— Пойдемте, он очень устал! — прошептал он. — Вы должны дать ему отдохнуть. Вам тоже нужен отдых. Катрин вскочила и впилась в него взглядом, пылающим от негодования. — Вы знали, зачем он послал за мной, не так ли? Вы знали и до сих пор ничего не сказали! Вы жестоко обманули меня… — Нет, я не обманывал вас, я только сказал, что он хочет вас видеть, а вы ни о чем меня больше не спросили. Вы должны понять, Катрин, что для нас, ее товарищей по оружию, Жанна гораздо важнее всего остального, как сказал Арно. Она — спасение страны, и ее пленение бургундцами является несчастьем с непредсказуемыми последствиями. Это приказ, приказ, вы слышите? Кто — то должен пойти к Филиппу Бургундскому и напомнить ему, что он прежде всего французский принц… Понимаете, французский! Пришло время вспомнить ему об этом! Говорят, англичане уже требуют передать им Жанну, а этого нужно избежать любым путем… — А ведь вы недавно говорили, что он любит меня, простонала Катрин, не в состоянии сосредоточиться на чем-либо еще, кроме ее собственных чувств. — И я повторяю, что это так! Но свою страну он любит еще больше! Он и свою сестру послал бы к Филиппу, чтобы спасти Жанну! Я, конечно, понимаю, какой жертвы мы просим у вас, Катрин… Я понимаю, но если вы действительно любите Арно так сильно, как говорите, вы должны попытаться спасти Жанну! — Почему вы уверены, что Филипп послушает меня, что мне все удастся? — Если он не послушает вас, он не пожелает слушать больше никого! Мы не можем пренебречь такой прекрасной возможностью! Катрин глубоко вздохнула. Она хорошо понимала позицию капитана, и, конечно, многое говорило в пользу его слов. На их месте, безусловно, она поступила бы точно так же. Она сделала последнюю попытку. — Герцог — благородный рыцарь. Он никогда не отдаст Жанну англичанам. — Хотел бы я быть уверенным в этом. В любом случае, если он благородный рыцарь… вы сами — воплощение благородства! Вы… Золотое руно! Эта фраза потрясла Катрин, и она затрепетала. Ей показалось, что она слышит голос Филиппа, говорящий ей это много дней назад. Действительно, он часто называл ее «мое золотое руно», и как страстно он ее любил… Можно ли осуждать этих верных товарищей Жанны д'Арк за то, что свою последнюю надежду они связали с ней? Это было неизбежно! Она подчинилась. — Я сделаю то, что просите, — прошептала она. — Где герцог? — Я покажу вам. Пойдемте, посмотрите, если вы не очень устали. Устала? Она устала смертельно. Она бы с радостью легла здесь же, в келье, на землю, пахнущую летом, и лежала бы до тех пор, пока ее сердце не остановилось бы и она не уснула бы навеки. Но она последовала за Ксантраем на монастырскую колокольню. Через одно из узких окон капитан показал на блестящую ленту Уазы, розовую в ранних лучах солнца. За ней стояли такие же деревянные бастионы, какие Катрин видела в Орлеане, и ряды шатров. Напротив моста через реку, возвышаясь над остальными подобно дубу среди низкорослого леса, в жемчужном свете сиял великолепный шатер пурпурного с золотом шелка. Катрин узнала знамя Филиппа Доброго, развевающееся на шесте. — Лагерь Марии, — сказал Ксантрай. — Вот туда вам придется пойти, но прежде вы должны отдохнуть и восстановить силы. Вы в этом очень нуждаетесь. Глава семнадцатая. ЗОЛОТОЕ РУНО Катрин отправилась в лагерь бургундцев с последними лучами солнца. Лишь с наступлением ночи — необъявленного перемирия, позволяющего обеим сторонам сделать передышку до утра, — можно было решиться вступить во вражеский стан. Итак, Катрин села на лошадь и выехала из ворот, за которыми ей предстояло пересечь мост над рекой. Впереди нее с белым флагом парламентера ехал один из оруженосцев Ксантрая… Катрин сидела в седле, полностью доверясь лошади, стучащей копытами по толстым доскам моста. Катрин ощущала тяжесть в сердце и пустоту в голове примерно так же она чувствовала себя в тот ужасный день в Орлеане, когда тряслась в телеге, которая везла ее на виселицу, — будто все уже не имело больше никакого значения. Она не позволяла себе думать о том, как примет ее Филипп или что он ей скажет, но была исполнена решимости спасти Жанну или, по крайней мере, не дать ей попасть в руки англичан… Появление двух всадников на мосту не осталось незамеченным в лагере бургундцев. Там поднялась такая возня, будто целый вражеский отряд приближался к лагерю. Прозвучал сигнал боевой тревоги. К тому времени, как всадники достигли берега, перед ними выстроилась цепь закованных в железо воинов во главе с молодым и, судя по доспехам, знатным командиром. Еще до того как он заговорил, Катрин узнала своего верного Сен-Реми. — Именем герцога Филиппа, стойте! — громогласно воскликнул он. — Кто вы такие? — Мы парламентеры, — столь же громким и достаточно низким, чтобы его можно было принять за мужской, голосом отвечала Катрин. — Мы посланы мессиром Ксантраем, чтобы вести переговоры с герцогом Филиппом. Немедленно доложите ему о нашем прибытии! — У монсеньора найдутся дела поважнее! — выкрикнул Сен-Реми. — Если вам есть что сказать, вы можете говорить со мной. — Тогда проводите нас в такое место, где мы могли бы побеседовать с вами наедине, — сказала Катрин, подъехав к нему на расстояние, с которого можно было говорить, не напрягая голоса. — Что ж, эту просьбу удовлетворить нетрудно, — тоже более спокойно сказал Сен-Реми. Все трое в сопровождении закованных в латы всадников въехали в лагерь. Большая палатка Сен-Реми стояла в центре прямоугольного лагеря, неподалеку от шатра герцога Бургундского. Всадники спешились, и Сен-Реми, оставив оруженосца снаружи под охраной двух дюжих молодцов и опустив остальную стражу, ввел Катрин в освещенный факелами шатер. Не предложив ей даже сесть, он занял место за стоящим в центре походным столом и перешел прямо к делу. — Так что же поручил вам сказать Ксантрай? — отрывисто спросил он. — Сен-Реми, — тихо сказала Катрин своим нормальным голосом. — Жан, вы не узнаете меня? Ближайший помощник герцога удивленно взглянул на нее. — Нет… — Конечно, — печально сказала Катрин. — Мы ведь не виделись с вами целых два года. Во взгляде Сен-Реми внезапно вспыхнуло смятение. Он вскочил из-за стола и подошел вплотную к Катрин, будто не веря своим глазам. — Не может быть! — воскликнул он. — Госпожа Катрин! Откуда вы? Как я рад вас видеть! Я уже не надеялся встретиться с вами когда-нибудь и даже не был уверен, что вы живы. Вы вернулись к нам, не правда ли? — Не знаю, Сен-Реми, — с горечью в голосе сказала Катрин. — Мне не хотелось бы возвращаться, но… У меня действительно есть срочное дело к герцогу, и все будет зависеть от исхода нашего разговора. — О, я уверен, что все кончится благополучно! — воскликнул Сен-Реми, не в силах сдержать волнения. — Герцог очень сердит на вас за ваше исчезновение, но, конечно же, он простит вас! Я сейчас же доложу ему о вашем прибытии. Возвращайтесь к нам, Катрин! Вряд ли вам будет где-нибудь лучше, чем при дворе монсеньора Филиппа. У нас вы будете окружены почетом, богатством, покоем… и верными друзьями! Подождите меня, я вернусь сейчас же. С этими словами он почти выбежал из шатра. Катрин была предоставлена своим размышлениям не более десяти минут: вскоре Сен-Реми вернулся. — Все в порядке! Сначала герцог был очень разгневан, услышав ваше имя; но потом он согласился принять вас в качестве парламентера. Теперь все зависит от вас, Катрин! Пойдемте скорее! Они вышли из палатки. Сен-Реми отпустил стражников, и они втроем с оруженосцем подошли к герцогскому шатру. Сделав оруженосцу знак оставаться снаружи, Сен-Реми подвел Катрин ко входу, молча отдернул перед ней полог и потом снова задернул его за ней. Катрин сразу же увидела Филиппа, и первым впечатлением ее было, что он постарел. Черты его лица заострились и стали более значительными. Впрочем, может быть, это был обман зрения, вызванный неровным светом расставленных по шатру факелов. Филипп очень прямо и неподвижно стоял у стола, положив руку, а массивное евангелие в переплете из слоновой кости, и в его надменной позе, хотя она была для него естественной, слишком явственно проступал оттенок самоуверенности и напыщенности. Он был в полном боевом облачении и все с тем же усыпанным камнями золотым ожерельем на шее, к которому была прикреплена все та же золотая подвеска в виде овечки. Катрин не стала кланяться ему, но медленно преклонила перед ним колено, невольно вновь удостоив старинным, принятым у феодалов приветствием человека, которого она хотела в этот момент рассматривать только как своего суверена. Вдобавок, в ее мужской одежде реверанс выглядел бы смехотворно. Но затем она очень женственным движением отбросила скрывавший ее лицо черный капюшон, открыв свои тщательно заплетенные золотые волосы. Филипп, однако, даже не моргнул при этом глазом. Его взор был прикован к лицу Катрин, и даже слабая тень улыбки не светилась в глазах и не смягчала их стального выражения. Тем не менее он первым нарушил молчание. — Итак, наконец-то вы здесь. Я уже совсем было расстался с надеждой увидеть вас снова. Честно говоря, я думал, что вы мертвы. Должен сознаться, что я поражен вашим бесстыдством. Вы исчезаете на два года… или что-то около того… а потом внезапно появляетесь неизвестно откуда и требуете аудиенции, как будто ничего особенного не случилось и вы вашим поведением не лишили себя права на подобную милость! Голос Филиппа изменился в тембре, и Катрин поняла, что Филипп пытается совладать со своей яростью, и решила сказать прямо: — Зачем же дарить ее мне, если я ее не заслужила? — Чтобы посмотреть, узнаю ли я вас; чтобы убедиться, такая ли вы, какой сохранила вас моя память. Слава Всевышнему, вы уже не та! Вы чрезвычайно изменились и не в лучшую сторону. Грубость Филиппа и его пренебрежение элементарнейшими правилами вежливости нисколько не смутили Катрин. Он давным-давно утратил, даже если когда-то и имел, свою власть над ней, позволяющую ему запугать или устрашить ее! Наоборот, эта грубость только укрепила в ней самообладание, и она слегка улыбнулась: — Вы, конечно, не думаете, что я пришла сюда затем, чтобы просить вас служить даме зеркалом, монсеньор? Эти последние два года были мирными и даже прибыльными для вас, но для меня это были годы страданий. — Кто просил вас страдать? — Никто! И вы не должны думать, что я о них сожалею! Я, может быть, и страдала, но зато я, наконец, перестала презирать себя! Увидав вспышку гнева в глазах Филиппа, Катрин поняла, что зашла слишком далеко и что если она будет продолжать в том же духе, то успех ее миссии будет поставлен под угрозу. В конце концов, ей не в чем было упрекать Филиппа, да и пришла она для того, чтобы просить его о великой милости. Она отступила назад. — Простите меня! Я говорила не подумав. Я только хотела сказать, что с тех пор, как вы женаты, мне нет места рядом с вами. Я слышала, что вы женились… надеюсь, счастливо? — Очень! — Я рада. Значит небо услышало мои молитвы о вашем счастье… В шатре повисла тяжелая тишина, которую нарушил только зевок одной из лежащих у порога борзых. Катрин не могла придумать, что еще скачать, и подыскивала подходящие слова, как вдруг Филипп оставил свою величественную позу, снял и отшвырнул большую шляпу из черного войлока, украшенную пером цапли и рубиновой застежкой, и схватил Катрин за руки. — Хватит обмениваться любезностями и ходить вокруг да около! Конечно, я имею право хоть на какое-нибудь объяснение! Я ждал два года, два года, ты слышишь? Почему ты ушла от меня? Его привычный тон рассеял всю ее неловкость как по волшебству. Катрин вновь ощутила себя на твердой почве. — Я ведь сказала вам: потому, что вы собирались снова жениться. Я слишком горда, чтобы довольствоваться вторым местом, и, прожив столько времени с вами вместе я не хотела становиться посмешищем всего двора. По лицу Филиппа разлилось самое чистосердечное удивление. — Посмешищем? Неужели я был в твоих глазах столь жалкой личностью и ты не верила, что я смогу сохранить за тобой то высокое положение, до которого сам тебя поднял? За тобою, за женщиной, которая все еще оплакивала смерть нашего сына? Но Катрин не позволила смягчить себя напоминанием о ребенке. — О, я не сомневаюсь, что вы собирались выдать меня замуж… вторично! Кого вы подобрали для меня в качестве фальшивого мужа, наследника бедного Гарэна, чьим ужасным несчастьем так бессердечно воспользовались?