Время незаметно перевалило за семь, и если бы не звонок Носова, мы так бы и сидели. Я попросил Светлану подождать в кабинете, а сам направился к нему. Вернувшись минут через пять, я предложил ей прогуляться. Погода стояла великолепная, и она согласилась. Мы медленно шли по улице Карла Маркса. В тот момент мне казалось, что не было этих лет разлуки, и мы, как прежде, вместе. Каждый думал о чем-то своем, и лишь на какую-то долю секунды наши взгляды встречались, и мы улыбались. Нам казалось, что мы вернулись в нашу юность, и у нас все еще впереди. — Виктор, расскажи о твоей семье. Я знаю, что ты женат и у тебя дочка, — попросила Света. Когда я рассказывал о семье, о маленькой дочери, которую я любил без памяти, я заметил, как у нее сверкнули слезы. Наверное, это были слезы несбывшейся мечты. — Слушай, ты все такой же, каким я тебя помню. Время над тобой не властно, и если бы не седина, как будто и не было этих лет. А у меня жизнь не сложилась, ни нормальной семьи, ни детей. Видно, судьба наказала меня за тебя, за то, что не побежала за тобой, не остановила тогда… Знаешь, я еще могла это сделать, когда в Саду рыбака ты пел песню, в которой были слова «мне почему-то все равно». Ты помнишь эту песню? И я помню. Я хотела тебя увидеть и попросить прощения за родителей, но не смогла и решила забыть тебя. Может, это и к лучшему? Теперь у тебя есть жена, ребенок, а у меня другой человек, который мне дорог. Вы разные, ты такой весь праведный, ну а он, ты знаешь какой, лучше меня. И если бы не он, ты все равно бы никогда не вернулся ко мне. А он, он придет, сколько бы вы ему ни дали — десять, пятнадцать лет. Поэтому прошу тебя, прости меня, прости меня за мою любовь к тебе, за все мои ошибки, за моих родителей, которые невольно и неосознанно обидели тебя, ведь они так хотели мне счастья, а вышло иначе. Прости! Она обняла меня за плечи и нежно поцеловала в губы. Я стоял как вкопанный и не знал, как мне реагировать на то, что услышал. Увидев мое замешательство, Светлана улыбнулась и, махнув мне рукой, побежала к остановившемуся недалеко такси. Такси скрылось за поворотом, а я побрел в сторону своего дома. «Вот и поговорили, — подумал я. — Да, жизнь сложная штука, не знаешь, где найдешь, а где потеряешь». И, забыв о службе и долге, я по-человечески пожалел ее и пожелал ей простого счастья. Она была его вполне достойна. * * * Марков вернулся в камеру после обеда. Вчера вечером его и сокамерника Фомина отправили в СИ-1, так как по закону держать задержанных более двух недель в камерах ИВС было запрещено. Это был его первый этап, и все было для него непривычно. Он впервые проходил по живому коридору из охранников СИЗО, которые ударами дубинок гнали их вперед. Максим пытался было огрызнуться на охранника, который сильно ударил его по спине, но сразу же оказался сбитым профессиональным ударом дубинки. Желание к сопротивлению моментально улетучилось. Уже находясь в автозаке, Марков понял, что он для них никто, и в случае малейшего сопротивления его в лучшем случае искалечат, а в худшем — убьют. И поэтому решил не испытывать судьбу и выполнять все команды конвоя. Их всех, кто находился в машине, выгрузили на территории внутреннего тюремного двора. Максим кое-как держался на ногах — удар дубинкой по здоровой ноге не прошел бесследно. Его завели в небольшой бокс без окон и, ни слова не говоря, закрыли за ним массивную железную дверь. Камера была пустой, в ней не было привычной шконки и параши. «Значит, не надолго я в этой камере», — успел подумать Максим. Тут же открылась дверь, и вошел сотрудник, на пагонах которого было четыре звезды. — На что жалуетесь? — тихо спросил он Максима. — Что у вас с ногой? — А вы кто? — поинтересовался Марков. — Я медик, тюремный врач, — сухо отрекомендовался капитан. Марков рассказал, при каких обстоятельствах повредил ногу. Осмотрев его, капитан молча вышел из камеры. За ним со скрипом закрылась железная дверь. Часа через два Максима вывели в туалет. Он справил нужду и, заложив руки за спину, в сопровождении надзирателя отправился обратно в камеру. Там он увидел грязный матрас на полу, который кто-то занес в его отсутствие. Он лег на матрас и попытался заснуть, но сон не шел. И Максим стал вспоминать прошедший день. Светлана успела передать, что ей удалось встретиться со всеми заинтересованными сторонами и договориться о совместных показаниях. Пока Максим поглощал принесенную ею еду, она рассказала, как ему вести себя. Ее тихое спокойствие вселило в него уверенность в себе и надежду на успех. Они пробыли вместе чуть более часа. Когда его выводили, впервые за все это время Максим попросил у нее прощения — за все доставленные неприятности. А свою благодарность ей он словами выразить не мог. Его разбудил лязг открываемой двери. Максим открыл глаза и увидел знакомые лица сотрудников уголовного розыска. — Хорош лежать, вставай, поехали в МВД, — сказал один. — Врач дал заключение, что содержать тебя в ИВС можно. Маркову не дали возможности умыться и привести себя в порядок и под конвоем вывели в уже знакомый тюремный двор, где ждала машина. Не прошло и пятнадцати минут, как он вновь оказался в камере ИВС МВД. * * * Алмаз уже более часа находился в кабинете следователя. С ним беседовали следователь и еще несколько сотрудников уголовного розыска. Все они задавали ему вопросы, многие из которых вообще не касались интересующих следствие моментов. Алмаз в первое время пытался отвечать, но вопросов было так много, что он начал путаться. «Это они специально спрашивают, чтобы запутать меня. Наверное, это и есть перекрестный допрос», — предположил Алмаз. Когда количество задаваемых вопросов стало невыносимым, а сам Алмаз почувствовал, что окончательно запутался, неожиданно вопросы прекратились, и следователь Виталий Новиков, еще молодой для своего звания капитан, сделав паузу, произнес: — Мне кажется, Алмаз, ты окончательно запутался в своих показаниях. То ты утверждал, что мужчины, которые воровали с фабрики, тебе незнакомы, сейчас говоришь, что ты их раньше видел. Где правда? Ты этих людей знаешь или нет? Тебе хочется сидеть за них? Если ты сам не воровал, зачем тебе их покрывать? Ты не скажешь — скажет твой друг Марков! Он, наверное, умнее тебя и не захочет сидеть за твоих знакомых, в том числе и за тебя. Если Марков нам это расскажет, то твои показания будут абсолютно не нужны! Пойдешь по делу как простой участник. Думай, думай, Алмаз! У тебя скоро родится ребенок, ты хоть о нем подумай, если не хочешь думать о Лиле. Думай, думай, Алмаз! Мы ведь знаем все, и нам просто нужны твои показания, кто воровал с фабрики! Нам все равно — ты это делал или твои знакомые. Если бы ты не знал этих людей, дело одно, но ты ведь их хорошо знаешь? Вот и получается, что ты, не совершавший преступления, сидишь здесь, в ИВС, а они с кучей денег — на свободе, пьют водку и, может, пройдет время, и кто-то из них будет спать с твоей Лилей. Думай, думай, Алмаз! Все в твоих руках — и свобода, и реальный длительный срок. Алмаз молчал, делая вид, что думает над словами следователя. Перед допросом он встречался с адвокатом, и тот посоветовал ему, как вести себя дальше. Алмаз узнал, что они успели встретиться с адвокатом Максима и договорились о единой линии показаний. — Хорошо, я согласен дать показания, и поэтому прошу пригласить на допрос моего адвоката. Без него я никаких показаний давать не буду, — заявил Алмаз. — А сейчас, если можно, дайте мне воды. И после допроса прошу вас отправить меня в СИЗО. Я давно не мылся, весь грязный, иначе нахватаю вшей. Одежда на мне тоже грязная. Позвоните моей жене Лиле, пусть принесет мне чистую одежду. Виталий Новиков набрал телефон, оставленный ему адвокатом и попросил его прибыть в МВД для неотложных следственных действий. Пока ждали адвоката, следователь угостил Алмаза чаем, а ребята из уголовного розыска принесли ему горячую пищу, купленную в столовой МВД. Алмаз с удовольствием съел обед, выпил чая, и от плотного обеда его потянуло на сон. Он внимательно наблюдал за следователем, который готовился к допросу. Тот как-то по-особенному, с большой аккуратностью заправлял в пишущую машинку бумагу, убирал лишние вещи с рабочего стола. Прошло не больше четверти часа, и в кабинет вошел адвокат. — Я сегодня уже второй раз у вас в МВД, что, нельзя было отложить на следующий день? — с неподдельным возмущением заявил он. — Фазлеев у меня не один, и давайте впредь договариваться о времени, иначе я не буду приходить по вашим звонкам. Работа есть работа, у меня могут быть другие проблемы в этот момент. Следователь извинился и приступил к оформлению протокола. — Я хочу сделать официальное заявление о своей, не знаю, как выразиться, противоправной деятельности, — начал Алмаз. — Прошу расценивать это как мое чистосердечное признание и считать явкой с повинной. Следователь кивнул, давая понять, что все требования будут зафиксированы в протоколе. — Это было в конце ноября прошлого года. Я поздним вечером проезжал мимо меховой фабрики и случайно увидел, как двое мужчин загружали в багажник своей машины овчинные шкуры. Погрузив их в машину, они поехали в сторону Старо-Татарской слободы. Я решил проследить и поехал вслед за ними. Когда они стали выгружать шкуры, я спрятался за сараем, расположенным торцом к их сараю. Когда эти мужики разгрузились и один из них сел в машину, я вышел из укрытия и подошел к ним. И поинтересовался, что они делают в сарае, принадлежащем моему родственнику? Эти двое растерялись и не знали, что ответить. Один из них, что был помоложе, попросил меня не поднимать шума и предложил деньги, как он выразился, за аренду сарая. Я отказался и велел на следующий день освободить сарай. О том, что я видел, как они воровали шкуры, я им не сказал. Мы договорились встретиться на этом месте на следующее утро. Утром я приехал к сараю в назначенное время и встретился с молодым парнем. Он представился мне и сказал, что его зовут Андреем, а фамилия Баринов. Андрей опять предложил мне деньги за пользованием сараем, а когда я вновь отказался, он предложил шкуры. Я решил подумать, и мы решили обговорить этот вопрос в тот же день, вечером. Днем я встретился со своим другом Максимом Марковым и рассказал эту историю. Посоветовавшись, мы решили отказаться от денег и взять шкуры. Вечером мы с Марковым приехали в условленное место, где встретились с Андреем. Марков познакомился с Бариновым и предложил ему наладить совместный бизнес. Андрей попросил его объяснить, в чем будет заключаться этот бизнес, и тогда Марков предложил Андрею наладить пошив шуб из этих шкур. О том, что шкуры были крадеными, Марков, по-моему, догадался сам. После этого мы стали регулярно встречаться с Андреем, несколько раз ездили к нему домой. Он жил в Адмиралтейской слободе. Улицу назвать не могу, но могу в случае необходимости показать ее, а также показать дом, в котором проживал этот Андрей. Он, похоже, был судимым и после освобождения регулярно занимался кражами с меховой фабрики. У Андрея, с его слов, были там знакомые, и он вместе с ними начал вывозить шкуры. Кто эти люди — я не знаю, Андрей мне о них никогда не рассказывал. Он нам с Марковым как-то предлагал принять участие в краже, но мы отказались. Последний раз я встречался с Бариновым в первых числах апреля. Мы были вместе с Максимом, и Андрей предложил нам принять участие в акции. Мы спросили, что за акция, он рассказал, что разработал операцию по налету на машину, которая должна была перевозить меха. Мы отказались, потому что знали, что в случае задержания за это светит большой срок. Но Максим предложил Андрею услуги по реализации мехов, мол, у него есть знакомые, которые могут купить эти меха. Андрей заявил, что у него есть уже оптовый покупатель. Я готов понести заслуженное наказание за то, что принимал участие в реализации овчины, притом, что догадывался об их происхождении. Но больше я никаких преступлений не совершал. Маркова я не видел с десятого апреля. Что с ним — не знаю, но судя по тому, что я здесь услышал, он тоже задержан. Задав несколько уточняющих вопросов, следователь передал Алмазу протокол допроса. Алмаз прочитал и подписал в местах, указанных следователем. Подобную процедуру совершил и его адвокат. Алмаз встал, и конвой вывел его из кабинета. «Теперь очередь за Максимом, — подумал Алмаз, — и тогда им ничего не останется, как снять все подозрения в налете на контейнеровоз». И пусть покойный Андрей простит им это. * * * Максим лежал на своем топчане, когда в камеру ввели его старого знакомого — Фомина. Они встретились, пожали друг другу руки и крепко обнялись. Фомин тут же стал расспрашивать Максима, что тот делал в СИЗО, в какой камере и с кем ночевал. Максим не стал ничего скрывать, и рассказал все, что происходило в СИЗО. — Все ясно, значит, ночевал в карантинной камере. Они не захотели тебя поднять в нормальную. По всей вероятности, боялись, что ты можешь запустить оттуда маляву на волю, и поэтому решили изолировать, — рассудил Фомин. — Значат, они тебе до сих пор не верят, и на это у них, наверное, есть основания. Их не обманешь! Я и сам тебе не верю, вижу, что ты что-то крутишь, но что — пока не пойму. То, что ты побил ментов машиной, это я допускаю, это возможно. Но за это, мне кажется, отсидел бы ты здесь трое суток самое большее, и домой под подписку. А ты сколько сидишь? Чуть ли не месяц! Сначала ты мне рассказывал одну историю, потом другую. Темный ты, Максим, трудно будет тебе дальше жить. Верить надо людям, правда, не всем, — поучал сокамерник. — Ты думаешь, мне нужна твоя тайна? Не нужна она мне, у меня своих много, на два полных срока потянут. Я человек с арестантским опытом и реально мог бы тебе помочь, но ты, видно, не хочешь, а я настаивать не буду. Живи, парень, как хочешь, это твое личное дело. Максим сидел и слушал монолог об арестантском братстве, думая о своем. — Знаешь, чего я боюсь? — спросил он. — Я боюсь не тебя, а своего товарища Алмаза. Не знаю, что он говорит там, наверху. Понимаешь, это он познакомил меня с Андреем, который занимался кражами с меховой фабрики. До этого я никогда не видел этого парня. Ну, есть грех, ну предложил я шить из этих шкур шубы. Я ведь этого не скрываю! Да, это моя идея! Я знал, что Андрей готовит налет на машину, может, мне и надо было сообщить в ментовку, а я промолчал. Но другого я ничего не делал, и больше ничего не знаю. Не знаю, куда Андрей девал меха, кто их купил. Там большие деньги, очень большие, и за мое любопытство могли бы просто пришить. — А откуда этот Андрей? — спросил Фомин. — Может, я его знаю?