коротко, после чего снова надевает очки, возвращая внимание к ноутбуку. Мингю чувствует себя немного идиотом, так как не садится обратно на кровать, а остается сидеть на полу возле рабочего стола, из-под которого выглядывают чужие ноги. В полосатых носках. Сине-белых таких. Мингю то и дело смотрит на них, вспоминает мелкого Чонхо, который по дому расхаживал в тапках с дельфинами, и даже здесь начинает видеть абсурдную связь. Интересно, поладили бы они? Мелкий Чонхо и взрослый? Или начали бы ругаться прямо с порога? В свое отражение не всегда приятно смотреть. Там голая правда. И все как на ладони. За час сидения на полу у Мингю предсказуемо затекают ноги, хоть он и кладет их и так, и сяк, начинает болеть поясница и почему-то закладывает нос. Он шмыгает им все чаще, не переставая изучать скудное содержимое своего телефона, который заряжается мучительно медленно. Отложить бы его в сторону и перестать терроризировать, но Мингю максимально сильно необходимо чем-то занять руки. Иногда он приподнимается и незаметно выглядывает из-за стола, чтобы проверить, чем занимается Чонхо, для которого эти выныривания незамеченными не остаются – каждый раз он бросает взгляд на чужую макушку и быстро возвращает его обратно к экрану ноутбука. Ощущение такое странное: словно каждый занят своим делом, но ни на секунду не забывает о присутствии другого человека рядом – это витает где-то в воздухе точно над ними, нашептывая беззвучное в пустоту. И странно то, что Мингю… нормально. То, что рядом Чонхо – этот, не его, – нормально. Первую каплю дождя Мингю не слышит, а чувствует – до того, как она тяжело ударяет по окну снаружи. Он вскидывает голову одновременно со звуком; телефон выскальзывает из пальцев и тихо ударяется об пол, когда он вскакивает на ноги и оглядывается на Чонхо, который в этот момент опускает крышку ноутбука. – Мне не показалось? Ты слышал? Будто в подтверждение его слов, о стекло ударяется вторая крупная капля, третья; Мингю непроизвольно вздрагивает каждый раз, ненавидя себя за это что есть сил. Чонхо выходит из-за стола, подходит к окну и раздергивает шторы – в тот самый момент, когда на улице начинается война. (Не на улице – внутри Мингю.) Чонхо оборачивается, и он видит на его лице улыбку – легкую, простую, без двойного дна, которое у самого Мингю на изнанке души почему-то надламывается. Он смотрит на то, как чужие руки поворачивают ручку двери, и думает вдруг, что прав был – балкон здесь, в этой комнате. Меняет ли это что-нибудь? Нет. Мингю ступает на холодный кафель следом за Чонхо и поджимает пальцы на ногах. Воздух – душный, колючий, горло царапает, но ему все равно холодно отчего-то. Дождь колотит по закрытым окнам с такой силой, что на мгновение страшно становится, почти панически страшно. Дождь пытался проглотить его следом за сеульскими улицами в его мире – пытается и в этом. Показал размытую дорожку, которой не видно при свете дня, чтобы развернуть обратно, едва захотелось сделать несколько шагов вперед. Пора назад – (не) домой. Чонхо тянется к одному из окон, а Мингю только и успевает, что зажмуриться, прежде чем поток воздуха ударяет ему в лицо вместе с дождевыми каплями. Он приоткрывает глаза, смотрит на Чонхо, у которого по лбу разметалась влажными прядями челка, и не понимает. А ему – ему ладонь протягивают в просящем жесте. И понимать уже не надо. Прикуривать перед раскрытым окном, за которым бушует ливень, – как пытаться отыскать причину, почему оказался под лавандовым небом, которого не видно сейчас. Слишком сложно, а от того кажется, что бессмысленно. Но Мингю прикуривает все равно – получается – и коротко смеется над Чонхо, который присаживается на корточки, прячась от ветра. «Все еще чужое, – думает он, забирая зажигалку из чужих рук, – все еще абсурдно», – думает, наблюдая за тем, как затягивается Чонхо, а потом переводит взгляд в окно. Видит сквозь пелену дождя Сеульскую башню вдали, которая светится синими огнями. И чувство такое, что она в ладони поместится – только руки протяни вперед. И нет больше ощущения, что ты – лишь мелкая песчинка в океане дождя. На сигарету попадают капли дождя, но Мингю не дает ей погаснуть, делая затяжку за затяжкой. Смотрит, как дым, который покидает его легкие, мешается с тем, который выдыхает Чонхо. А потом – растворяется за окном, исчезает в дожде, оставляя после себя лишь терпкий запах с примесью ментола. Сеульская башня плывет куда-то, гаснет на мгновение, а затем загорается снова, но уже ярко-фиолетовым.