– А вот как вы думаете, пьеса Сосновского действительно будет пользоваться таким успехом, как вы предсказываете? – Несомненно! – Шаховский усмехнулся, прищуриваясь. – Владимир – очень сильный автор. А в пьесе поднимаются серьезные темы. Именно такие пьесы и нужны в нашем большевистском обществе! – Я рада за него, – выдохнула Таня. – А какие у вас отношения с Сосновским? – вдруг спросил в лоб режиссер, и Таня поняла, что он совсем не так прост. – Ну… мы друзья, – она отвела глаза в сторону. – Но у вас же был любовный роман, так? – В проницательности Шаховскому нельзя было отказать. – Нет, – Таня смело встретила его взгляд. – Любовного романа у нас никогда не было. Эту необъявленную дуэль взглядов перебила официантка, принесшая вторую бутылку вина. А Таня вдруг подумала, что сказала истинную правду. Шаховский пододвинул стул совсем близко, приобнял Таню за талию и даже попытался погладить ее ногу выше колена. Таня дернулась – она всегда ненавидела таких мужчин. Как правило, так вели себя закостенелые бабники. Она резко отодвинула свой стул и одернула юбку, сбросив его руку. Затем серьезно посмотрела на него. – Александр… – Таня помолчала. – Мы поговорили уже обо всем… А можете рассказать мне о вашей семье? – Это болезненная тема, – поморщился режиссер. – Давайте оставим ее на потом. Когда познакомимся поближе. – Нет, сейчас, – Таня испытывала дикое раздражение – она чувствовала, что не может себя сдержать. – Я хочу услышать о вашей семье! Пожалуйста. Ваш отец… Он жив? – Нет, – Шаховский покачал головой, – мой отец давно на небесах. И мама тоже. Вы не поверите, Танюша, но я остался единственным представителем такой древней фамилии! – Действительно, Шаховские очень древний род. Старинный… – грустно произнесла Таня. – В свое время эта фамилия была на слуху. – Да. Княжеский род. Мои родители занимали очень высокое положение в царском Петербурге, – сказал Шаховский. – В Петербурге? Ваши родители? – от удивления она распахнула глаза. – Ну да. Мой же отец был князем Шаховским. Кажется, я уже рассказывал вам об этом, – ее спутник недовольно передернул плечами. – А другие родственники? Брат вашего отца? Разве не он жил в Петербурге? – настаивала Таня. – Какие родственники? У моего отца никогда не было брата. Других родственников нет. – Подождите… – она совсем запуталась. – У вашего отца был старший брат, в Петербурге, и у него была дочь… Ваша двоюродная сестра. – Вы ошибаетесь, – Шаховский одарил ее лучезарной улыбкой. – У моего отца брата не было. И у меня просто не может быть двоюродной сестры! Откуда же ей взяться? Мой отец был единственным князем Шаховским. Глаза его при этом забегали по сторонам. Таня выдохнула – она все поняла. И даже удивилась тому, как быстро и легко ей удалось его разоблачить. Выпив залпом полный бокал вина, Таня вдруг успокоилась. Она привела свои мысли в порядок. Истина лежала просто перед ней. Рядом сидел самозванец. Глава 17 Визит к лже-Шаховскому. Татуировки. Архангел – Шахов. Неудачная ночь Фонари Лидерсовского бульвара ночную тьму развеивали слабо. Таня расплатилась с водителем таксомотора и хлопнула дверцей. С моря ветер принес холод. Поблизости был Ланжерон. Оттого в воздухе все время была тягучая влага, которую и вдохнуть было тяжело, и оседала она вязкими следами по всему телу. Свернув в небольшой переулок, где не было ни одного фонаря. Таня прошла вниз, к парку, стараясь аккуратно ступать по расшатанной старой брусчатке. Она изо всех сил прижимала к груди дамскую сумочку, которую дома застегнула с трудом. В ней, в этой сумочке, было ее спасение. Изящная, предназначенная для театра или для ресторана, на крайний случай – для свидания в хорошем кафе, она никак не годилась для того, что задумала Таня. В переулке было еще холодней. Слышался шум волн – похоже, разыгрался шторм. Где-то далеко глухо залаяла собака, заглушая шум морской стихии. Тане показалось, что ее каблуки как-то слишком отчаянно стучат по брусчатке, а тонкий замочек сумочки все время норовит расстегнуться. И она сурово сжала губы – в сплошную циничную линию, ведь никто ее не видел в темноте. Она шла на второе свидание с Шаховским. Вернее, с человеком, который скрывался под этой фамилией. Когда Таня поняла, что перед ней самозванец, человек, никакого отношения не имеющий к знаменитой княжеской фамилии, она почувствовала, что непременно должна вывести его на чистую воду. Ей было очень тяжело сохранять приторную любезность и выражать повышенный к нему интерес. Теперь, когда Таня точно поняла, что перед ней человек, никак не связанный c дворянской семьей, она стала обращать внимание на детали, которые тоже подтверждали ее догадку. Пальцы – толстые, грубые… Разлапистая ладонь – жесткая мужская рука, привыкшая к тяжелой физической работе… Ну ничего общего с аристократизмом… Она поневоле глянула на свою ладонь – длинные, тонкие пальцы… Голос… После выпитого вина голос Шаховского стал грубым. В речи начали появляться простонародные, вульгарные словечки, больше подходящие дворнику, а не театральному режиссеру. Таня как бы случайно свернула разговор на театр, на пьесы, которые шли до революции. Выяснилось, что и в этом Шаховский разбирается довольно слабо, что было абсолютно недопустимо для человека искусства, хотя бы и пролетарского. Ну а окончательно ей все стало ясно, когда режиссер просто не понял нескольких театральных терминов, которые она использовала в своей речи. Выяснилось, что эта терминология была абсолютно незнакома Шаховскому. Тут уж Таня насторожилась всерьез. Этот человек не был потомком древней аристократической фамилии, он никакой ей не родственник… Не театральный режиссер… Кто же он такой? Зачем появился в Одессе? Таня задумалась. Необходимо было выяснить об этом человеке все. Она поступила так, как часто делают хитрые женщины, чтобы выяснить все до конца – лихо допила вино и потребовала заказать водки. Шаховский оживился. Очевидно, денег у него было немеряно, ведь водка в ресторане была недешевым удовольствием. Он щелкнул пальцами, тут же появился официант с запотевшим графином, на который Таня и взглянуть без отвращения не могла. Водку она не любила, но ей нужно было играть, поэтому, проявляя чрезмерное кокетство, Таня принялась спаивать Шаховского. Он, к ее радости, быстро пьянел. Но вместо того, чтобы развязать ему язык, водка стала оказывать на режиссера другое действие: он начал распускать руки, и Тане все тяжелее было уворачиваться от его наглых приставаний. Наконец Шаховский осоловел настолько, что в какой-то момент едва не свалился со стула. Писклявым голосом он принялся уговаривать Таню поехать к нему домой. Она принялась играть, что сильно пьяна, и заявила, что приедет в другой день. Принесли счет. Режиссер вынул из кармана бумажник, набитый деньгами до такой степени, что у Тани округлились глаза. Каким бы жирным золотым гусем стал бы этот человек в ее еще не столь далеком прошлом! С каким изяществом она выставила бы у него этот бумажник! Но Таня давно уже не воровала кошельки. Целью ее было другое. Она сама отсчитала деньги по счету, оставив щедрые чаевые, и попросила официанта позвать такси. В машине Шаховский снова попытался было распустить руки, но позорно промахнулся и, свалившись на сиденье, моментально захрапел. Рубашка на его груди распахнулась. И, когда машина остановилась на светофоре, прямо под ярким уличным фонарем, Таня вдруг разглядела на груди режиссера татуировку. Она попыталась приглядеться, но машина дернулась, покатила от фонаря, и в салоне снова стало темно. А самозванец выпрямился на сиденье, принялся сбивчиво извиняться и заплетающимся языком попросил перенести свидание на другой день. А Тане только это и было нужно. Она согласилась и назвала шоферу несуществующий адрес – двора на Елисаветинской, который очень хорошо знала по тем временам, когда жила там. Ее дома давно уже не было – его уничтожил пожар, а вот двор остался. Это был уникальный сквозной двор – настоящая достопримечательность Одессы. Он растянулся на целый квартал, и, войдя в него на Елисаветинской, Таня спокойно могла выйти на свою улицу Пастера. Такими сквозными дворами, которых было предостаточно в центре города, часто пользовались воры и бандиты, уходя от погони. Таня, расплатившись с шофером деньгами Шаховского, чмокнула его в щеку и пообещала позвонить через день-два. Вошла во двор и, притаившись за воротами, стала наблюдать, как машина, развернувшись, набрав скорость, уезжает в другую сторону. Потом быстро прошла через знакомый двор и оказалась на улице Пастера, где до ее дома было рукой подать. Шаховскому она позвонила только через три дня, с трудом выдержав это время. Ее жизненный опыт подсказывал, что давить не надо – лучше дать самозванцу время собраться с мыслями. Но Таню поразило то, как Шаховский искренне обрадовался ее звонку. Ответить даже в мыслях тем же она не могла, поскольку испытывала к нему абсолютно противоположные чувства. Немного пококетничав, Таня пообещала приехать к нему домой. Жил Шаховский на Лидерсоновском бульваре, вернее, в одном из ведущих к морю переулков, пересекающих бульвар. И в назначенный час она остановилась перед воротами старинного трехэтажного особняка, превращенного в обычный для советского времени рассадник коммуналок. Однако жил Шаховский не в коммунальной квартире. Таню сразу же неприятно поразила роскошь убранства этой отдельной квартиры, состоящей из целых двух комнат! Для театрального режиссера, даже сотрудничавшего с Пролеткультом, это было удивительно. И Таня снова задумалась: кто же такой этот Шаховский на самом деле? Пока она расхаживала по гостиной, заставленной плюшевыми диванами, хрустальными светильниками, столами с бархатными скатертями, рассматривая изящные статуэтки в шкафу под стеклом, он принес шампанское, запотевшие бокалы и тарелку с крошечными бутербродами с паюсной икрой. Украдкой Таня рассматривала самозванца со всех сторон. В этот раз он вел себя очень корректно, сдержанно, отстраненно, и ее удивило, что он даже не пытался ее поцеловать. Если говорить объективно, как мужчина Шаховский был красив. Кроме того, в нем чувствовалось что-то очень притягательное, опасное, манящее. И Таня вдруг почувствовала, что ее влечет к этому человеку. Теперь, когда она точно знала, что он не является ее двоюродным братом, хотя бы в мыслях она могла дать себе волю… Ей самой было странно, что она еще способна заинтересоваться мужчиной после той боли, которую ей причинил Володя. Самозванец разлил шампанское по бокалам, предложил Тане присесть к столу, и в этот момент… О, подарок судьбы! Раздался телефонный звонок в соседней комнате. Режиссер, извинившись, вышел. Более идеальный вариант трудно было даже представить, она еще никогда не работала в таких условиях… Когда, спустя минут десять, он вернулся, Таня задумчиво играла своим бокалом, глядя, как пузырьки поднимаются кверху. Она предложила выпить за продолжение отношений. Шаховский осушил свой бокал до дна. Таня с интересом наблюдала, как первыми отяжелели его веки, как руки стали вялыми и безвольными. А затем, грузно осев, он рухнул на пол и так остался лежать, в неестественной, даже пугающей позе, с лицом, уткнувшимся в жесткий ворс ковра. Таня с трудом перевернула режиссера на спину, расстегнула на груди рубашку. Комната была залита ярким электрическим светом, и Таня отчетливо разглядела татуировки на теле самозванца. Не веря своим глазам, она застыла. На груди Шаховского были набиты сразу две лагерные воровские татуировки. Первая – сердце, пронзенное кинжалом. А вторая – крест, внутри которого находились тузы. Тузы внутри креста… Таня прекрасно знала смысл этих татуировок. Такие были у Тучи – он сделал их совсем недавно, с гордостью объяснив, что эти рисунки теперь, как печати, означают его официальный статус. Человек, который носил такие татуировки, должен был принадлежать к высшей воровской элите, был вором высокого ранга, бывшим жиганом. От Тучи же Таня знала, что в обычном мире, среди тех людей, которые ничего не знают о новых законах и порядках, таких людей по-новому называют «воры в законе». Для самой Тани такое определение звучало дико, потому что она прекрасно знала отношение воров к большевистским законам и понимала, что подобное название в самой воровской среде могут воспринять только с жестокой насмешкой, с издевкой. Итак, это был вор. Человек из того же мира, что и она. Прибыв в чужой город, он маскируется ради каких-то целей. Вдоволь насмотревшись на татуировки, Таня принялась обыскивать квартиру. В гостиной не было ничего подозрительного, эта комната была абсолютно безликой. В ней не было никаких личных вещей, ничего, что хоть отдаленно могло дать представление о живущем здесь человеке. Таня уже поняла, что эта квартира является съемной, что этого человека просто временно поселили в ней. Но от этого не могла скрыть своего разочарования. Вторая комната была спальней. Здесь обнаружилось немного одежды. Вещи были новыми, дорогими и самого высокого качества. Беспорядок в спальне был неимоверный – постель была не заправлена, на полу валялись грязные носки и пустые бутылки из-под вина. На туалетном столике возле кровати лежал кусок несвежей копченой колбасы, завернутый в газету. Воздух стоял спертый, затхлый. Такое свинство в комнате тоже соответствовало воровским привычкам, ведь воры привыкли жить кое-как, на одном кураже, не придавая внимания таким мелочам, как аккуратность. А вот в тумбочке при кровати Таня обнаружила кое-что интересное. Это была справка из Харьковской колонии строгого режима об освобождении по амнистии в октябре 1929 года, в честь годовщины Октябрьской революции, некоего Александра Шахова. Значит, его звали Александром Шаховым, поэтому он и присвоил себе имя Шаховский. Харьковская колония… Погруженная в самые мрачные мысли, Таня вернулась в гостиную и, сев за стол, принялась ждать. Прошло достаточно много времени, прежде чем Шаховский, он же Шахов, пошевелился на полу и застонал. Затем, открыв глаза, попытался сесть. Очевидно, это было достаточно тяжело, потому что сесть ему удалось только с третьей попытки. Шахов протер глаза – и замер. Совсем рядом с ним сидела Таня и, направив прямо ему в грудь небольшой пистолет, спокойно смотрела на него. Это оружие Тане удалось с трудом запихнуть в свою сумочку, но она знала, что без него не сможет ничего добиться.