Сход может назначить только группа из нескольких пиковых. Бывают сходы двух видов – местные и краевые – все зависит от сложности вопроса, который будут обсуждать. Развенчать, лишить воровского звания может и местная сходка, а вот приговорить к смерти – только краевая. Провинившегося вора могут подвергнуть трем видам наказания. Первый – это пощечина. Как правило, ее дают за оскорбление. Пощечина всегда дается публично, во время схода. Уклоняться или бить в ответ наказанный вор не имеет права. Безобидная, вроде бы, кара без последствий не остается: авторитет вора серьезно пошатнулся, везде разнесется слух, что вор – битый. Значит, он займет место рангом пониже. Второе наказание – это развенчивание. Во время церемонии разжалования вора бьют по ушам. Развенчивают за обман, кражу из общака, за нарушение воровских законов. Участь развенчанного вора печальна: он навсегда отстраняется от общака, лишается участка, с которого получал дань, а в зоне занимает место в общем бараке рядом с простыми заключенными. И третье наказание – это смерть. К смерти вора приговаривают за измену или за предательство. Предателем считается тот, кто украл общак, убил вора в законе без санкции сходки, пошел на сотрудничество с милицией и сдал своих. За подобное прощения не существует. Если же вор не предатель, трусит и не является на сход, где будет рассматриваться его участь, то вместо возможного более мягкого приговора его всегда приговаривают к смерти. Но для такого приговора должны быть серьезные доказательства. Если же сход четко определяет вину в предательстве, то на деньги из общака нанимается убийца, который приводит приговор в исполнение. Убийца – это палач, однако участь его незавидна: чаще всего его тоже убирают – после того, как он приведет приговор в исполнение… Глава 12 Воспоминания о тюрьме. Правила выживания. Касты заключенных. «Черные» и «красные» зоны Весна все больше и больше вступала в свои права, но все равно вечером приходилось топить. Подбросив дрова в буржуйку, Сосновский задумчиво смотрел на языки пламени. Разговор с Петренко оставил в его душе тяжелое впечатление: он вызвал в памяти те моменты в жизни Володи, о которых он изо всех сил пытался забыть. Тюрьма… Время, которое Сосновский провел там, было окрашено в сплошной черный цвет. Он не признавался самому себе, но это был факт – эти дни навсегда надломили его психику. И Володя прекрасно понимал, что этот разлом не срастется… Он вернулся домой поздно ночью. Долго шел по пустому темному городу, изо всех сил вдыхая холодный воздух и прекрасно зная, что ему не удастся заснуть. Тюрьма… Это слово билось в его груди размеренным пульсом, и от этого биения, возникавшего в самый неподходящий момент, нельзя было избавиться. Человеческая память занятна: порой в ней остается какая-то несущественная мелочь, преследующая человека годами, а иногда из нее удается просто выдавить, просто стереть самые чудовищные воспоминания – настолько страшные, что после них, казалось бы, никак нельзя продолжать жить. Так происходило с памятью Володи. Дни, проведенные в тюрьме, произвели в его душе, в его сознании такой перелом, что он попросту попытался стереть их полностью из воспоминаний, покрыть плотным покрывалом, ничего не пропускающим наружу. Как будто ничего не было. Ему постоянно казалось, что если что-то вырвется из-под этого покрывала, это будет как выстрел в упор – на поражение. А выстрел на поражение совсем не гарантия того, что можно подняться и идти дальше. Поэтому Володя, борясь с собой, все же добился того, что те страшные дни плавали в его воспоминаниях в каком-то мареве, терялись, меркли, покрытые плотной вуалью. Очень скоро он так в этом преуспел, что и сам перестал помнить об этом ужасе – о Тюремном замке на Люстдорфской дороге. И если бы его попросили рассказать об этом, он не смог бы и слова произнести – он ничего не помнил. Такая потеря памяти объяснялась весьма просто. Само помещение в тюрьму вызывало в душе его и в сознании такое потрясение, что его мозг просто сломался, полностью отказавшись воспринимать действительность. Он, бывший князь, человек тонкого ума и интеллектуальной чистоты, человек, чьи высокие моральные принципы были заложены в благородстве его крови, вдруг попал в окружение тех, кто никогда даже близко не появлялся в его картине мира, тех, кого он ненавидел и презирал, кто не вызывал у него ничего, кроме брезгливости. Мир, в котором он оказался не по своей воле, стал раскаленным гвоздем, вбитым судьбой в основание его распятия. Это было настолько ужасно, что сознание его разделилось на две части и перестало существовать в том виде, в котором находилось раньше. И, сломленное в этом бреду, стало рисовать картины, не имеющие ничего общего с действительностью. Это вытеснение совсем не было болезненным, наоборот. Оно помогло ему выжить – там, в тюрьме, и потом, когда Сосновский вернулся в этот новый мир. Прошлого для него больше не существовало. Самым страшным свойством тюрьмы – и Володя ощутил это сразу – стало то, что она, как огромная мясорубка, перемалывала людей, и из страшных стен всегда выходил совсем не тот человек, который в нее входил. Тюрьма меняла его, заставляла лицемерить, подличать, лгать, притворяться, пытаясь выжить в условиях, в которых невозможно было выжить. Такие общечеловеческие ценности, как порядочность, честность, милосердие, сочувствие, понимание, доброта, уважение к чужой жизни, трансформировались самым ужасающим образом, превращая человека в некоего монстра, неспособного на нормальные, человеческие поступки. Именно поэтому, увидев все собственными глазами, Володя и утверждал, что почти все уголовники – это неискренние, лицемерные, подлые люди, потому что с другими качествами в этом мире нельзя было выжить. Позже, немного справившись с жизнью и вернувшись в мир живым, Сосновский все-таки попытался восстановить в памяти те короткие, обрывочные воспоминания, свидетелем которых он был. Но это стало причинять ему настолько мучительную боль, что не то что писать, даже думать об этом он не мог. Володя даже не представлял себе, сколько должно пройти лет, чтобы он смог написать о своем опыте в тюрьме без испепеляющих душевных мук. И вот теперь разговор с Петренко разбередил в его душе старые, уже зарубцевавшиеся раны. В квартире было удивительно тихо. Соседи Сосновского по коммуналке, в основном рабочие люди, всегда рано ложились спать – на работу они вставали чуть свет. Для Володи же с давних времен привычка подниматься по утрам рано всегда была плебейской – она словно подчеркивала низкое социальное происхождение человека, его приспособляемость и угодничество перед обстоятельствами. Сам он поздно ложился и поздно вставал, и не раз ссорился с Ларисой по поводу того, что опаздывал на планерки в редакции и поздно приходил на работу. Но ночь была его временем. Укрывая в своих мягких, но при этом жестких объятиях, она словно убаюкивала его душу. И он замирал – чувствуя, что сейчас жизненная мудрость переплетается с радостью творчества так тесно, что в этих переплетениях он не разберется и сам. Ночь была его счастьем, его благодатным бальзамом. А потому именно в это время Сосновский мог совершить путешествие в прошлое – к своим тогда кровавым, но уже, к счастью, зажившим ранам. Подбросив еще дров в печку, он опустился на стул и начал вспоминать. Тишина словно настраивала его мысли на особый тон – думать обо всем прошедшем без дрожи. Самое первое, что пришло ему в голову: что в тюрьме его никто не обижал. Но ни с кем он и не общался близко. Будучи замкнутым, закрытым человеком, Сосновский в жизни непросто сходился с людьми. Ну а в тюрьме замкнулся совсем, держался холодно, отстраненно, впрочем, вежливо. Оказалось, что это было единственной правильной линией поведения. Не трогай других – и тебя не тронет никто. Прояви характер, стой за себя – но не дави на окружающих. Излишняя угодливость и болтливость там не в чести. Так как Володя был таким и по жизни, он стал проявлять эти качества в тюрьме, и его почти сразу оставили в покое. Несмотря на то что Сосновский держался замкнуто, он не противопоставлял себя другим. А потому все-таки мог узнать и понять очень многое о тюремных привычках, понятиях, правилах поведения и кастах. Это был очень ценный опыт, и теперь он мог дополнить им рассказ Петренко. Более того: этот опыт, эти страшные знания было просто необходимо использовать в статьях – без них картина выглядела бы не полной. Володе вдруг подумалось, что Петренко и без него все это давно знал. Просто не хватало времени рассказать. В тюрьме действовали общие неписаные правила, которые были одинаковы для всех – и для воровских авторитетов, и для преступников рангом пониже, для обыкновенных, простых уголовников и для тех, кто попал сюда впервые. Эти правила, как уже упоминалось, назывались понятиями, неписанными законами, разделялись на положительные и отрицательные. Положительные понятия делились на две категории – воровские и людские, то есть общечеловеческие. Отрицательные делились на мусорские – противоположность воровским, и гадские – противоположность человеческим поступкам. Отношения между заключенными в тюрьме строились по людским понятиям. Человек, который их придерживался, сразу заслуживал звание порядочного арестанта. При этом поведение тех, кто находился на самых низших ступенях тюремного мира, тоже оценивалось по понятиям людским, хоть и со скидкой на их положение. Гадами назывались те, кто пошел против людских понятий. Так появилось тюремное выражение «спросить как с гада» – то есть серьезно наказать за незначительный проступок только по той причине, что человек уже вел себя как гад. Гадом можно было стать, совершив низкий и подлый поступок. К примеру, украсть у своих, настучать, спровоцировать охрану на дополнительный обыск, ударить, отнять… Также под категорию гадов сразу попадали те, кто попал в тюрьму за изнасилование или за преступление, совершенное против детей. Спрос как с гада чаще всего заканчивался самым страшным – опусканием, то есть изнасилованием всей камерой и вечным переводом в самую низшую и позорную касту опущенных. После такого арестант уже не мог подняться выше в тюремной иерархии, и жизнь его превращалась в ад. В тюрьме все события протекали быстрее, а отношения развивались и завязывались намного интенсивнее, чем на воле, со множеством дополнительных событий, которые часто наслаивались одно на другое. Переход в гадскую категорию в тюрьме всегда был бесповоротен – вернуться обратно было уже невозможно. Совершив один раз проступок против людских понятий, осужденный до конца срока, а также на все последующие срокá, оставался низшим существом. С одной стороны, это было очень строгим и жестоким наказанием – мыть парашу за украденную у сокамерника булку. Но с другой – жизнь в переполненной клетке и без того была жестоким наказанием, а потому требовала более строгих правил сосуществования вместе. И, как следствие, более суровых наказаний за проступки. Интересным было то, что система справедливости и наказаний в тюрьме очень напоминала систему правосудия, но только с оборотной стороны и с другими названиями. Сосновский почти сразу усвоил это несоответствие – как представлялась тюремная жизнь с воли далеким от тюрьмы людям и тем, как все это было на самом деле. Также – и Володя не мог этого не заметить – в тюремной системе суда и наказаний часто справедливости было намного больше, чем в настоящем, законном суде. Суд в тюрьме назывался «спрос». Спросить было можно, если человек нанес либо личный вред другому заключенному, в том числе моральный, либо общему – камере, тюрьме. Для спроса выдвигали предъяву – обвинение, которое должно было быть обоснованным и подкрепленным доказательствами. У обвиняемого всегда было право на защиту и возможность привлечь свидетелей. Впрочем, слово «свидетель» в тюрьме не использовалось – оно относилось к мусорским понятиям. В тюрьме говорили «очевидцев». Спрос всегда рассматривал вор, контролирующий тюрьму. И он же выносил приговор. Приговор всегда должен был быть справедливым, иначе вор рисковал тем, что и с него спросят. В самом начале, едва попав в тюремную камеру, Володя усвоил, что следует соблюдать простые правила и понятия – до тех пор, пока он не освоится настолько, чтобы жить по своим правилам, а не подчиняться чужим. Однако сразу стало понятно, что установить свои правила не удастся – даже при малейшей попытке настоять на своем человек рисковал, что попадет в самую низкую касту. Как уже упоминалось, все арестанты, находящиеся в тюрьме, всегда делились на две категории. Первую составляли «черные», то есть воры, блатные, ступившие на воровской ход и живущие по понятиям криминального мира. Впрочем, эти люди никогда не называли себя блатными. Они предпочитали слово «бродяга» – ничего не значащее, вроде обычное для тех, кто не знал, что это такое. А для тех, кто знал, было понятно, что бродяга – это блатной, профессиональный преступник. Тюрьма для него была родным домом. Бродяги даже радовались каждой отсидке – потому что она позволяла продвинуться по иерархической лестнице, ведь без отсидки шанс занять высокое положение равнялся нулю. Ко второй категории относились впервые совершившие преступление, к примеру, на бытовой почве, попавшие в тюрьму по пьянке, жадности, глупости, то есть обычные, нормальные люди, для которых заключение стало страшным ударом судьбы. К таким как раз и относился Володя, и, как он заметил, таких было большинство. Две эти категории получали в тюрьме звания «блатные» и «мужики». Сосновский попал в категорию «мужиков» и сразу понял, что главное правило – это вести себя пассивно, осторожно, почти приспособленчески, внимательно присматриваясь к чужому для себя миру, стараясь никого не трогать и как можно меньше разговаривать. Первая же категория, блатные, как раз и поддерживала порядок. Они вели себя достаточно активно, сохраняя понятия воровского мира и за счет этого управляя всеми остальными, простыми заключенными – «мужиками». Когда Володя попал в камеру, он был удивлен царящей там атмосферой – порядок поддерживался по понятиям, а потому все заключенные вели себя достаточно тихо и мирно. Никто не мог ничего отнять у другого угрозой, силой, хитростью, никто не дрался, и, как ни показалось это ему странным – в камере даже редко звучал мат, потому что все конфликты разруливались на начальной стадии и не переходили в острую фазу. Это был справедливый порядок – если бы его не было, 17 человек, набитых в узкую клетушку, быстро бы перегрызли друг другу горло. За удар можно было лишиться не только здоровья, но и чести. Именно в таком порядке. Принцип возмездия соблюдался достаточно строго. Если вор, контролирующий тюрьму, мог спросить с беспредельщика, но не спросил, то спрашивали с него, и он рисковал потерять положение и авторитет за чужой проступок. К своему удивлению, буквально сразу Володя понял, что под запретом был не только удар, но и простая матерная фраза: «да пошел ты на…», в повседневной жизни используемая сплошь и рядом. Говорить так было нельзя, эта фраза считалась страшным оскорблением. За нее можно было ударить. В этом случае удар разрешался и был даже необходим – чтобы отстоять свою честь. Эта фраза всегда воспринималась буквально – то есть человек называет другого «петухом» – заключенным из самой низшей касты, который принудительно или добровольно занимается мужеложством. По понятиям обидчика было необходимо ударить – это считалось страшным оскорблением. Иначе тот, кто не ответил, сам рисковал попасть в презираемую касту. Поэтому сразу, с первых же часов пребывания в камере Сосновский понял самые простые и важные правила поведения, придерживаясь которых, можно было выжить и даже сохранить свое достоинство: ничего не воровать, не отнимать, не забирать у другого – красть в камере у других заключенных нельзя. Категорически нельзя бить кого-то – все вопросы и претензии должны быть разведены только старшим блатным по понятиям. Единственным исключением, за которое нужно было ударить, являлось оскорбление: «да пошел ты на…» или подобные матерные выражения. Поэтому отсюда следовало другое правило: материться в тюрьме нельзя. Любое оскорбление может быть понято буквально, и за него придется ответить. Вообще – произнося любое слово, надо быть готовым держать за него ответ и ничего не утверждать, не имея на то оснований. Болтать впустую – себе дороже. Чем меньше болтаешь, тем тебе и лучше. Все эти правила идеально соответствовали характеру Володи. Он был абсолютно честен, воровство внушало ему отвращение просто на физическом уровне. За всю свою жизнь он ни разу не взял ничего чужого – даже в детстве не отнимал конфет у сверстников. Чтобы взять что-то, украсть – такого просто не могло произойти! К тому же сокамерники внушали ему страшное отвращение – такое же, как и их еда и вещи. Бить? Сосновский никогда не лез в драку и не распускал рук. Да и не был он так физически силен, чтобы решать проблему кулаками. Драка в его сознании была прерогативой простонародья, а так опуститься Володя просто не мог. Он считал это немыслимым. Точно так же, как драку, Володя ненавидел мат. Еще и до тюрьмы он был твердо убежден, что ругаться либо тупо бравировать матерными словами – это неискоренимый признак низменности. Мат в разговоре – это то, что превращает человека в быдло, в дешевку, причем со стремительной скоростью. К тому же подчеркивает низкое происхождение не только его, но и родителей, которые не сумели его воспитать. У Сосновского было много недостатков, но он никогда не был ни быдлом, ни дешевкой. А потому послать матом было для него так же омерзительно и тошнотворно, как, например, плюнуть в собственную тарелку с супом, а потом доесть этот суп. И, наконец, Володя не был болтлив даже в лучшие, самые счастливые дни свободной жизни. Он любил помалкивать, в крайнем случае – расспрашивать окружающих о них самих, а затем делать выводы, либо тихонько наблюдать, сидя в сторонке. В тюрьме же он стал просто молчалив, отвечая простыми предложениями на любой заданный ему вопрос. Очень скоро по камерам разнеслась весть о том, что Сосновский находится под личным покровительством Тучи. А потому у него появился какой-то авторитет, и все остальные блатные смотрели на него с уважением. Главный вор, контролирующий тюрьму, приглашал его к себе пить чай. К тому же Володя получал очень хорошие передачи с воли, организованные Тучей. Тот, по просьбе Тани, быстро наладил в тюрьме поддержку и лучшее снабжение для Сосновского, и у того было достаточно много еды. Несмотря на свой природный снобизм, Володя никогда не был жадным, что тоже подчеркивалось его происхождением, ведь жадность – такой же низкий уровень, как и мат. А потому он щедро раздавал эти посылки всей камере, за что заработал еще несколько плюсов в пользу своего высокого положения. Раздавать дорогие передачи Володе было не жаль – от душевных переживаний он потерял аппетит. И что бы ни ел, все казалось ему безвкусным, словно жует бумагу. Тем более, есть в вонючей камере было для Сосновского кошмаром. Поэтому он ел только для того, чтобы не лишиться от голода сил. Время от времени ему приходилось заходить к главному вору, который держал тюрьму. Потом Володя так старался вытравить все это из памяти, что даже забыл его имя. И только теперь, после рассказа Петренко, он все это частично вспоминал. Это были те же самые правила, которые действовали в камере. Вор должен был выделять долю в общак – единственное исключение из общих правил. Поднять руку на вора было категорически нельзя. Кроме того, сам вор, как и все остальные, был обязан почитать старших, почитать родителей, не стучать, разбирать беспредел – то есть запрещать отнимать что бы то ни было у кого бы то ни было, карать за драку, за матерщину, никогда не предъявлять обвинений без доказательств, не работать на «красных», никак не сотрудничать с ними и никогда не крысятничать, то есть не воровать у своих. От этого странного человека (как Сосновский ни пытался, его лицо не выплывало из памяти, так удалось ему справиться со своими воспоминаниями) он слышал как раз то, что говорил ему Петренко и что он уже знал. Вор должен был установить контроль над тюрьмой и поддерживать в ней порядок, добиться полного влияния над достаточно неустойчивой средой заключенных, осуществлять жесткое правление, заставляя подчиняться силовыми методами. Не чураться убийств – но расправы всегда должны были осуществляться чужими руками. Также он должен был постоянно расширять свое окружение за счет новых заключенных. Организовать пополнение общака, причем часть его тратить на тюрьму. Участвовать в воровских сходах для принятия на них важных решений, раздела контролируемых территорий, осуществления «суда чести» и прочих вопросов, для чего участников вывозили за пределы тюрьмы. Однако к прежним правилам добавились новые – к примеру, организация разведывательной работы в отношении сотрудников милиции, тюрьмы, осуществление противодействия администрации тюрьмы путем запугивания, подкупа, угроз, шантажа… Глава 13