Шахов был так поражен, что даже забыл выругаться. Это так явно читалось на его лице, что Таня расхохоталась: – Что, думал, готова дать тапки? «Дать тапки» на воровском жаргоне означало сбежать. – Чего тебе надо? – мрачно отозвался Шахов. Для Тани этот человек больше не был Шаховским, и даже мысленно она уже прекратила называть его так. – Ты знаешь, – снова усмехнулась Таня. – Поперек дороги я тебе не стою, – мотнув головой, сказал Шахов. – Ты знаешь, кто я такая, так? – Тане было действительно интересно, она этого не могла скрыть. – Знаю, – кивнул Шахов, – ты Алмазная. Туча много про тебя рассказывал. – С чего вдруг Туче с тобой откровенничать? Кто ты такой? – Ты ведь татуировки видела, – Шахов опустил глаза вниз, на голую грудь. – Все это просто так можно нарисовать! – зло огрызнулась Таня. – Нет, нельзя, – голос Шахова звучал на удивление спокойно. – Ты сама знаешь, что будет с человеком, который сделает такие татуировки просто так. – Может, и знаю. Но зачем ты Туче? – Меня прислали в Одессу подготовить возвращение одного человека. Это правда, можешь мне поверить! – сказал Шахов. – Так я и думала, – тяжело вздохнула Таня, – что об этом человеке идет речь… Сердце чувствовало плохое! Ты из Харькова прибыл? – Из Харькова, – подтвердил Шахов, не спуская с Тани удивленных глаз, – но… – Где тебя короновали? – перебила она его. – Там же, в Харькове. В колонии. – И что тебе сказал Туча? Как ты выполнил свое задание? – Сказал, пусть возвращается. В Одессе ему рады. – Дурак!.. – отозвалась Таня в сердцах. – Туча говорил, ты поймешь… – Шахов вздохнул. – Как тебя зовут? – Ты же справку наверняка видела, – отвел он глаза. – Я не об этом, по-нормальному. – Архангел, – вздохнул Шахов. – Что за бред! – воскликнула Таня в сердцах. – Достали меня уже эти Архангелы, прямо наказание какое-то! – Тот человек самозванец был… – мрачно сказал Шахов. – Подожди… – Таня стала догадываться. – Это ты и твои люди убрали воров в «Рыбачьем приюте» по заказу Тучи? – Мои, – кивнул Шахов, – это условием Тучи было. Убрать, сказал, тогда все порешим. Таня кивнула, отлично разбираясь в мрачных глубинах изворотливого ума своего друга, который очень любил загребать жар чужими руками. Похоже, Туча действительно удачно воспользовался случаем, подставив этого заезжего в убийстве того, кого необходимо было убрать… – Встать можно? – Шахов перебил ее мысли. – Я не враг тебе. Я такой же, как ты. Свой. – Зачем лез ко мне? – Таня убрала пистолет, в котором больше не было смысла. – Влюбился, – мрачно сказал Шахов-Архангел, поднимаясь с пола. – Нравишься ты мне очень. Я давно такую, как ты, хотел. А в голове Тани, заглушая эти грубые, примитивные слова, вдруг зазвучал другой голос, голос Володи… И с такой мучительной силой, что она едва не застонала от боли. Заглушить, убрать! Сделать что угодно, чтобы не звучал никогда! И, не понимая, что делает, Таня вдруг вскочила со стула и потянулась к этому мутному вору, который и сам растерялся от такого порыва… Но заглушать свою боль таким образом оказалось пыткой. Грубые, чужие руки на ее теле словно оставляли прорехи в душе. Он был груб, неопытен, примитивен. Жесткие ласки этого случайного человека совсем не воспламеняли ее кровь. Неловкие движения не причиняли ничего, кроме острой душевной боли, от которой хотелось кричать, ведь самым главным было то, что он был чужой… И это было просто невозможно простить. Когда все закончилось, Таня отвернулась к стенке дивана и… зарыдала. Буквально завыла, уткнувшись лицом в жесткий плюш. – Что с тобой? Так все плохо было? – Шахов был испуган и заметно унижен. Но Таня не могла уже остановить этот поток рвущихся с жуткой силой самых страшных в мире слез, которые всегда – ни о чем. Глава 18 Глупость Цыпы. Печаль о старом мире. Смерть вора Форточка распахнулась с таким шумом, что от неожиданности Цыпа перевернул стакан на столе. Чертыхнувшись, он вернул его на прежнее место. Собиралась гроза. В который раз за вечер принялось мигать электричество – перед непогодой в Одессе всегда были перебои со светом. Однажды Цыпа, еще на старом сходняке, слышал, как пошутил по этому поводу Туча. Мол, большевики хотят завоевать весь мир, но не могут починить электричество в одном-единственном городе. Цыпа был туповат, поэтому не сразу понял смысл этих слов. Но потом разобрался, о чем говорил Туча, и понял, что лучше и не скажешь. Цыпа был старый вор. Во всяком случае, он сам считал себя очень старым. В дурные дни, когда черные мысли посещали его все чаще и чаще, а в последние годы дурные дни шли сплошной чередой, Цыпа думал, что слишком зажился на свете, несмотря на то, что ему исполнилось всего 56 лет. Нельзя жить столько и столько видеть – и оставаться таким, каким был в молодости. А Цыпу страшно пугало то, что он видел. Все менялось с огромной скоростью, и простой, туповатый вор Цыпа не знал, как жить. Да, он молодился и хорохорился изо всех сил. И назови его кто-нибудь стариком, Цыпа лично бы снес тому голову, причем без всяких угрызений совести. Но… Правду сложно было скрыть, особенно наедине с собой. Поэтому Цыпа так боялся и не любил оставаться в одиночестве. Он, простой, но ловкий и удачливый вор, и сам понимал, что безнадежно устарел. Благодаря сильному характеру в молодости и отчаянному куражу Цыпа добился серьезного положения в криминальном мире, его стали считать авторитетом. Тюрьма не сломила его, наоборот, закалила волю. Цыпа выжил, и выжил бы, наверное, везде, ведь жизненная сила у него была как у сорняка, который прорастет и на камне. После трех ходок Цыпа заслужил славу серьезного человека. Он заставил всех домушников и карманников города платить ему дань, изо всех сил подчеркивал свое положение, будучи предприимчивым и нагловатым по природе. Но… Цыпа устарел. С болью в сердце он видел, что другие идут по его следу, дышат в затылок и делают все иначе, чем делал он. Молодые, наглые, не знавшие старого мира, действовали, используя какие-то новые подручные средства и с таким размахом, что Цыпа только диву давался. Они придумывала технические приспособления, чтобы открывать замки и влезать в окна. Они грабили друг друга, заезжих воров, лезли на чужую территорию и нарушали все мыслимые и немыслимые правила старого мира. И при этом всегда были в выигрыше. Цыпа не находил себе места. Он не понимал и не принимал новых понятий, и ему было страшно. Очень страшно. И справиться с этим Цыпа не мог. Нужно было что-то делать, как-то подстраиваться, искать новые пути и решения, чтобы выжить, а он этого не умел. Цыпа был похож на старого, испитого фокусника в потертом фраке, который достает одного и того же пожилого кролика из порванного цилиндра, а публика улюлюкает и требует новых фокусов с помощью технических чудо-машин. А фокуснику некуда больше идти. Фокусы стары, и приемы стары, и номера заезжены – одно и то же из года в год, и некогда уже переучиваться… Ничего больше нет, и арена цирка – не круг, а сплошной тупик, за которым прячется тоже не выход, а сплошная пустота… Именно так и чувствовал себя Цыпа, который, несмотря на всю свою тупость, прекрасно понимал жестокие веяния нового мира. Ветер снова с шумом распахнул форточку. В этот раз Цыпа даже не поморщился. Вечер за вечером он пил горькую, пытаясь в вечном алкогольном дурмане заглушать гложущую его тоску. Сидящая за столом напротив женщина встала и закрыла форточку на щеколду. Эта женщина тоже была его бедой… Цыпа снова налил в стакан водки и выпил залпом. Эта женщина слишком уж отличалась от всех остальных, бывших раньше в его развеселой жизни вора и бандита, и Цыпа сам не понимал, как умудрился с ней познакомиться. Начать с того, что эта женщина была образованной. Она работала школьной учительницей и свято верила в идеалы большевиков. Коротко стриженная, с огромными зелеными глазами и заостренными чертами лица, она выделялась в любой толпе. И, заметив ее на каком-то мероприятии большевиков, Цыпа, который контролировал своих воров, работающих там, страшно захотел с ней познакомиться. Ей было 45 лет, и по всем меркам для Цыпы она была слишком взрослой. Не старой, а именно взрослой – потому, что удивляла всех образованностью и умом. И он с первых же минут общения был сражен наповал: она так сильно отличалась от всех известных ему женщин, словно вообще была не человеком, а каким-то загадочным привидением из мира духов. Она была другой. В сердце Цыпы затаился страх. И вела она себя совершенно не так, как ведут все женщины. Цыпа всегда был бабником, и женские повадки хорошо знал. Она не сюсюкала, не просила подарков и денег, не притворялась, не говорила глупостей. Она была другая. С первых часов общения он ничего от нее не скрывал. Рассказал всю правду – такой женщине нельзя было лгать. Это насторожило ее, но не оттолкнуло. Между ними завязался горячий роман. Ссорились они часто – Цыпа не умел общаться с такими. А потому тревога, постоянно мучающая его сердце, врывалась и в их отношения. Она приходила к нему каждый вечер, и Цыпа уже с утра начинал ждать ее прихода. А весь свой день подстраивал под этот ее визит. Иногда ему хотелось, чтобы она не приходила совсем, и тогда Цыпа напивался уже к обеду. Она страдала, когда видела его пьяным, и Цыпа не понимал, чего она хочет – то ли убить его, то ли спасти. Видя, что он пьет, женщина принялась уговаривать его уехать и начать новую жизнь. Цыпа, для которого отъезд был бы бегством, трусостью, капитуляцией, буквально возненавидел ее за это. И так же страстно мечтал уехать с ней.